Орда встречного ветра

— Волна идет!
— Я вас люблю, — раздался голос Кориолис.
724
 Ω 
 Смысл тут что-то рассказывать? Вы, крытни, все равно ни черта не поймете. Разводите свой базар о наших жизнях в ваших чистеньких хибарах с ветряками. Отвяжитесь уже от нас. Блааст взорвался. Я еще по звуку понял, что будет полная жопа. Поток камней прямо в рожу. Не песок, не щебень врубит по нагруднику: каменища. Крепко вжарят. Альма сопли распустила, смотрит на меня. Мне на себя смотреть нечего. У меня кровь хлещет из ушей, стою на коленях, прибитый, стараюсь дышать, глотать кирпич воздуха за кирпичом… Без кожаной брони, без шлема, лучшего за всю историю Орд, заякорите себе на лбу, всем шлемам шлем, монстр отпора и амортизации, без набедренников, ракушек, деревянных налокотников, разломанных вдребезги, я бы в живых не остался. Железные колы повырывало и закрутило вместе с нами, два каната спереди рвануло, нас шарахнуло о край впадины, перепахало по оси, перевернуло, ослепило… Мы все чуть не сдохли, я в том числе. Я чувствовал, как эта огромная сенокосилка дубасила меня прямо в грудину и говорила: все, Гого, приехали, снимай шлем, я за тобой… Отправишься к своему брательнику, вам там обоим место. Этот сопляк тебя там уже тридцать четыре года ждет не дождется…
723
 x 
 «С котенком, Ороси, не с тигром». Вся впадина была забрызгана кровью. Без песочного матраса нас бы раздробило на куски откидными волнами. Построение рогаткой уберегло от худшего. Ламинарный поток, слава Петру, прошел в доминантной позиции над турбулентными. Это нас спасло. Но какой ценой для Голгота… Фироста, Сова, Пьетро… Они отцепили свои карабины и корчились от боли, лежа на земле. Сову раздробило весь правый бок, раны забило песком и осколками. Его врачевала Аои. У Пьетро было вывихнуто правое плечо. Он, наверное, налетел на какой-то пень во время маятника. Но Альма вправит его на место, как у Свезьеста после первой волны. Только первые три ряда относительно пронесло, но это было ожидаемо. Их я теперь поставлю на передовую под третью волну.
 ∫ 
 Снова появились хроны, поприветствовали и удалились (втихомолку), но я не узнал ни одного приятеля. Одни деревья снова зацвели, другие выплюнуло полностью засохшими, третьи окотило котами, кактусовые повылазили прямо из песка, показались буера, какие-то животные, из юрких, неуловимых, оставили за собой немыслимые следы. И как бы вас это все не эпатировало, все это было ничто по сравнению с тем, что они там наверху (лучшие из них) умели делать. Слово Ларко! Они, марева, умеют создавать из ничего, из чистого ветра, капли воздуха и воды (из света), ткут из звезд и лун, запрятавшихся в небосводе, кроят погоду как хотят, выращивают леса на толщах тумана, строят корабли (без парусов, со всеми удобствами), подбрасывают нам с них немного дичи, когда знают, что мы с охоты бредем без улова.
 
Прошла третья волна (не такая свирепая), мы выстояли ее аркой: Сов, Пьетро и Голгот, зацепленные за крюки
722
(как куски свежего мяса). Бедолаги, их нехило отлупило, целый гербарий из ран. Ороси, но тут и растолковывать нечего (Да? Ну тогда попросите!), доказала (раз и навсегда) то, что и так было ясно: аэромастер — это искусство, которое нужно смастерить в той же степени, сколь и освоить, и что она бесконечно достойна своего ранга (по крайней мере, насколько я в этом разбираюсь… Я это так, чтоб поважничать). Вам там наверху плевать, а, марева, вы там зеваете туманами? Хотите, чтоб я вам отсюда все изобразил? Пожалуйста:
  
