Полубородый

Но обо всём этом я тогда ещё ничего не знал, иначе бы не вёл себя так послушно, как он мне приказал. Хотя: если бы я отказался, это бы ничего не изменило. Лавину голыми руками не удержишь.
Дядя Алисий приказал стоять рядом с ним, чтобы я мог видеть всё так, как видит он, это важно для летописцев.
– В конце концов, ты ведь тот человек, который потом всё это запишет, – сказал он, притом что я вообще не умел писать.
Гени он тоже призвал сюда, в его случае только из подлости, чтобы показать ему, кто из них двоих окажется победителем. Сегодня он хотел торжествовать не только над герцогом и над фон Хомбергом, но и над своим племянником, который посмел когда-то выгнать из дома его, урядника Алисия.
Он запланировал дело, о котором нельзя говорить заранее, и оно должно было сработать с первой попытки. Но в солдатах он научился тщательно готовиться к битве. У каждой загородки с брёвнами и с камнями были выставлены по два человека с топорами. Как только колонелло отдаст им приказ, они срубят сдерживающие колья, и брёвна с камнями покатятся вниз. То были не испытанные бойцы, гордость Алисия, а парни, что всё это время оставались в лагере и не имели другого боевого опыта, кроме драк деревня на деревню. Из опытных солдат, которые якобы должны были появиться здесь для подкрепления, я не видел ни одного и считал упоминание о них хвастовством Алисия. Но он не соврал и в этом случае, а всего лишь поставил правду с ног на голову. Чтобы наперёд знать, что он запланировал на самом деле, надо было уметь думать так же, как он. Но если ты умеешь так думать, тогда ты сам и есть чёрт.
Вначале было слышно, как люди переговариваются друг с другом, потом Алисий приказал молчать. Но стихло не сразу, потому что свои приказы он по-прежнему отдавал по-итальянски, и не все поняли, что означает его «Silenzio! [46]». Наконец все замолкли, было слышно только, как ветер шумит в деревьях.
Не знаю, сколько мы так простояли неподвижно, наверняка мне это показалось дольше, чем было в действительности. Один раз меня вспугнуло постукивание, но это всего лишь дядя Алисий барабанил ногтями по своему глазному клапану. Это был единственный признак волнения, который можно было в нём заметить.
Потом послышался крик сыча, издалека, и люди встрепенулись, как будто каждого кто-то тронул. Второго крика пришлось ждать довольно долго, так что про первый уже подумали, что то кричал настоящий сыч, хотя днём их обычно не услышишь. Но потом всё-таки последовал и второй крик, а вскоре за ним и третий. Алисий опять отдал итальянскую команду. «Pronti! [47]» – крикнул он. На сей раз все его поняли и подняли свои топоры, готовые рубить колья. Наверняка он уже упражнялся с ними.
Отряд, приближавшийся внизу по дороге, был небольшой, но зато впечатляющий. Тогда в монастыре рыцари по сравнению с этими больше походили на конюхов. Чего стоил один только знаменосец, который нёс флаг с красным львом, вставшим на задние лапы. Он был разодет так, как я ещё никогда прежде не видел. Они ехали шагом, неторопливо, с ними были и пешие, и им не приходилось бежать. Вслед за знаменосцем гарцевал сам герцог, не на боевом рысаке, как можно было ожидать, а на изящной сивой лошади; она двигалась, как мне ещё никогда не приходилось видеть: при каждом шаге высоко поднимала передние ноги, будто танцевала. В гриву лошади были вплетены цветные шнуры, а попона под седлом свисала чуть ли не до земли. На герцоге был жёлто-красный камзол, это цвета Габсбургов, а мантия поверх камзола была из белого меха с чёрными пёрышками, не представляю, от какого зверя этот мех. За ним ехали на чёрных лошадях всадники с фанфарами, но не играли, а упирали инструмент в бедро; я думаю, они получали сигнал дуть в фанфары, только когда процессия вступала в деревню или в город а здесь, у Главного озера, как они, наверное, думали, никто не живёт и некого оповещать о своём прибытии. За ними ехали три всадника в длинных красно-жёлтых накидках, со знаками власти и