Хитрая затея (СИ)

— С тобой по-прежнему Леонид будет по этому делу связываться, — сказал царь. — Он у меня храбрый, тебя не боится.
М-да, любит государь пошутить… Юмор у нашего царя, конечно, своеобразный, но понимающую улыбку я обозначил.
— А за сестру свою, Левской, можешь быть спокойным, — царь неожиданно поменял тему беседы. — Она Леониду с самого начала по сердцу пришлась. Вы когда магазин на Ильинке открыли, Леонид мне сперва все уши прожужжал, какая красавица ему ножницы подносила алую ленту резать, и потом только про твои ружья да револьверы рассказывал. Вот так, — улыбка у царя на сей раз смотрелась по-настоящему доброй.
Что ж, раз так, то оно и к лучшему. Сам не так давно женился по велению сердца, и чувства Леонида хорошо понимал.
— И если что по части старых книг и рукописей узнать надо будет, обращайся к князю Белозёрскому, — царь вернулся к делу. — Я ему скажу, чтобы любую помощь тебе оказывал, какая потребуется.
Тоже хорошо, даже превосходно! Главный на сегодня знаток истории русской словесности уж точно с определением ценности той рукописи не ошибётся. Осталось только её найти…
На том царь меня и отпустил. Идя по Кремлю и потом в коляске извозчика я прокручивал в голове разговор с царём и в очередной уже раз уверялся в том, что царь мне определённо благоволит. Ну ладно, отбросив ложную скромность, я признавал, что есть за что, но… Но не покидало меня ощущение, что однажды придётся мне царю уж послужить, так послужить. С полным напряжением сил послужить, на пределе своих возможностей. Предвидение? Не иначе. И кто же тогда из нас с царём страшный человек? Мысленно усмехнувшись над этим «нас с царём», я задвинул свои опасения подальше. Чему, как говорится, быть, того, значит, и не миновать…
  
Глава 21. Дела домашние и не только
 
Письмо от графа фон Шлиппенбаха, доставленное утренней почтой, вернуло мне веру в справедливость мироустройства, изрядно подорванную длительным молчанием университетского приятеля. Особенно радовала толщина конверта, и я уже предвкушал, как буду наслаждаться талантом рассказчика, коим Господь щедро наделил достойного представителя прусской аристократии, однако же предвкушения мои, увы, оправдались лишь частично. Если выкинуть из письма восклицательные знаки и превосходные степени, каковых Альберт не пожалел, описывая свои впечатления от моих подарков, письмо усохло бы вполовину, а если отправить вслед за ними многословные извинения за недопустимо долгое молчание, то и оставшаяся половина стала бы вдвое меньше. Зато в той части, что от письма всё-таки осталась, Альберт развернулся — местами я не мог сдерживать усмешки, а разок даже от души посмеялся. Суть же письма сводилась к тому, что выписывать стволы и патроны из Москвы восточно-прусским покупателям получается больно уж накладно, и Альберт взялся рекомендовать мне некоего Людвига Пфайфера, надёжного и ответственного, по его словам, коммерсанта, готового вложиться в торговлю нашими револьверами, карабинами, охотничьими ружьями и патронами ко всем этим стволам в Пруссии. «Раз уж мои соседи не умерли от зависти, было бы нечестно лишать их возможности расстаться с деньгами в пользу создателя столь превосходного оружия», — в своей характерной манере витийствовал граф. В общем, в Знаменскую губную управу я двинулся, от души зарядившись хорошим настроением.
Досталось хорошего настроения и Крамницу, когда я передал ему дозволение царя на любые розыскные действия в отношении Ташлина. Я, правда, попытался отговорить Ивана Адамовича от немедленного проведения в доме Ташлина обыска, объясняя ему, что вряд ли он найдёт там ту самую рукопись из Ярославля, пристав на эти мои слова возразил, что наверняка найдёт много чего другого, а в свой черёд дойдёт дело и до рукописи. Против такого подхода доводов у меня не нашлось, но мне, однако, удалось убедить Крамница в ненужности моего участия в обыске — мало ли, вдруг придётся ещё с Ташлиным беседовать по его служебным делам, пусть уж он продолжает считать, что к губным я отношения не имею. Невелика, конечно, надежда на такое, но мало ли…
 