III
 
КОСМОС — МОЕ ПРИСТАНИЩЕ
 
 ) 
 Я все это бесконечно любил, что уж тут скрывать, все эти просторы послеволновых руин: деревни, лишенные всякого заслона, открытые всем ветрам, груды крепостей, вмиг утратившие всю свою претенциозность, словно состарившиеся за ночь, их разложенные на песочном ковре, как на прилавке, за бесценок, камни — точь-в-точь разбросанные драгоценности. Я упивался ощущением того, что был человеком, устоявшим на ногах, был лезвием из плоти, что рассекает ветер наперекор всему угоризонталенному миру; я стоял перед полем боя, где не было врага, готового дать отпор, не было побежденных, где омытая шквалами земля была нетронута, вновь первозданна, она давала нам право сделать новый шаг, готовая принять наш путь. Эта упрямая мечта, верх глупости, химера — в один прекрасный день достичь края Земли, дойти до самого верховья, до Верхнего Предела, испить глоток чистого ветра из самого источника — вот он, конец наших исканий, или начало? Да, я все это обожал. А может, просто сегодня утром, в столь непривычно ярком, плавном, кристальном свете, мы лучше понимали, какое это чудо — жить? Небо было вопиюще прозрачно, равнина еще дымилась, мерцала развеянною дымкой, свежайше припорошенные поля словно ждали наших
720
стоп, и каждый шаг, по мере контра, будто созидал перед собою землю. Голгот не дал никаких распоряжений: свободный контр, каждый в своем темпе, по своему маршруту, навстречу радости находок после бури: кто натолкнется на уцелевшую бутылку, кто на нетронутую лопасть винта, а может, кто добудет нам на вертел сервала или зайца.
Ветер пробудился, в своей первоначальной форме — зефирине — хлестнув нас на заре самой благожелательной и мягкой из своих пощечин, и мы не стали лишний час влачить свои увечья, рассиживаясь в порту при такой погоде. Раны напоминали о себе при каждом шаге, но я этого не замечал, я втягивал в себя краснеющую даль, я рисовал свой путь стопами ног, как будто принц-кочевник, ступающий по краю, полному надежд и обещаний, впивался в каждый глоток воздуха с трепещущею полнотой, всей грудью, не веря в то, что я по-прежнему могу дышать, что данный мне жизнью шанс продлен, ощущая, насколько он пронзителен.
— Арваль, ты сходишь? Может, там вода есть или, может, людям помощь нужна?
— Сам ты сходишь. В прошлый раз меня в деревне приняли за фреольского грабителя.
— Да у тебя же даже оружия нет никакого! Ни аэроглиссера, ни тележки, ты ж пешком, они там сбрендили, что ли?
 ¬ 
 По правой стороне, в трехстах метрах от нас, была деревня, вернее просто кучка дюн. Засевшие по сточным ямам на время бури жители стали единственными выжившими, которых мы за сегодня встретили, но они были настолько не в себе после случившегося, что даже не взяли в толк, кто мы такие и чего хотим: глоток чистой воды, куда
719
присесть, уцелевший кусок стены, чтоб опереть наши раны на привале. Но их можно было понять. Они понесли огромные потери: дома разрушены вместе с мебелью, велесницами, ветряками… У некоторых унесло ветром иго, что было. Пару детишек, кое-какой скот. Весь урожай запружен песком. Работы на месяцы вперед: откапывать, высвобождать, отстраивать все наново, под шквальным не гром, в надежде все закончить перед очередной сечей, года через два, может три, и на этот раз быть жестче, устоять. К тому же придется ждать, пока стая медуз не соизволит попасться в верхний невод, или пытаться пузыри им продырявить воздушным змеем. Потому что без медузного клея штукатурки не будет, тут мечтать не приходится, а без нее ни одна стена не выстоит больше трех месяцев: известняк размоет, по стыкам пойдут трещины… Арваль, конечно, интересный: