Второе дыхание (СИ)
Восторженно сияя глазками, средняя моя дочь просит:
— Единорога!
И я застываю, вспоминая, что у меня где-то на старом ноутбуке, что долгие годы уже пылится на антресолях, есть МК единорожки. Мне его в две тысячи десятом подарили за тот самый сестрёнкин шарф на каком-то вязальном конкурсе.
Да, я, оказывается, обладаю Простыми Волшебными Вещами, но совсем о них не помню. Что я несчастна — помню, что муж меня уже не любит — помню, а что я могу для успокоения души и радости детей игрушки вязать — нет, не помню.
Ну и кто я после этого?
Не просто дура, а ещё и склеротичка!
17. Артем. Июнь. Санкт-Петербург
Естественно, среди созданных в порыве вдохновения эскизов, у него были свои любимчики: и устройство Хоббитона, и набросок к «Фламандской доске» Переса-Реверте, была даже реализация в человеческом исполнении выигранной в тяжелейшем сражении партии в «Морской бой» с приятелем на военной кафедре второго года обучения. Но самой простой и красивой в глубине души Артём считал (молча, никогда и никому не озвучивая во избежание кривотолков и недопониманий контекста) схему посёлка сусликов из рассказа Сетона-Томпсона про койота «Тито». Разумная, лаконичная, она всегда приводила его в восторг, но до сих пор приладить её в жизни никуда не удавалось.
А тут вдруг торкнуло, или это была реакция на какую-то забористую травяную смесь, что утром перед выездом в него влила Улька, но вот прямо воочию увидел среди равнин в окрестностях Т. коттеджный посёлок богатых местных «сусликов». Ладный, надёжный, безопасный. И понеслось!
Взгретый в хвост и в гриву, проектный отдел дневал и ночевал в обнимку с растащенными на составляющие всеми его эскизами десяти-, нет, двадцатилетней давности.
Точно, они тогда только поженились и отдыхали от свадебных торжеств в традиционном для молодых путешествии.
Жизнь в те времена была непростая. Начало двухтысячных. Без связей с криминалом или наследства партийных функционеров Союза, хорошо жили только те, кто крутился в торговле, а они с Улей из интеллигентных семей (читай, родители и прочие родственники работали в различных Институтах и КБ, на заводе и даже в школе), поэтому поехали молодожёны в милый памятник советской архитектуры с намёком на историческое имперское наследие — санаторий «Сестрорецкий Курорт».
Так вот, в том самом Курорте, после лыжных прогулок по замёрзшему заливу и двух часов в хорошей финской сауне, новоиспечённая супруга рассказала об одной из любимых книг детства. Так-то она у него книжная душа, и читает всегда по три-четыре книги одновременно. Там и детективы, и исторические романы, и чего-нибудь психологическое или педагогическое, или даже про путешествия — он просто не успевает отслеживать. И всё это чтиво такое, на любителя, коим Артём себя никогда не считал. А тут вдруг простое, понятное и завлекательное. Про зверушек, жизнь которых абсолютно такая же, как у людей: друг друга подсидеть, кого-то обобрать, тех, кто послабее — в расход… Артём проникся. По возвращении из вояжа даже книгу у супруги попросил. Прочитал, прочувствовал, подумал и не удержался. Ночью, не отрываясь даже на покурить, начертил целый посёлок, с поправкой на человеческую инфраструктуру, конечно же, но так — натуральный «Посёлок Сусликов», так и назвал его «ПС». И вот теперь, он прямо чувствовал, настало их время.
Время сусликов.
Дым в их Проектном Бюро стоял коромыслом. Эскизы множились, спешно дорабатывались, сметчики материли Главного Архитектора, но работали, как печатный станок в типографии в предновогоднее время.
Визуализация превращала стопки непонятных чертежей во внятный жизнеспособный концепт.
Шеф ходил довольным.
Артём третий раз в жизни ночевал на работе.
