Гость из будущего. Том 3 (СИ)

— Мы с тобой вчера играли в волейбол, а сегодня в футбол. Как ты относишься к футбольным и волейбольным правилам игры?
— Правила как правила, нормально отношусь, — пролепетал он.
— Вот и для меня Советская власть — это правила игры, — пояснил я свою мысль. — Ещё недавно могли посадить за любую мелочь. Пройдёт время, и эти правила поменяются, многое разрешат. Потом пройдёт ещё сколько-то времени, и многое обратно станут запрещать. Так устроена наша жизнь. И в этом есть свой глубинный смысл.
  
— Вся жизнь игра, так что ли? — спросил Лев.
— Почти, — хохотнул я. — Товарищ, верь. Пройдёт она и демократия и гласность. И вот тогда госбезопасность припомнит наши имена.
— Смешно, — криво усмехнулся Прыгунов.
— Пошли, выпьем лимонада, за удачную премьеру, — хлопнул я актёра по плечу и поспешил к Нонне, так как мне не хотелось, чтобы её кто-то потащил на танцпол.
Кстати, довольно профессионально перебирал струны на гитаре Гена Шпаликов. Звучала его всеми известная песня «Пароход белый-беленький, дым над красной трубой» и многие дружно подпевали. Я попросил налить стакан лимонада дядю Йосю, который, натанцевавшись, стоял ближе вех к бутылкам с разными напитками. И когда Шпаликов закончил петь, всем предложил выпить за талант, ибо без него творчество превращается в обычную графоманию.
— Извини, — шепнул я Нонне, когда все принялись чокаться.
— И ты меня извини, — ответила она. — Я тут подумала, что вы верно поступили. Незачем всем знать, что вчера произошло. А то пойдут такие слухи, что страшно представить.
— Вот именно, — буркнул я и сделал всего один маленький глоток лимонада.
И вдруг перед глазами все покачнулось и куда-то стало уплывать. «Не понял? Это же не вино и не коньяк! Так не честноооо!» — закричал я про себя, проваливаясь в какую-то темноту.
  
