Полубородый

Обо всём этом я размышлял позже, но о том, что не пойду с этим к начальству и вообще больше никогда и ни для чего не пойду в монастырь, я знал сразу. У меня появилось такое чувство, что наша мать была тогда со мной и сказала: «Да, Евсебий, это правильно». Евсебием она называла меня очень редко.
От комьев холодной земли пальцы у меня заледенели и не разгибались, я боялся замёрзнуть насмерть, потому что теперь у меня не было места, где погреться. Шорш Штайнеман однажды на охоте нашёл незнакомца, замёрзшего или умершего от голода, точно уже нельзя было сказать, у него даже лица не было, его отъели звери. Дни теперь холодные, ночи тем более, до весны теплее не станет, но если бы я вернулся в спальню за своей верхней одеждой, то мог бы встретить приора. В конце концов мне в голову пришла одна идея, и я отметил: если покончил с послушанием, грешить становится от раза к разу всё легче.
Недалеко от входа в большой подвал стоит хижина, где келарь хранит головы сыра, их обязаны поставлять сюда монастырские крестьяне. На двери хижины висит тяжёлый замок, ключ от которого на поясе у келаря, но есть другой способ проникнуть внутрь; этот способ обнаружил Балдуин и выдал мне, потому что я хорошо смотрел за его свиньями. На задней стене хижины есть доска, висящая на одном гвозде, там можно протиснуться внутрь. Балдуин всегда проделывал в сырной голове небольшие дыры, чтобы подумали на мышей, но я отрезал себе целый ломоть, запасаясь дорожным провиантом, и стащил покрывало со свежих сырных голов. Послужит мне плащом. Правда, теперь я вонял сыром, но лучше вонять, чем мёрзнуть, да и вонь далеко не такая, как при чистке свинарника. Хорошо, что мне как бенедиктинцу запрещается владеть каким-либо имуществом, так что в монастыре осталась только моя одежда, да и той грош цена. Зато теперь у меня есть хабит.
Так начался мой побег.
Когда ты в пути один, у тебя много времени на раздумья, и я размышлял: вообще-то маленькой Перпетуе как мученице полагается попасть в календарь святых, в конце концов, она была невинноубиенной. Её следовало похоронить в монастырской церкви, а не в саду, она заслужила даже собственный алтарь, пусть и небольшой, просто место, где можно было бы ей помолиться. Она могла бы стать заступницей детей, для этого, правда, уже есть святой Николай и святой Квирик, но они были бы рады, если бы им помогал ещё кто-то. Время от времени и она совершала бы чудо, пусть маленькое, посильное для новорождённого ребёнка и лишь изредка большое, ибо если моё крещение ей помогло и она всё-таки попала в небе на райские луга, то она встретит там Спасителя, и если она его о чём-то попросит, он исполнит, просто так, из радости, ему это ничего не стоит. Но и этого одного достаточно, чтобы она не угодила в корыто для свиней.
А что будет со мной, я пока не знал. Но Полубородый тоже этого про себя не знал, а пробыл в пути целый год, а не полдня, как я. Поли искал бы себе отряд солдат и примкнул бы к нему, но я не гожусь для войны. Для монастыря тоже не гожусь, теперь я это знаю.
В середине дня пошёл снег, первый раз в этом году.
  
Двадцать вторая глава, в которой Себи встречает Чёртову Аннели
 
В долине Тёсс людям безразлично, если кто-то умирает от голода. Если к ним постучишься, тебе не откроют, а если откроют, то тут же перед носом у тебя захлопнут дверь. Может, всё дело во мне самом; для человека, просящего милостыню, я выгляжу не совсем оголодавшим, хотя в монастыре нас, видит Бог, не откармливали. Да я бы отработал свою еду, но в это время года работы ни у кого не было. Две лишние рабочие руки означали и один лишний рот, а кому охота кормить кого-то даром.
Когда я шёл через Рапперсвиль, там как раз проходила ярмарка по случаю Дня святого Мартина, 17 ноября. Были там и торговцы, и клоуны, и всё такое. Один человек обещал деньги тому, кто его победит в игре в обманки, но так и не нашёл желающих, другой ходил на руках, а третий глотал огонь и меч. Батраки и служанки тратили свои заработки за целый год полными горстями, как будто эти деньги упали им с дерева вместе с последними листьями. Только у тележки с молитвенными принадлежностями люди не теснились, деревянные шарики для чёток продавались задёшево, но у меня и на них не было денег, а если бы и были, я бы лучше потратил их на еду. Я бы без зазрения совести что-нибудь украл, но торговцы смотрели зорче сторожевых псов.
Мне бы следовало пробраться украдкой в нашу деревню и выкопать мои деньги из могилы Голодной Кати или хотя бы в той будке с сырами следовало отрезать ломоть побольше, мой грех бы от этого не увеличился; или свой маленький запас я должен был расходовать экономнее, а не съедать весь кусок в тот же вечер. Когда мёрзнешь, то кажется, что еда тебя согреет, но это не так. За всю прежнюю жизнь я так не наголодался, как за последние дни, и то, что спустя какое-то время я уже не был голоден и больше не находился в бегах, а шёл домой, я отношу на счёт счастливой случайности. Хотя господин капеллан однажды говорил в проповеди, что никаких случайностей не бывает, а все события, что с нами случаются, Господь Бог заранее изучил и провёл, но я в это не верю, иначе людей не за что было бы наказывать, когда они делают что-то неправильно; если всё заранее предопределено, они же тогда не виноваты. Господин капеллан говорит, это мистерия, тайна, не нашего ума дело, но мне кажется, что это отговорка.
Ну, неважно.
Снег падал всего пару часов, а потом снова перестал. От снега мёрзнешь меньше, но идти стало труднее, как будто кто-то при каждом шаге держит тебя за подмётки. В одной деревне под названием Фишенталь, «рыбная долина», местный ручей выглядел так, будто из него и впрямь легко можно было выудить рыбу; тут я и пожалел о том, что вернул Полубородому его крючок; брат Финтан наверняка бы не заметил, если бы я тайком пронёс в монастырь нечто такое маленькое. Но если бы мне кто наперёд сказал, что случится так, как случилось, я бы ему не поверил.
Дорога проходила по долине, но долина была слишком широкой, и горы справа и слева не защищали от ветра. А ветер дул очень сильный. Через некоторое время я заметил другого человека, идущего в том же направлении, что и я. То была женщина, и она показалась мне знакомой. Но я не поверил своим глазам; когда ты одинок, тебе в каждом углу мерещится кто-нибудь знакомый. Женщина шла медленнее, чем я, и вскоре я её догнал и увидел, что действительно её знаю: то была Чёртова Аннели; как раз на святого Мартина она обычно и начинала своё странствие.
Она меня не узнала, ведь Чёртова Аннели встречает стольких людей, а я всего лишь обыкновенный мальчишка. Когда она была у нас в деревне в последний раз, я прятался за спинами взрослых, чтобы меня не прогнали спать. Но про суп, который ей подавали у Айхенбергера, она ещё помнила: в нём плавало настоящее мясо, а не только хрящи и мослы. Она спросила меня, что я здесь делаю, в такой дали от дома, и, пока мы шагали с ней рядом, я рассказал ей всё, хотя и собирался выдавать себя просто за молодого монаха, идущего из одного монастыря в другой. Но Чёртова Аннели умела слушать, после каждой фразы она восклицала: «Да что ты!» или «Ты смотри-ка!», вот так и вытянула из меня всю историю. Ведь рассказывать – это как мочиться: если начал, остановиться трудно. Я сознался Аннели, что давно голодный, и она сказала, что делу легко помочь: недалеко отсюда, мол, есть маленькая часовня милости со статуей Матери Божьей, вот туда мы и направимся. Я ещё подумал, что вряд ли Божья Матерь добудет для меня из воздуха кусок хлеба, но Аннели имела в виду нечто совсем другое. Она хотела зайти в часовню только для того, чтобы укрыться от ветра, а еда была у неё с собой, в узелке под накидкой. В Фишентале, откуда она шла, её так щедро угощали, что она смогла прихватить с собой и про запас, и теперь она отрезала мне большой ломоть хлеба и кусок сала, сама она тоже поела, потому что, как она сказала, зимой она всегда голодна, даже когда сыта.
Есть и рассказывать – это для неё навсегда слилось воедино, и она меня спросила, знаю ли я историю про человека, который сбежал из преисподней. Да, сказал я, очень хорошо её помню, в конце он нашёл себе невесту, но когда собрался пойти с ней в церковь, на него напала трёхглавая адская собака и утащила его обратно к чёрту.