Орда встречного ветра

— Слишком много котов! — повторила Ороси, и до нас донесся растроганный смех Аои.
192
— А вы растолкайте Гота, он вам еще может пригодиться! Если бы он не просил, чтоб его ни живым, ни мертвым в Бобан не возвращали, то мы бы его с собой взяли!
Это был голос Силамфра.
— Мы его съедим, если он идти откажется!
— Прощай, мама, — кричали Арваль и Тальвег.
— Прощай, Светлячок! Прощай, Таль! Не запускай спину!
— Прощай, музыкант! — крикнули почти одновременно Кориолис и Ларко Силамфру.
— До свидания, Ларко, небесный рыбак! Береги Кориолис! До свидания, Орда, мы еще встретимся, вот увидите! — отвечал нам Силамфр.
Это были последние слова, которые мы от них услышали. И все мы прекрасно знали, что мы больше никогда не увидимся, и мы рыдали, как дети, и нам стало так холодно. Смертельно холодно.
— Никто не жалеет о своем выборе? Пока еще не поздно к ним присоединиться, — обеспокоенно спросил Пьетро.
Но все отвернулись, пряча заплаканные лица.
— Ладно, — вернул нас к реальности Эрг. — Нужен кто-то, кто будет прокладывать путь? У меня плечо в мясо, а Голгот еле на локтях приподняться может. Кто готов?
— Он самый! — ответил Караколь, хватая скрученную кольцами веревку, карабины, распоры, которые под шумок подавал ему Эрг. — Вперед за обезьянкой!
 π 
 «Пока погода хорошая, то условия на Норске вполне терпимые, — говорил мне отец. — Но как только увидите, что небо затягивает, даже не думайте идти дальше. Копай-
191
те иглу и ждите, пока буря пройдет». Первые восемнадцать дней погода была на нашей стороне. Арваль видел в этом предзнаменование. И не он один. Нам повезло, что мы вышли на Норску в конце лета. В укрытом от ветра месте, в полдень было почти жарко. Отсвечивающее от снега солнце окрасило наши лица в красно-коричневый цвет. К тому же нам было довольно легко ориентироваться: карты были полные и точные. Видимость с вершин хребтов и перешейков отменная. После Антоновского пика, с которого полетел Голгот, технические трудности прекратились. На какое-то время. Мы шли по широкой долине на высоте двух тысяч метров, по словам Тальвега. Стада яков и мускусных быков побаловали нас вкуснейшим свежим мясом. Ястребы вылавливали зайцев-беляков. Соколы Дарбона лакомились сурками с красной шкуркой, которые встречались на незаснеженных участках. То был короткий промежуток счастья.
К Голготу быстро возвращались силы, и вскоре он был почти в былой форме. У него еще время от времени случались головокружения, и он валился на колени. Но быстро поднимался и отказывался от всякой помощи. Гематомы почти сошли. Ему трудно было поднять левый ледоруб, впрочем, как и Эргу: давало знать о себе плечо. Но ни тот, ни другой не обладали талантом жаловаться.
То, что и с Голготом такое могло приключиться, сблизило нас с ним. Его падение заполнило пропасть высокомерия, которая часто отделяла его от остальных. Не потому что он изменился. Внутри он по-прежнему чувствовал себя неуязвимым. И мы с недоумением и восторгом наблюдали за этой инстинктивной уверенностью после подобного падения. Просто первые два дня мы вынуждены были его нести, мы вытащили его с этой стенки, спасли. На эти два дня он превратился в обычного человека, в тело из плоти,
190
подверженной ранам. Как мы. Нас теперь было всего четырнадцать, и вся Орда сплотилась вокруг него. И все же напряжение между нами неминуемо возрастало в этих нечеловеческих условиях. Все мы реагировали на холод по-разному. Разброс акклиматизации к высоте особенно проявлялся на крутых склонах. На высокогорье Тальвег лучше других мог проложить траекторию. Голгот даже здесь сохранял свою манию к прямой трассе, в то время как топография требовала идти в обход. Передавая свои обязанности Трассера, он переходил к своей первой, примитивной и самой лучшей роли: он становился Тягачом. Силу его веры в Верхний Предел невозможно было описать. Она ошеломляла. Кто кроме него способен был нести в себе эту непоколебимую уверенность, что мы дойдем до конца? Когда мы подходили к вершине перевала, глаза у него светились так, словно мы проходили через ворота с надписью «Верхний Предел — Добро пожаловать!». Это вечно толкающее вперед остервенение никогда не покидало Голгота, и его одержимость распространялась на нас. Она тем сильнее укреплялась, чем больше отражалась в нас. После периода жгучих сомнений я снова и сам начинал в это верить. Мой оптимизм возвращался. А вот карты указывали на серьезное препятствие на пути. Перевал на высоте пять тысяч семьсот, до которого можно было добраться только одним путем: через кулуар Гардабера — склон под 60°. На верхнем хребте небо быстро затягивало. И мы скорее угадывали кулуар, чем видели его на самом деле: оледеневшая S, отделенная по обеим сторонам отрогами. Вертикальная горка длиной в две тысячи триста метров, которую нужно было пройти за раз. Ну фактически. Здесь выложиться нужно будет по полной. И мы начали подъем в самый неподходящий момент: в разгар бури.
 
189
 ) 
 Сдерживаясь на одном гвозде, Эрг изо всех сил пробивал ледяной панцирь горы. Острие ледоруба со скрежетом вошло на сантиметр, от проделанного отверстия разлетелась окалина, и ее тут же разметал шквал ветра. Я вонзился в зарубину, спазматически хватаясь за жизнь, как насекомое в стакане, и впервые в жизни стал молиться. Секунд через пять сводившая ногу судорога отпустила, мне удалось слегка повернуться спиной к склону и вдохнуть. За мной необъяснимым образом поднимались остальные. Это больше были не люди, не ордийцы, а просто холмики снега, ни одного различимого силуэта. Кривец нарастающими порывами дошел до пика и его рев напоминал скрежет металла по стеклу, затем краткий спад — и порывы снова покатились водопадом по поверхности склона. По щекам резанула картечь ледяной крупы, слезы выступили на глазах, мой подшлемник разорвало… А может он и так уже был разорван, я больше ничего не понимал.
Пьетро вышел первым из бесконечной белизны. Лица его больше не было видно. Затем появился Арваль, походивший на паука, надсекающего лед своими лапами, с обезумевшими желтыми глазами, что кричали единственным цветным пятном сквозь отверстие в деревянном шлеме. А Караколь? За ними шли бесформенные массы, покрытые снегом, пучки людей, вслепую взбирающихся по заледенелой броне. Караколь?
— Где Караколь?
— Что?
— Караколь! Где Караколь? Я его не вижу!
 π 
 Здесь невозможно разбить бивуак. И вниз спуститься, не сорвавшись, тоже невозможно. И вверх ползти
188
больше немыслимо. Вот что без сомнения думал Эрг. Это было очевидно.
— Караколь!
 ) 
 Я чуть не слетел от внезапного крика Арваля. Я снова стал вглядываться вниз, но на шлем налипло столько снега, что я ничего не видел сквозь щиток, а соскоблить лед больше не получалось. Я приподнял визор из раковины медузы, в нем было столько дыр, что он все равно уже ничего не защищал, и стал всматриваться перед собой. Я искал какую-нибудь шероховатость на поверхности, какой-то рельеф, намек на цвет, но передо мной была нескончаемая белизна. Предсказание Караколя сдавило сердце, хотя я все время отбрасывал его от себя как можно дальше, оно все равно так или иначе таилось во мне.