Глава 9
 
Ранним утром во вторник 4-го августа ни один из жильцов нашей дачи так и не появился к завтраку в «Доме творчества Союза театральных деятелей». Вместо этого я и дядя Йося Шурухт сходили в столовую, где на все талоны набрали отварных сосисок, бутербродов с настоящим сливочным маслом и в одну большую кастрюлю сложили сразу несколько порций горячей овсяной каши, а саму утреннюю трапезу перенесли уже на веранду дачи хирурга Углова.
— Внимание, товарищи дачники! — крикнул дядя Йося, войдя в общую гостиную комнату. — Кто сейчас не встанет и не выйдет к завтраку, тот будет завтракать в обед! Совсем обнаглели, — проворчал он мне. — А что будет завтра?
— Если этой ночью снова прогуляем до утра, то завтра завтракать будем в ужин, — буркнул я, размазывая твёрдый кирпичик сливочного масла по куску белого хлеба.
— Ты мне, Феллини, лучше вот что скажи, — прошептал дядя Йося, — что это такое ты вчера там, на берегу, выкинул? И пожалуйста, не компостируй мне мозги, дескать, это была очередная шутка юмора. Актёрский этюд «Феллини — труп». Ноннка твоя перепугалась. Меня чуть инфаркт не шарахнул. Полминуты тебя не могли в чувство привести. И то, что ты потом вскочил, и как ни в чём не бывало хохотал, шутил и плясал — это тебя нисколечко не оправдывает. Не верю.
— И что ты хочешь услышать? — усмехнулся я, а сам подумал, что иногда вымысел выглядит в сто раз правдивей, чем самая настоящая правда и оглашать её не имеет смысла. — Допустим, я не пошутил. Тогда возникает версия, что мне в лимонад нечто нехорошее подмешали. А, между прочим, лимонадик-то наливал именно ты.
— Лично я ничего не смешивал и не подмешивал, — обиделся мой очень дальний родственник. — Лимонад разливал отдельно, вино отдельно. И потом, около столика крутилось человек десять не меньше.
— Знаю, — кивнул я, — поэтому предлагаю придерживаться того, что мой внезапный обморок был всего-навсего шуткой.
— О, сосисочки! — радостно выкрикнул Сава Крамаров, первым из всех дачников появившись на веранде.
— Руки мыл? — прошипел я.
— А я, может быть, их во сне ещё не успел испачкать, — завозмущался он.
— Чтоб через минут блестели как мои глаза! — я хлопнул кулаком по столу, потому что меня царящая на даче безалаберность и полное отсутствие дисциплины стали немного подбешивать.
Крамаров недовольно крякнул, но спорить со мной, с режиссёром, поостерёгся. Поэтому, тяжело вздохнув, направился к летнему рукомойнику. И тут же следом на веранду вошёл с улыбкой до ушей Андрей Миронов.
— Сосиски, замечательно! — хохотнул он, хлопнув в ладоши.
— Руки мыл? — прорычал я.
— Имею я право хотя бы на даче, поесть грязными руками? — вспылил Миронов.
— Качать права, Андрей Алексеевич, будешь дома перед родителями! — я со всей силы шарахнул кулаком по столешнице и, вскочив из-за стола, прошёл к гостиной и выкрикнул так, чтоб слышали все. — Развели демократию! Гуляем до пяти ночи, спим до одиннадцати утра! Никто уже третий день не работает! — и тут навстречу вышли Нонна и сёстры Вертинские. — Рук мыли, милые барышни?
— Вымыли! — разом соврали они и преспокойно уселись за стол завтракать, из-за чего Андрей Миронов недовольно попыхтел, но всё же, как и Крамаров, направился к летнему уличному рукомойнику.
— Что за крик, а драки нет? — поинтересовался Олег Видов.
— Потому что это крик вопиющего в пустыне! — эмоционально произнёс я. — Спать надо ложиться не позже трёх, вставать в девять, делать зарядку, мыть руки и лицо, и тогда бутерброд запросто полезет в рот! Где Высоцкий⁈ Кто видел Высоцкого⁈ У меня сегодня концерт в Сестрорецке под угрозой срыва!
Но тут на веранду с улицы поднялся, Сава Крамаров и прошептал мне на ухо:
— Пришёл под утро. Рубашка в клочья, под глазом бланш, фингал по нашему. И я ничего не говорил.
— Ладно, хоть живой, — я отчаянно махнул рукой и широким шагом поспешил в крохотную комнату, находящуюся на мансарде, где были временно размещены Крамаров и Высоцкий.
Хлипкую фанерную дверь я отварил без стука и мгновенно убедился, что рубашка будущего кумира миллионов более никуда не годиться. Это спустя годы Владимир Семёнович станет одеваться по последнему слову европейской моды, чему во многом поспособствует Марина Влади. Но сейчас внешний облик Высоцкого не выдерживал никакой критики. На ногах сандалии на голую ногу, коленки у штанов вытянуты, майки и рубашки из набора «отдай врагу».
— Владимир Семёнович, как это понимать? — спросил я спокойным голосом, так как пока поднимался в мансарду, успел успокоить нервы.
— А пусть не лезут, — бросил, лежащий на кровати и развёрнутый ко мне спиной Высоцкий. — Мы с Васей никого не трогали. Они сами прицепились.
— Я надеюсь, Василий Шукшин и концертный костюм у нас не пострадали? — спросил я, рассматривая клочки, оставшиеся от клетчатой грошовой рубахи, и уже прикидывая, что из своего гардероба подарить будущему первому моднику столицы.
— За концертный костюм можно не беспокоиться, так как концертного костюма мы пока не имеем, — Высоцкий наконец-то развернулся ко мне и показал здоровенную блямбу под левым глазом. — Да и Василий Макарович тоже не лыком шит. Дерётся хорошо, бегает ещё лучше.
— Ты знаешь, а это идея, — захихикал я. — Мы тебя перед концентром намажем сажей, под которой не видно синяка. Наденем набедренную повязку из мочалки и повесим на шею бусы из белых фарфоровых электрических изоляторов.
— Это ещё зачем?
— Представим тебя публике, как дикаря-людоеда из Папуа-Новой Гвинеи, который вплавь сбежал от австралийских империалистов в Советский союз, — я взял гитару Высоцкого, зажал пальцами один единственный аккорд, который знал на русской семиструнной гитаре и зарычал:
Но почему аборигены съели Кука?
За что — неясно, молчит наука.
— Что молчишь, абориген? Как идея? — теперь уже немного зло прошипел я, вернув гитару на место.
— Злой ты человек — Феллини, — хитро улыбнулся будущий кумир миллионов. — У меня голова болит. На душе кошки скребут, а ты предлагаешь, скакать на сцене в неглиже? И что это за песня про Кука?