Драконье питание (ЛП)

— У меня к тебе вопрос, — говорю я, отскребая прилипший кусок гриба со лба. — Незаконченная штуковина с торчащими рожками — это тройка или восьмерка?
— Тройка. Восьмерка — это полная петля, а тройка — это восьмерка, разрезанная пополам. Вот почему три — это половина восьми, понятно?
Он брякает киркой об рельс. В другом конце туннеля ему отвечает такое же звяканье. Над темной массой поперек туннеля медленно качают фонарем. Вонь, доходящая до моих ноздрей, слишком знакома.
— Детвора развлекается, да? — кидаю я, ускоряя шаг.
В спешке я срываю целые комья грибов, и при каждом повороте головы мой череп мечет отблески света.  Мои шаги грохочут все сильнее. В грубо вырубленной в конце туннеля ротонде над бледным, как слоновая кость, телом склонились два гнома.
Это старушка Жалнá, единорог-талисман горизонта. Она зверски раздавлена. Ноги переломаны в нескольких местах, грудь раздроблена. Ее спутавшаяся грива запятнана кровью. Только рог невредим и целится под углом в меня, словно обвиняет.
Я нагибаюсь, приподнимаю ее голову и заглядываю в окровавленные глазницы. Говорят, что единороги запоминают тех, кто к ним прикасается, и берегут глубоко в глазах эту память. В глазах Жалны я читаю лишь безликое удивление.
— Что она здесь делала? — шепчу я, осторожно укладывая ее голову на каменный пол.
— Мы ей в конце галереи укромное местечко устроили, — смущенно объявил один из гномов. — Никто больше не пользуется нераспечатанными дискетками, а она только их и могла развозить. Она чувствовала, что стала бесполезной. Поэтому мы по очереди ухаживали за ней, приносили ей корм, когда приходили покопать. Ну... когда мы проходили рядом, в смысле.
— Тебе не за что было ей мстить, тролль! — вдруг взорвался бригадир. — Она ничего плохого не делала.
Я качаю головой, и на раздавленное тело Жалны сыплется дождь фосфоресцирующих ошметков. Когда я выпрямляюсь, то чувствую, как трескаются все мои щели, а в мельчайшие впадины на теле закатывается гравий. Гномы перестраиваются, чтобы встать стенкой, и это глупейшая из ошибок, которые они могут совершить.
— Слушайте сюда, малявки, — рычу я, ухватывая их за топоры и поднимая до уровня своих глаз. — Повторять не буду: я здесь ни при чем.
— Ты поблизости единственный тролль!
— Похоже на то, ага. Если бы был еще один, я бы его почуял.
Когда я отпускаю их, они валятся друг на друга с треском, который эхом отдается в другом конце галереи. Из кузницы доносится шум, и я догадываюсь, что в сектор готовится вторгнуться еще дюжина карликов.
— Бригадир! — тыкаю я ему в нос самый толстый из своих пальцев. — Я назначаю тебя временно ответственным за рудник. Если ты хоть чуток превысишь квоты, я тебе скормлю твой собственный топор, начиная с рукоятки, и так до обуха. Есть тут выход с другого конца этого туннеля?
Он пожимает плечами. Гномы нипочем не в силах отказаться от рытья, их жилища похожи на кроличьи норы, в которых столько же входов, сколько там есть народа достаточно взрослого, чтобы держать в руках инструмент.
— Я, пожалуй, сейчас схожу осмотрюсь, чтобы разобраться, что произошло. Потому что я вам, мелочь, скажу кое-что: если бы другой тролль, помимо меня, забрался сюда через шахту, тогда не только я бы его учуял, но он еще ободрал бы все грибы на своем пути. Кто бы это ни был, он пришел через новый туннель, который вы прорыли — о чем мы поговорим, когда я вернусь...
Бригадир чешет у себя в бороде, ища помощи у своих маленьких товарищей, которые избегают встречаться с ним взглядом. Он знает, что я прав, и еще его должно было немного покоробить, что тролль оказался сообразительнее него.
Я наклоняюсь, поднимаю тело Жалны и перекидываю его через плечо. Ее витой рог касается земли. Единороги почти ничего не весят, можно подумать, что они сотканы из сновидений.
— Я вернусь до следующей смены, — говорю я. — Кому-то придется дочитать балансовые отчеты на моем столе и передать их в бухгалтерию вместе с моими комментариями.