значительности, положенными господам. У одного впереди на луке седла был турнирный рыцарский шлем герцога, с перьями и гербовым львом из блестящего металла; я даже вообразить не мог, как можно с такой тяжестью на голове скакать вперёд в поединке. У второго был резной жезл из очень тёмного дерева, он держал его вытянутой рукой перед собой, что наверняка было нелегко, если приходилось так делать всю поездку. Этот жезл, как мне однажды объяснял Хубертус, служил знаком того, что его обладатель является высшей судебной инстанцией, назначенной напрямую королём. У третьего всадника на кулаке сидел сокол в кожаном чепце, закрывающем глаза; я не знаю, имеет ли и это своё значение, кроме того, что соколиная охота – это что-то особо аристократическое. За теми тремя с их знаками отличия следовали вооружённые, среди них наверняка были и солдаты, которых прислал герцогу фон Хомберг; они-то и выдали Алисию весь план. Вооружённые были двух видов – конные, всегда по двое рядом; я ещё помню, как подумал тогда: «Сейчас им придётся ехать вплотную друг к другу, так сильно сужается тут дорога». И замыкавшая колонну дюжина пехотинцев, тоже идущих попарно, с оружием на плече.
От того места, которое мы могли видеть с нашего скалистого выступа, было недалеко до Главного озера, и я подумал, что сейчас дядя Алисий отдаст приказ отрезать отряду дорогу. Гени тоже так думал и в последний раз попытался предотвратить несчастье. Он убеждал Алисия, что будет большой ошибкой то, что тот задумал; что продолжительный мир дороже короткого триумфа и иногда достойнее отдать противнику победу в сражении, но зато выиграть войну в целом.
Я не ждал пользы от его уговоров и думаю, у самого Гени тоже не было такой надежды, но, к моему удивлению, Алисий, казалось, действительно заколебался. Люди с топорами выжидательно смотрели на него, но он отвернулся от них и задумчиво смотрел на Гени. Чёрт умеет сделать любое выражение лица, какое захочет. Пауза всё затягивалась, и я про себя взмолился: «Боже правый, продли это ещё немного, тогда Алисий пропустит момент и герцог проедет мимо Главного озера». Но в этот миг раздался ещё один крик сыча, на сей раз с другой стороны, и лицо дяди Алисия преобразилось, превратившись в одну большую, победную ухмылку.
– Оп-пля! – сказал он и медленно закрыл свой здоровый глаз. А потом громко выкрикнул: – Assalto!
Топоры в едином широком взмахе обрушились на колья, каждому из мужчин понадобилось не больше двух ударов. И штабеля брёвен и кучи камней пришли в движение с грохотом, который тогда разнёсся по всей округе, как эхо небольшого горного обвала. Брёвна и камни сползали и скатывались вниз по склону, всё быстрее, к краю, через край, было слышно, как они бьются внизу о дорогу, а потом начались вопли.
И дядя Алисий тоже издал крик, больше похожий на рёв дикого зверя, чем на голос человека, потом он побежал со своей полубардой со скалистого выступа вниз, к крутой тропинке в сторону Главного озера. Оттуда ещё долго доносился его смех, ещё и потом, когда я, собственно, уже давно ничего не мог слышать.
Позднее я узнал, что последний крик сыча издал Поли – как сигнал того, что герцог очутился в самом узком месте, там, где некуда уклониться от обломка скалы или от бревна.
  
Восемьдесят вторая глава, в которой гибнет множество людей
 
Когда Аннели рассказывает про чёрта, её истории почти всегда заканчиваются так: и снова ему удалось ввергнуть человека в беду; он гулко смеётся, как может смеяться только чёрт, и это конец рассказа. Правда, Аннели наскоро подвешивает в конце завершение: «Тут большая летучая мышь подхватила человека своими когтями» или «земля разверзлась, и он провалился прямо в преисподнюю», но она и сама себя при этом не слушает толком, а думает уже о том, какое следующее кушанье перед ней поставят. А что там стало дальше с человеком, который попался на уловку чёрта, она не рассказывает. А я мог бы ей сказать. Я сам это сегодня испытал. Это рвёт у тебя сердце из груди.