Орда встречного ветра

— Отступить на четыре шага! — кричал Эрг. — Не смотрите вниз. Сконцентрируйтесь на дыхании и на опорных!
 ∞ 
 — Нужно отойти, Карст!
— Да, лучше!
— Видел сколько выдр, Ка?
— Ага, я их поймать пытаюсь, но их всех уносит!
— Ага, уносит, да!
— Надо попробовать их спасти!
— Попробуем, да?
— Давай, ты к ним лицом повернись, чтоб было лучше видно!
437
— Вдвоем у нас получится!
— Вдвоем у нас всегда все получается, Го!
— Смотри, смотри сюда!
— Бобра несет!
— Давай спасем?
— Давай!
— Он прям на тебя плывет, доставай ловушку.
 ¿' 
 Крути, верти, водоворот, через запад на восток.
А коснешься дна пруда — поминай тебя Орда.
Святая спираль хроталей, какой изумительный день! Скорость, ах скорость — я вновь живу, ах скорость, увижу ль я вас снова? Вода тяжела, вода неспешна, вода длинна, да здравствует эхолалия! Дождливая вакханалия! Воздуха мне, воздуха — быстрого, мчащего, иначе жмет, сжимается, кровь сжижается… На краю обрыва ничего не страшно, можно упасть, полететь по отвесной, можно сальто в прыжке, загреметь и в воде новых сил зачерпнуть? Только вниз не смотри, когда все обернется, потому что, поскольку, ведь и впредь, так как и не иначе, уж поскольку все повернется, и синтаксический зверь по бортику незаметно пройдется, и перезапустит ротор наоборот… Так давай! Не давай. Будь смелее, Карак… Или ты, трубодыр, не готов жить до дыр — так смотри же, когда самодыр пустит дух. Обещаешь? Плюнь да соври? Ради Кориолисички хотя бы, ради Совчонка-волчонка, да Оросительницы, ну и собора нашего Голготического?
Так что же наша песенка? Заводи пианиссимо:
 
 
От родника поспешней иди-ка ты долой,
 
Водицы в нем не хватит нам на двоих с тобой.
 
Любви чуть подмешаю — и в омут с головой…
 
 
436
 ≈ 
 Если он упадет, брошусь вслед за ним. Водная пасть ощерила на нас свои клыки и скоро проглотит. Если я сорвусь или гарпун мой слетит, то на этом мне и конец, до обрыва два метра, он все ближе и ближе, но я не хочу, не хочу, не надо, пожалуйста, я хочу жить, хочу любить его, помогите же нам кто-нибудь! Тонны воды толкают меня в спину, больше нет сил держаться, не чувствую рук в ледяной воде, чего мы ждем? Я боюсь смотреть вниз, у меня голова идет кругом, и этот звук, жуткий звук, мерзкое всасывание, это зверь, звериная пасть и дыхание зверя, зверь из самых недр земли, он сожрет наши внутренности, Караколь, посмотри на меня еще, рассмеши меня снова, помоги мне поверить, не оставляй меня! Караколь!
 ∫ 
 Я бы сжал руку Кориолис в своих руках и никогда бы не отпускал (слово Ларко). Она бы не упала в пропасть, пока я живой! Она не упала? «Не смотрите вниз!» — заорал Эрг, но я не смог сдержаться. Обрыв будет метров сто и внизу будет небо (стеклянное небо) и диафановые марева, разрумянившиеся по краю, подсвеченные (келейно) солнцем иного мира. Я достал воздушную клетку, хоп! Не могу прийти в себя. Я заворожен формой марев, и в самом деле начал видеть, как небо приближается к нам, поднимается наверх (как отражение на дне бочки, заполняемой водой). Понимаете? Но по мере того как, оно больше не было прозрачным (это небо), скорее жидким, и марево болталось в нем студенистое, дрожащее, как желе в голубой мисочке. И потом, и теперь я не в состоянии дать вам лицевую сторону изнанки, но я хотя бы понимаю вот что, ордийцы: марево превратилось в медузу! Я тяну за веревку клетку, она будет медузой, в моей руке будет клейкое щупальце, кислота обжигает мне плоть, я закричу, я поднимаю голову, марево стало клубнем, из него прорезаются
 