— И что там у тебя за комментарии? — отваживается спросить бригадир.
 
Я обтираю кончиком пальца фосфоресцирующие следы, запятнавшие шерсть единорожки. Ее шею окаймляет ореол белого света, а затем он исчезает, рассеиваясь пылью.
— Как, похоже, что я доволен? Нет? Тогда просто скажешь им об этом. Обычно этого хватает, но если захочешь углубиться в детали, не стесняйся!
Шум топота, доносящийся от кузницы, становится все громче. У меня нет желания повторять свои объяснения передо всей бригадой. Я поворачиваюсь спиной к бригадиру и направляюсь в свежепрорытый туннель. Пройдя около сотни шагов, я застреваю. Эти ублюдочные гномы не сочли нужным прорубить достаточно широкий для меня проход. Проем ровно такой величины, чтобы могли протиснуться они сами. Другой тролль никак не смог бы туда пролезть. Самый момент для гипотезы, что виновник я.
— Что ж, — вздыхаю я, поворачивая назад. — Будем договариваться.
Рог Жалны мягко позванивает о камень, пока я иду обратно к руднику и ожидающему меня бунту.
* * *
На уговоры гномов потребовалось два часа, первый из которых ушел на то, чтобы отговорить их кидаться на меня со своими бурильными машинками. Гномы шумны, упрямы и слишком шустры, чтобы от них можно было легко отвязаться. С другой стороны, они не тупы. Я им не особенно нравлюсь — слишком часто не даю им вкалывать сверхурочно, чтобы мы стали приятелями, да и в любом случае троллю трудно заработать звание почетного гнома, — но они ко мне попривыкли. Один за другим они возвращаются к своим киркам, бурча себе в бороды, пока я не оказываюсь один у подножия грузовых лифтов. За спиной у меня кузничный дракон возобновил свое привычное пыхтение. Можно было почти поверить, что ничего не произошло.
Я в последний раз пригладил гриву бедной Жалны, поправил ее рог и отправился на штурм этажей дирекции.
Как и у всех, у меня есть шеф. У него у самого есть шеф, у которого, несомненно, тоже есть шеф, и на самом верху имеется Шеф с большой буквы, во власти которого принимать решения. Мне потребовались годы, чтобы узнать, кто это такой, и еще больше времени, чтобы он узнал мое имя. Он находится в двух грузовых подъемниках и одном пассажирском лифте выше меня, и это значит, что воздух в его кабинете куда менее спертый, чем в моем закутке.
Пробираясь по безупречно высеченным коридорам, украшенным красочными фресками, которые отражают изменения показателей производительности труда за последние три месяца, я прохожу мимо кучи гоблинов, перетаскивающих пергаменты с места на место с опущенными глазами. Видимо, грядет новая волна реструктуризации, есть указывающие на то безошибочные признаки. Поскольку карьерные эволюции проходят через отдел некромантов с их котлами хитрого биозелья, никто не горит охотой реорганизационных преобразований.
Я просовываю голову в дверь секретариата и адресую лучшую из своих улыбок двум девицам, делящим кабинет. Та, что постарше, носит один и тот же шиньон с самого начала этой геологической эпохи, а ее взгляд обратил бы в камень и василиска. Она работает здесь так давно, что помнит времена, когда у нас даже систематизированной картотеки не было. Она помнит оргструктуру наизусть и управляет своей службой железной рукой с эффективностью, граничащей с совершенством.
Другая же — просто красотка.
— У него совещание, — говорит первая, прежде чем я успеваю открыть рот. — Его нельзя беспокоить.
— Я просто хочу задать ему один вопрос, — говорю я, приподнимая голову Жалны. — Это займет не больше двух минут.
Младшая слегка отшатывается, видя следы крови на серебристом меху.
— Еще одна, — вздыхает она. — Это эпидемия!
— Были и другие?
Ситуация усложняется; надо было прихватить с собой пару гномов, чтобы они помогали мне размышлять.
— Двое только в этом корпусе. Раскатаны, как блины.
— Здесь не место для болтовни, — ворчит старшая. — А совещание у шефа прерывать нельзя.
— Ее звали Жална, — говорю я, поправляя витой рог, грозящий проткнуть какую-то зелень. — Я очень хотел бы знать, что с ней случилось. Чтобы не допустить повторения...