Защита Чижика (СИ)
— Она покажет, — вздохнул Геннадий Макарович, и в его вздохе слышалось сомнение, смешанное с готовностью эту практику разоблачить. Вздох человека, привыкшего к твердым цифрам пятилеток и не доверяющего зыбким пескам чужбины.
И тут нас прервала стюардесса. Вид у неё был такой, словно она предлагала не скромную закуску, а амброзию олимпийцев. Улыбка — теплая, профессиональная, глаза — чуть усталые. — Не желаете ли? Бутерброды со шпротами, с беконом, с сыром. И, на выбор: вино, виски или томатный сок. Для начала. Первый класс, всё самое лучшее, — она произнесла это с легкой гордостью, словно лично отвечала за престиж державы в небесах.
— Виски, — решительно, почти командно, сказал товарищ Глебовский, отчеканивая каждую букву. Его взгляд уже предвкушал первую стопку. А я промолчал. Организм, закалённый африканским солнцем и сухим законом, противился даже мыслям об алкоголе. Зачем искушать судьбу?
Но стюардесса, видимо, решила, что молчание — знак согласия с солидным соседом. С тем же изяществом она налила и мне — аккуратную порцию, грамм двадцать пять, не больше. Золотистая жидкость заплясала в маленьком граненом стаканчике, таком знакомом, таком советском.
Я взял его, машинально поднес к носу. Резкий, немного сивушный дух ударил в ноздри. Наш, советский виски, ага, героические усилия чародеев Росглавспирта.
— За взлёт! — провозгласил Геннадий Макарович, и немедленно, одним ловким движением, опрокинул содержимое своего стаканчика в горло. Лицо его на мгновение сморщилось, потом разгладилось — практика взяла свое.
Я же свой стаканчик осторожно поставил на откидную полочку передо мной. Пойдёт стюардесса обратно, вежливо верну. И бутерброд заодно. Шпроты в такую жару сомнительное удовольствие.
— Вы что же, не будете? — удивился Геннадий Макарович, указывая взглядом на мой нетронутый стакан. В его глазах читалось не только удивление, но и легкое неодобрение — как можно отказываться от бесплатной выпивки в первом классе?
— Нет, — покачал я головой. — Отвык я от алкоголя, в Ливии-то. Сухой закон, знаете ли. Да и климат… Боюсь, развезёт. И вообще…
Я не стал договаривать, что «вообще» — это смутное предчувствие тяжести, тоски по дому и абсурдности всей этой ситуации — летим из одной реальности в другую, а в промежутке — бутерброды и виски.
— Тогда позвольте мне, — быстро сказал Геннадий Макарович, — Не пропадать же добру, грех!
И, не дожидаясь согласия, выпил и мою порцию. Так же стремительно, как и первую.
— Для хорошего человека ничего не жалко, — запоздало пробормотал я, глядя на пустой стаканчик.
— И бутерброд? — уточнил Геннадий Макарович, его взгляд уже оценивающе скользнул по моей порции. В его тоне слышалось: раз уж везёт, то везёт.
— И бутерброд, — кивнул я, отодвигая тарелку с аппетитно (или не очень) выложенным хлебцем и рыбкой. Пусть уж лучше сосед порадуется.'
Он взял бутерброд, аккуратно, двумя пальцами, и с деловым видом принялся есть. Дожевав последний кусочек, тщательно промокнул губы бумажной салфеткой, сложил её квадратиком и счёл необходимым объясниться. Двойная порция советского виски делала свое дело — развязывала язык, направляя мысли в прошлое.
— Ненавижу, понимаете, просто не могу выбрасывать хорошую еду, — начал он, глядя куда-то поверх моей головы, в прошлое. — Никакую не могу. Вам, молодым, может, и странно, а мы в детстве… наголодались. Ой, как наголодались. Перед войной, в войну, после войны… —
голос его стал глуше. — Я как-то… карточки потерял. В трамвае. Или украли — кто их разберет? Мать… уж и выпорола же меня ремнем, как сидорову козу. А толку? Они же не нашлись, карточки-то. Не нашлись…
Он замолчал, в салоне слышалось только гудение двигателей.
— Сныть спасла, сныть, да орляк, да крапива. Хорошо, в мае случилось…
Он умолк, ушедший в воспоминания о далёкой, голодной весне, где вкус папоротника смешивался со страхом и ремнём. Вот оно, действие двойной порции отечественного виски.