18. Ульяна. Июнь. Санкт-Петербург
Удивительно, как причёска, макияж и новое платье меняют твой мир. Даже если бы я вдруг забыла об этих изысках, то мне постоянно о них напоминали: линзы в глазах нудели и тёрли о раздражающей туши и плывущих тенях, «залакированные» пряди на ветру уподоблялись парусам, хоть и не мокрым, и не алым, но в рот лезли столь же неприятно, а про несчастное платье не спросил только ленивый — начиная с охранников и заканчивая кладовщиками…
Легко сказать — почувствуй вдохновение, побудь прекрасной незнакомкой с полотен Гейнсборо, стань, хоть на день, музой Дома Версаче. Жесть это, скажу я вам! Если бы не моя прекрасная подрастающая социальная гордость и нагрузка единая в трёх лицах, если бы не страдающий насморком и осиплостью муж, привёзший из командировки мне дополнительную заботу, если бы не регулярные дочерние визиты…
Возможно, при отсутствии в моей жизни и быту вышеозначенных факторов, я бы прониклась идеей «разбудить в себе женщину». Но, по зрелому размышлению, после четырёх дней полевых испытаний, когда я выгуляла все заскучавшие в недрах шкафа платья и деловые костюмы, стёрла в пяти различных местах ноги по очереди туфлями, босоножками и летними резными полусапожками от Аллы Борисовны, когда глаза начали слезиться и без линз, просто при виде косметички, я решила — пока достаточно.
Меня, входящую в офис в пятницу в кроссовках, джинсах и обычной рубашке навыпуск, с благостным ностальгическим прищуром встречал курящий у двери генеральный:
— Что, Ульяна Романовна, перерыв у нас на ниве демонстрации шедевров высокой моды? Временно отбой? И простые смертные могут вздохнуть спокойно, а не выискивать стопятьсотый способ как-то эдак завязать галстук? И шейные платки можно не покупать?
Я нервно хихикнула:
— Герман Юрьевич, не думала, что мои социальные эксперименты, в рамках бизнес дресс-кода, кого-нибудь у нас затронут.
— Она, значит, не думала, а в бухгалтерии ежедневно парад от Юдашкина и Диковицкой, в фин. отделе сплошной Зайцев вперемешку с Бергером, Хендерсоном и несчастным Армани, — генеральный демонстративно закатил глаза и несолидно фыркнул.
Очень невежливо изобразила сову. Я, оказывается, так заработалась и столько страдала у себя в кабинете в новом амплуа, стараясь лишний раз никуда не выходить, что самое интересное пропустила.
— Думайте, пожалуйста, впредь, Ульяна Романовна! И предупреждайте, я бы хоть смокинг выгулял, — босс всея нашего бедлама хитро подмигнул и гордо удалился, оставляя меня в полнейшем офигении у турникета.
То, что тормозила на входе очень зря, стало понятно почти мгновенно. Когда я, встряхнувшись и немного придя в себя, решила от греха укрыться в своей тихой гавани, шумной, и благоухающей на всё кладбище дорогим парфюмом, толпой прибыла бухгалтерия:
— Ох, Уленька, а где же платьице для пятницы? — акулья улыбка нашего главбуха провоцировала заикание даже у районной налоговой.
— Так ведь, во всём деловом мире пятница — день свободного стиля, символизирующий, что все мы разные, а не официальные роботы-солдатики и не «человек в футляре», — быстренько отбиваю я. К классике наша бухгалтерия относится положительно, ибо все они, как и я, из прошлого века и выпускницы советской школы. Дамы горделиво поправляют палантины, начёсы, броши и даже жабо, а после этого благосклонно мне кивнув (повторяют за начальницей) и обдав удушающей волной, включающей старого «Диора» и нового «Герлена», удаляются в свою вотчину.
Тут бы мне и руки в ноги, но я, после успеха с бухгалтерией, излишне расслабляюсь и закономерно пропускаю явление наших сейлзов и учётчиков: все при параде, да не просто в костюмах, а некоторые в тройках и с, простигосподи, шейным платками. Дышать становится ещё сложнее. Никогда бы не подумала, что эти четыре мужика действительно обливаются парфюмом! Не первый год же знакомы, никогда такого не было!
Заметив меня, сейлзы, как по команде демонстрируют свои лучше улыбки. Если они так душевно улыбаются клиентам, не удивительно, что оборот у нас растёт как на дрожжах!
Коллеги из учётных отделов улыбаются скромнее, им по жизни это не нужно, их не за это здесь ценят. Но они вдруг хором решают обсудить со мной текущее состояние с прибытием и загрузкой в базу контейнеров. Причём один поёт про «Панасоник», а второй, одновременно, про китайский «Яркий луч». Делаю дирижёрский жест «снятие» для завершения несанкционированной вакханалии. Криво улыбаюсь и киваю в знак приветствия продажникам, а учётчикам предлагаю направить мне на почту конкретно сформулированные запросы в письменном виде. И, таки сбегаю к себе, в полном непонимании того, что вдруг у нас тут, в кладбищенской тиши, произошло.