Запах Вереска (СИ)

Молодые, зарвавшиеся выродки из Вампирского Двора. Трое из них вообще были из низших, а судя по состоянию Алана, укусивший его вампир был новообращенным. Что делало все намного сложней, потому что у Салливана было очень мало шансов. Если он выживет, то превратится в низшую, кровожадную и безумную тварь. А если нет, то бойня, устроенная Кайреном после потери своей пары, покажется жалким пшиком по сравнению с тем, что он устроит на этот раз. В любом случае, исход будет одним. Осталось только надеяться, что они успели, и кровь хозяина сможет спасти их человека.
- Найди и доставь его и его сучку, – не оборачиваясь, холодно и совершенно спокойно произнес Кайрен.
- Милорд, – подобравшись, тихо заговорил Гор, – это мог быть и не он. Что если Двор сам послал своих за Аланом? Ведь Владыка знает, что случится, если тронуть ваше. Ему не выгодна сейчас вражда.
- Это он, и ты приведешь их ко мне, – от этого равнодушного и ледяного приказа у Гора шерсть на загривке зашевелилась.
- Да, милорд, – почтительно склонив голову, он вышел из комнаты.
Кайрен даже не обернулся на него. Он прикрыл глаза и, прижавшись изуродованной щекой к постепенно теплеющим пальцам своего лио, тихо зашептал.
- Прости меня, – голос почти сорвался, – прости меня, что никогда не говорил. Прости, что отпустил, что не нашел и все не объяснил. Прости за то, что позволил сомневаться. Прости, прости, прости... Вернись ко мне, пожалуйста. Не бросай меня. Все, что пожелаешь... Все, что только захочешь... Только снова посмотри на меня. Слышишь? Я больше не смогу без тебя. Пожалуйста... Пожалуйста...
Пожалуйста... Пожалуйста...
Голос звучит где-то на самом краю сознания. Он хриплый, надломленный и заставляет зажать уши. Алан не верит ему. Он не хочет слышать это, не хочет знать, кто его зовет, потому что голос приносит боль. Она дробит его кости, обгладывает их, рвет мышцы. Его кожа горит и рвется под чей-то дикий смех. Вокруг него одна выжженная серая пустыня и сотни безликих душ. С пустыми глазницами, костлявыми пальцами, которые тянутся к нему и хотят схватить.
Жаркий, пылающий огнем воздух бросает в лицо пепел и оседает горечью на языке. На губах кровь. Она ползет по подбородку к самой шее, где издевательски поблескивает проклятый ошейник. Запястья и щиколотки горят, словно опалены огнем, но на них позвякивают цепями его кандалы. Их не снять, не избавиться так же, как и от печати, удерживающей, словно раба. Как дикое животное, и это – его клетка. Сколько уже лет, сколько веков? Может один, а может сотня. Он не знает, больше не помнит. Выхода нет, а вокруг тысяча душ. Без глаз, без ртов. Они смотрят на него, разговаривают с ним. Он слышит их неразборчивый шепот. Он знает их, но не может вспомнить. Они везде, окружают его, пытаются дотянуться, а он не может сдвинуться с места. Только смотреть на них и на существо за их спинами.
Оно похоже на человека, но вокруг него дрожит и извивается тьма. Его бледно-голубые, почти прозрачные глаза светятся под черным капюшоном. На губах насмешливый оскал и голос до дрожи знакомый. Он врывается в истерзанный разум и мурлычет, словно довольный зверь.
- Мы здесь... Мы здесь и скоро вспомним. Мы будем свободны... Скоро... скоро...
Сон тяжелый. Он не отпускает его, и вырваться из него приходится чуть ли не силой. Голова тяжелая, и перед глазами не спешит проясняться. Все тело ощущается неподъемной массой. Язык прилип ко рту, и хочется выпить минимум пятьсот галлонов воды. По ощущениям, рядом никого нет, но Алан все еще чувствует чужое присутствие. И он почему-то знает, кто это.
Ему приходится дважды моргнуть, чтобы прогнать пелену. Перед глазами кремовый потолок, усеянный золотыми звездами. Это его старая комната, его постель, но, вместе с тем, ощущение неправильности ситуации. А уже через несколько минут воспоминания ворохом обрушиваются на него. Он с ужасом хватается за шею, где сутки назад ему выдрали кусок мяса, и чувствует, как холодеют пальцы.