435
щупальца, разматываются, кишат, я хочу отклеить руку от >той живой веревки… На помощь!
— Ларко! Этот придурок веревку бросил! Он сейчас упадет!
 ]] 
 Будешь плыть, Барбак, будешь плыть, грести. Увидишь остров. Недалеко. В досягаемости. Поплывешь к нему. Вот ты уже близко. Отдохнешь. Кто-то орет через водопад. Ты ничего не слышал. Ты бы плыл, плыл. Еще. Плыл бы еще. Да, Барбак, именно ты, парень: фаркопщик. Голос. Из водопада. Но ты не слышишь. Плывешь к острову. Странные деревья на нем. Как мачты. Ты не въезжаешь, что к чему. Остров скоро будет совсем близко. Но ты же медленно плыл. Это он к тебе приблизился, значит? До тебя вдруг дошло. Открываешь глаза под водой. Под островом ты вроде видел корни? Свисают. Значит, не корни? Лианы целыми кучами, прозрачные? Липкие. Поймешь слишком поздно. Это была островомедуза.
 ∂ 
 Если и оставался в этом во всем какой-то звук, за который еще можно было зацепиться, то это был голос Эрга, рубящий тембр его указаний в густоте рокота. Он сказал не смотреть, и я послушно закрыл глаза. Как бы там ни было, ничто из зримого не дало бы мне лучшей картины о происходящем, чем сама консистенция воды вокруг ног, пальцев рук. Что касается расстояния до обрыва, то той неистовости, с которой стегали меня по лицу завитки пара, было достаточно, чтобы все ощутить и принять: я имею в виду умереть здесь, если настало время и место. У воды, как и у дерева, как и у любой другой материи, есть своя собственная плотность, пластичность и звучание. Достаточно просто слушать, чтобы понять, как ушами, так и ладонями рук. То, что произошло, что бы ни говорили,
434
в первую очередь связано с ускорением потока и его частичной коагуляцией. Что именно произошло в пучине, мне неведомо, но знаю наверняка, что по краю вода стала как ликер на ощупь, как медленно сгущающийся сироп, затем как смола, почти как тесто, странным образом податливое, а потом снова стала жидкой и легкой, скорее похожей на влажный ветер, чем на ручей. Сопутствующий звук, который поднимался из пропасти, тоже сделался глуше, а потом яснее.
 Ω 
 Махокрыл пусть что хочет долдонит, смотри-не смотри, а я по борту сфлангировался и фонари свои растопырил. Три секунды не прошло, а я себе уже шкуру прикусил. Вижу, там внизу чувак какой-то, крепкий такой, коренастый, как горс, а в руках у него ледорубы, что ли, и он с ними лезет вертикально по водопаду! Только водопад весь заледенел! А вместо пены — поземище белючее повсюду, а то, что этому амбалу по морде елозит, так слегка похоже на лавину в три мощности! Я фонари свои вырубил и снова врубил, да так пару раз, думал, пройдет. Это ты подустал, Голготина! Смотрю опять — парень снова тут, прикрученный к ледяной стене, а его сверху снегом, как мукой, посыпает! А под ним смотрю еще другие скалолазят в этом белом дерьме! Тот, что крепкий, к ним повернулся и орет «Нооооор… Ноооооорр… Ноооооррсссккккааааа!!!», и не рыпнулся даже, влупил кирку в стену и дальше полез, борзый, как я не знаю кто, сорвибашка парень! Чего я ждал? Не знаю… Чтоб его башка в двадцати метрах от моей оказалась, чтоб мне наконец как под дых дало: он когда рожу свою ко мне поднял, не за помощью, ясное дело, этот не из таких, я только тогда увидел, полным кадром рассмотрел: чувак этот, что по стене карабкается — это я!