Поскольку делать мне у Крамница было пока больше нечего, а ему, напротив, предстояло заняться подготовкой к обыску у Ташлина, я покинул Знаменскую губную управу и отправился в родительский дом. Тот самый прусский коммерсант Пфайфер, о котором писал Альберт, времени даром не терял — с отцом уже списался и на днях должен был приехать в Москву. Что ж, вот и выход на заграничного покупателя… Отцу я, правда, напомнил, что хорошо бы как-то забросить наши стрелялки в Окказию, как тут именуют Америку. Север её от Англии пока не отделился, но, по идее, условия там должны быть теми же, что в моём бывшем прошлом — хороший аппетит колонистов на новые земли и воинственность диких туземцев, считающих эти земли своими. А раз так, то сравнительно лёгкое и удобное скорострельное оружие в виде наших револьверов и карабинов там пойдёт на ура, да и охотничьи ружья тоже. Отец сказал, что всё понимает, но пока таких связей у него нет. Потом просто посидели, пропустили по чарке, отец пожаловался на осаждающих его заводчиков, как-то прознавших о казённом заказе и теперь наперебой предлагающих металл, древесину для лож и прикладов и всё такое прочее.
— Я бы всех их послал куда подальше, — объяснял отец, да только из наших проверенных поставщиков увеличить поставки нам нужного материала могут лишь Антифеевы по жёлтой меди. [1] Стали те же Антифеевы дать больше хоть и готовы, да всё равно не столько, сколько нам теперь надо. Самойлов, молодец, нашёл нужную сталь на хороших условиях в Онежском товариществе, теперь рассылает людей туда, где дерево предлагают.
Рассказал отец и другие заводские новости. Самойлов начал-таки вводить новую рабочую одежду, и то, как он это обставил, вызвало у меня приступ восхищения умом и хитростью нашего управляющего. Сначала Фаддей Степанович через своих людей организовал, как сказали бы в прошлой моей жизни, утечку информации — мол, переоденут всех в новую одёжу, да из заработка за неё и вычтут. Ясное дело, работники начали недовольно ворчать, и тут Самойлов сделал два упреждающих хода. Во-первых, швей он набрал исключительно из семей заводских работников, что дало тем семьям какой-никакой приработок и добавило им денег. Во-вторых, обратился к благочинному, [2] тот объяснил задачу настоятелям храмов в Александрове и окрестностях, и с началом введения обязательного ношения новых роб батюшки в воскресных проповедях стали напоминать прихожанам евангельский эпизод, где охранявшие Голгофу римские солдаты делили по жребию одежды распятого Христа, [3] внушая пастве, что если Сам Христос одевался так, что его одежды представляли ценность для далеко не бедных легионеров, то и нам не грех одеваться пристойно, и раз уж мы исполняем завет Божий, в поте лица своего добывая хлеб свой, то и в работе приличные и добротные одеяния будут к месту. В общем, когда введение роб началось, работники хоть и продолжали ворчать, но уже тихонько и разрозненно, а когда после получки до них дошло, что вычеты за робы вполне терпимы, да ещё и взимаются в рассрочку, почти утихли. Так что против желания отца выписать Самойлову премию я возражать и не подумал — управляющий её честно заслужил.
Покинув отцовский кабинет, я засвидетельствовал почтение матушке, заглянул к Василию с Анной, выразив в должной мере умиление маленькой Катенькой, затем передал Татьянке приглашение Вареньки почаще заглядывать к нам. Это Варя здорово придумала — поддержать мою сестрёнку, пока она пребывает в недоумении и расстройстве из-за некоторой двусмысленности ухаживаний Леонида. Слово, данное царевичу, я нарушить не мог, поэтому Татьянка не вполне понимала, что происходит, и Варя, пусть и сама того не понимала, решила, что надо боярышню Левскую успокоить и утешить в столь нелёгкое для неё время. Приглашению Татьянка ожидаемо обрадовалась и ускакала к матушке испрашивать дозволения на поход в гости к любимому брату вот прямо сейчас.
Следующей целью моего похода по родительскому дому стала комната названой сестрицы. Оленька приветствовала меня радостным визгом, причём мне лично показалось, что причиной такой радости стала не сама по себе встреча с названым братом, а то, что эту встречу можно было назначить законным и оправданным поводом оторваться от выполнения домашних заданий, каковому занятию, судя по книгам и тетрадям на столе, предавалась сестрица перед моим появлением.