Алан медленно выползает из постели и, осторожно ступая по ворсистому ковру, подходит к туалетному столику. Собственное отражение смотрит с зеркала на него настороженно, с тихой паникой на самом дне глаз. Потому что вокруг темно. Окна глухо зашторены, и в комнату не пробирается ни один лучик. Свет в комнате дрожит от многочисленных свечей. Даже не светильников, а простых свечей. Салливан, вот честно, оценил бы всю романтику, если бы не понимание того, к чему ведут эти чертовы свечи! От того и страшно смотреть на себя.
 
На первый взгляд все так, как и было раньше. Если не считать аномально поблескивающих глаз. Но ему можно, у него тут, возможно, истерика намечается. Волосы напоминают воронье гнездо. На окаменевших плечах нет ни единой царапины, как и синяков на ребрах. А ведь его нехило так приложили о дерево. Сколько же он валялся без сознания? Это все то же его лицо, те же черты, но ведь он знает, что бывает с теми, кого покусали эти пиявки. Первые дни они совершенно не отличаются адекватностью. А он вполне себе в приличном состоянии, если не считать щетину. Но глаза все время возвращаются к ладони, лежащей поверх укуса. Он боится убрать пальцы, боится увидеть то, что с ним сделали. Убрать дрожащую руку трудно, но, сцепив зубы, он это делает. Чтобы изумленно выдохнуть. Его кожа такая же белая и гладкая, как и прежде. Нет ни уродливых шрамов, ни клейма. Даже следа от зубов не осталось.
- Твою же мать, – глухо стукнувшись головой о деревянную поверхность, выдохнул Алан, – нет, нервы с этими клыкастыми совсем ни к черту.
Ничего не меняется и тогда, когда он распахивает шторы, а за ними и окно. Свежий ветер врывается в комнату и разом тушит бесполезные свечи. А он стоит под лучами утреннего солнца и, зажмурив глаза, чуть ли не мурчит. Дышит полной грудью и еле улыбается краешками губ. Вокруг стоит запах вереска и сочный аромат липы. Снаружи слышны голоса слуг и ржание лошадей. Под его окнами спорят садовник с конюхом, и все настолько привычное, настолько родное, что почти возможно забыть об остальном. Но он не может себе это позволить, нужно собираться и поговорить с Валгири. Хоть все обошлось, но ему нужно знать, что произошло, и кому так понадобилась его шея.
Вся семья собралась в столовой, но о нормальном завтраке и речи быть не может. Кайрен рычит на всех. Маркус зло рявкает и говорит, что такими темпами брат загонит себя в очередной припадок. Диана убеждает отставить в сторону дела и хоть немного поесть. Эдди и Уоли просят немного отдохнуть, ведь он не смыкал глаз уже так давно. Даже Эрика тихонько берет его за руку, когда он встает из-за стола. Так что, его замечает только Джулиан.
- Алан? – вопросительно и с поднимающейся тревогой зовет он.
Этого хватает, чтобы все они резко развернулись к лестнице, на которой он сейчас застыл. У них эмоции с такой быстротой сменяют друг друга, но он цепляется только за одно лицо. Салливан смотрит на бледное, осунувшееся лицо альфы и чувствует, как внутри что-то ломается от этого больного и напряженного взгляда.
- Что такое? – улыбка выходит натянутой и еле заметно дрожит в уголках губ, – у вас такие лица, словно вы увидели привидение.
- Сутки назад мы так и думали, – брякает нервно усмехнувшийся Уолтер, за что получает локтем от мужа.
- Жаль разочаровывать тебя, детка, – закатив глаза, произносит Салливан и садится за столом на свое привычное место, – но трупные пятна мне не идут.
Кайрен, не отрывая глаз от него, снова опускается на свое место. И, впервые за все это время, Алан отводит взгляд не из-за обиды, а потому что ему трудно сидеть и только смотреть. Ему хочется большего, но он отлично знает, что больше не имеет никаких прав на этого мужчину. От этого внутри все воет настолько больно и оглушительно, что ему с трудом удается держать рвущиеся на волю эмоции. А Кай, черт возьми, смотрит!
- Ал, а ты себя как чувствуешь? – осторожно спрашивает комкающая салфетку Диана.
- Хорошо, – кроша булочку, рассеянно отвечает он, – только умираю с голоду.