Полубородый

– Testimonium secundum!
Вторым свидетелем оказался Кари Рогенмозер.
Несколько человек в зале рассмеялись – те, кто знал самого Рогенмозера и истории, которые он рассказывает, когда пьян, а пьян он, в общем-то, всегда. Но до Монпелье эти слухи, видимо, не дошли, и судья взял с него клятву, как и с близнецов перед этим, а потом спросил, что он имеет сообщить о том дне, когда Гени отрезали ногу. Рогенмозер не заставил себя долго упрашивать; он не знает в жизни ничего лучшего, как рассказывать и чтобы слушали. Сперва он рассказал про несчастье во время корчевания, причём всё так, как я слышал от Поли, хотя я не думаю, что Рогенмозер видел всё своими глазами. Поскольку там наливали пиво, он, вероятно, уже лежал в кустах пьяный. Потом он стал рассказывать о дне операции, и тут уже правда кончилась. По его словам, когда я передавал указания Полубородого, вокруг моего тела было заметно зелёное свечение, а это цвет сатаны, он это якобы видел отчётливо. Он даже считает возможным, но не хочет клятвенно утверждать, что говорил тогда не мальчик, а гомункул. И позднее, во время операции он, дескать, видел и самого Полубородого, парящего в дыме кипящего берёзового дёгтя, с поджатыми крест-накрест ногами, а в руках у него был трезубец, на который была насажена душа Гени, которую он хотел утащить в ад, это, дескать, была цена за то, чтобы тот выжил. Всё это, конечно, была чепуха; пьяному Рогенмозеру чёрт мерещится всюду, но раз он был вторым свидетелем, рассмотрение дела должно было продолжиться.
Было заметно, что на людей его рассказ произвёл впечатление, особенно на тех, кто Рогенмозера не знал; он гордо помахал зрителям как человек, только что выигравший забег или единоборство, да он и уходить не хотел, но стражники его вывели. Приезжий судья спросил Полубородого, что он на это скажет, но тот лишь покачал головой и не ответил.
Писарь подсунул судье следующий пергамент, тот его прочитал и затем объявил:
– Testimonium defensionis! [18]
Это означало, что теперь должен выступить свидетель, который скажет о Полубородом что-то хорошее. И потом вошёл свидетель – медленно, опираясь на два костыля. Это был Гени.
  
Тридцатая глава, в которой судья расспрашивает Гени
 
– Это мой брат, – шепнул я Кэттерли, и она сказала, что он выглядит старше, чем я его описывал, почти так, будто он мой отец.
Для меня Гени просто Гени, но она, конечно, была права; со времени несчастья он сильно изменился и стал ещё взрослее, чем всегда мне казался. Наверное, поэтому люди, в том числе важные, прислушиваются к его мнению.
Близнецы Итен, да и Кари Рогенмозер, хотя и проходили совсем близко мимо Полубородого, делали вид, что он невидимка, и это мне напомнило, как в истории Аннели люди делали вид, будто не замечают чёрта, сидящего посреди деревни. Гени же сделал всё наоборот: он первым делом прихромал на костылях к Полубородому, чтобы поздороваться с ним. Людям в зале это не понравилось, это можно было почувствовать, ведь для них Полубородый был связан с чёртом, а такому человеку руку не пожимают. Толпа людей – это как один большой зверь, и теперь было слышно, как этот зверь грозно зашипел. Если бы приезжий опять не взялся за молоток, люди бы напустились на этих двоих.
Гени после этого тоже предстояло поклясться на распятии, что будет говорит правду; он сказал это громко и перекрестился. Судья велел поднести ему стул, и это было пристойно с его стороны, ведь другие свидетели говорили стоя. Судья спросил, слышал ли Гени обвинение, которое рассматривается судом.
Гени ответил, что нет, сам он не слышал, потому что ему велено было ждать снаружи, но ему передали, о чём идёт речь, и если ему будет позволено, он бы хотел кое-что сказать по этому вопросу. Он, дескать, только что поклялся на распятии, все это могли видеть, а христианская клятва ведь не сочетается с тем мнением, что его душа отдана чёрту, либо то, либо другое. Общеизвестно, что сатану в первую очередь отпугивают освящённые предметы, и если ему, Гени, сейчас кто-нибудь принесёт из церкви чашку святой воды, он охотно опустит руку в эту воду или выльет её себе на голову, чтобы окончательно доказать, что у него нет ничего общего с преисподней.
Складывалось впечатление, что доктор-юрист был рад наконец-то иметь дело с разумным человеком, с которым можно и подискутировать. Или, может, так казалось оттого, что он теперь был сыт и потому не так нетерпелив. Он ответил Гени, что и целая бочка святой воды не была бы для суда окончательным доказательством, ведь известно, что чёрт – старая змея, мастерский обманщик, умеющий изобразить что угодно. А чем ещё, помимо чёрта, Гени может объяснить тот факт, что он тогда не умер от сломанной ноги, а выглядит теперь очень даже здоровым, тогда как люди, кое-что понимающие в таких вещах, например близнецы Итен, говорят, что тут не обошлось без сверхъестественной помощи.
Гени ответил, что он не может судить, в какой степени близнецы разбираются в медицине, он этот предмет не изучал, равно как, по его сведениям, и эти двое, которые скорее окуриватели коров, чем лекари. Но в одном пункте он с ними согласен: вполне возможно и даже вероятно, что он в своей болезни изведал сверхъестественную помощь, но она пришла не от чёрта, а с другой стороны. Ради его исцеления тогда был прочитан Отченаш столько раз, что ангелы каждый день приносили к ногам Спасителя по целому мешку этих молитв, и учёный господин наверняка того же мнения, что человека можно отмолить от болезни, по крайней мере, во всех проповедях об этом говорится. Кроме того, отрезанная нога – это ведь не что иное, как отпиленная с дерева большая ветка, а открытое место на стволе тоже заливают смолой, чтобы ствол не начал гнить.
Судья кивнул, и это показалось мне хорошим знаком, но окончательно он не был убеждён и сказал, что аргументы, которые привёл Гени, неглупые, но на столе лежит и другое высказывание, от свидетеля, который, по его словам, видел чёрта собственными глазами. Он приказал писарю зачитать вслух слово в слово сказанное Кари Рогенмозером, и Гени выслушал это с серьёзным лицом, тогда как Полубородый опять улыбался. К счастью, по нему никто этого не заметил, иначе сказали бы, что это сатанинская ухмылка.
И что он скажет на это свидетельское показание, спросил судья, и Гени ответил, что у него к этой истории есть два замечания. Первое касается посыльного, которого отправил Полубородый: то был его брат Евсебий, и никакого зелёного свечения от него никогда не исходило. Напротив, он из своего опыта может утверждать, что это был не гомункул, а самый обыкновенный мальчик, которому он, Гени, раньше часто вытирал задницу, и если от Евсебия чем и воняло, так то был не серный запах, а несколько другой, знакомый каждому, у кого были маленькие дети. Среди зрителей опять прошёл шумок, но на сей раз это был смех, и Кэттерли мне сказала, что Гени сейчас даёт суду ложные показания, потому что его брат был вовсе не мальчик, а девочка. Ей эта шутка показалась такой смешной, что она зажала рот кулаком, чтобы не рассмеяться.
Гени выждал, когда шум стихнет, и потом сказал, что второе свидетельство может опровергнуть ещё легче. Увидеть кого-нибудь парящим в дыме над берёзовым дёгтем совсем не сложно. Если дать человеку выпить кружку водки, он будет готов в каждом углу видеть чёрта, или василиска, или птицу Феникса, чего пожелаете.
С галереи этого было не разглядеть, но мне показалось, что судья улыбнулся, услышав слова Гени. Он сказал, что понял, на что намекает Гени, но тем не менее свидетельство есть свидетельство, с водкой или без, и его служебный долг состоит во взвешивании всего, что было сказано на процессе. Собственно, сказал он, сейчас было бы самое время выслушать самого обвиняемого, но день был длинным, дорога сюда утомительной, поэтому он предлагает перенести слушание на завтра. Он надеется, что господин фогт согласится с этим. На самом деле это был не вопрос; все заметили, что фогт мог только согласно кивать на всё, чего хотел посланник епископа. А тот и не ждал ответа, он встал и пошёл к двери, так что фогту оставалось только плестись за ним следом, а остальные примкнули как к шествию.