Постепенно поток воспоминаний иссяк. Напряжение в лице Геннадия Макаровича сменилось внезапной усталостью. Он крякнул, потянулся, и его кресло тихо заскрипело.
— Подремлю, пожалуй, — доверительно сообщил он мне, как соратнику по перелету и потреблению виски. — До приземления далеко.- он опустил спинку кресла до упора, устроился поудобнее, закрыл глаза.
Хорошая идея, подумал я, глядя на него Лег, уснул, смотри кино… Кино под названием «Жизнь», где практика все расставит по местам. Она, практика, критерий истины, но истина редко приносит утешение.
Я откинулся на своем сиденье, глядя в иллюминатор, за которым блестело Средиземное море. Гул двигателей навевал однообразную думу. О Ливии. О Союзе. О бутербродах со шпротами и о том, что значит жить достойно. Где-то там, внизу.
Практика покажет. Она всегда показывает.
Но мне спать не хотелось. Да и чего затеваться, мы почти на полпути к Вене, где промежуточная посадка. Лететь осталось часа полтора. Только увидишь во сне что-нибудь приятное, как посадка, волнующий момент. Рубежный., По статистике, самый рискованный момент в жизни мирного человека.
Но я не волновался. Моторы пели чисто, самолет летел ровно, стюардессы выглядели спокойною. Нет причин для тоски.
И я продолжил чтение. В журнале была большая статья о Сахаре. С завлекательным названием «Великая Таинственная Пустыня». С замечательными иллюстрациями. Жаль, не умеют у нас пока делать такие иллюстрации. Точнее, оборудование не позволяет. Мы бы и рады в «Поиске» давать что-нибудь подобное, но увы… Правда, есть тираж, отпечатанный в Финляндии, тот хорош. И бумага, и краски, всё. Потому что идёт за границу, приносит валюту. И вообще, своих нечего баловать, а то привыкнут, и будут без изящества страдать: и квартирки тесны, и ботинки. А где на всех взять просторные квартиры? Их и тесных-то не хватает. А ботинки можно и разносить, советская промышленность выпустила специальное средство. Аэрозольный баллончик. Побрызгал в ботинок, изнутри, надел на ногу, и час походил. Вуаля! Уже разносился, а если нет — нужно повторить. Столько, сколько нужно!
Нет, мне туфли не жмут. Привыкла нога, вспомнила. Тогда почему я об этом думаю?
Продолжил чтение.
В Сахаре найдено огромное кладбище динозавров. Действительно, огромное. Но точно мы не знаем. Эта находка монополизирована советскими учеными. И ливийскими, конечно. Как без ливийских ученых, их квалификация отлично известна всему научному миру.
Пока мировой общественности представлены лишь немногочисленные фотографии. Да, впечатляют.
Советские ученые сообщают о совершенно уникальных экземплярах. Так, либиозавр, как окрестили один из обнаруженных видов, размерами превосходит все прежние мировые находки, достигая в длину тридцать пять метров. И это не предположение, такова длина найденного скелета, практически полного. Когда его увидит научная общественность? Скоро, уверяют советские ученые. В Триполи создается Институт Сахары, в который войдет и палеонтологический музей с экспозицией находок, там будет что посмотреть.
Когда западные исследователи будут допущены к месту находок? Скоро, заявляют ливийские власти. Но сначала западные страны должны преодолеть пещерное предубеждение против народа Ливии, против мирной политики Ливийской Джамахирии.
Возвращаясь к динозаврам: как они могли существовать в пустыне? Этим гигантам нужно много, много пищи, где же её взять?
Но Сахара отнюдь не всегда была пустыней. Либиозавры жили около девяноста миллионов лет тому назад, в середине мелового периода, Северная Африка в ту пору была влажным, болотистым местом, со множеством рек и озер. Да что девяносто миллионов лет, девять тысяч лет назад она была саванной, с реками, не уступавшими по полноводности Волге или Дунаю. По саванне бродили жирафы и слоны, газели и антилопы, и, конечно, хищники. Даже в девятнадцатом веке можно было встретить льва или антилопу! Климат климатом, но люди тоже несут ответственность за то, что стало с некогда цветущим краем.