Аморизм (СИ)

Мы на этом корабле — проснувшиеся. Но нас недостаточно, чтобы переставить паруса. Мы ходим по кораблю и будим спящих, легонько касаясь плеча. Если не просыпается, отходим. Практика показала, что на пробуждение крепко спящих нужно слишком много усилий и времени. Разум нам говорит, что лучше десятерых дремлющих поднять, чем растолкать одного спящего.
  Блок  
Мысли о неизбежности смерти в совокупности с бездействием рождают дискомфорт, как осознанный, так и бессознательный. Тот и другой несет психологическую боль, и люди защищаются от нее чем под руку попало. Чтобы не чувствовать себя идиотом, который знает, что корабль тонет, но вместо того, чтобы сосредоточиться на решении проблемы, все свое время и силы отдает уборке своей каюты, люди отворачиваются от фактов, подменяют понятия и на черное говорят белое.
Все подсознательно склонны преувеличивать плюсы и преуменьшать минусы того, что им нравится. А что не нравится, тому наоборот, преувеличивать минусы и преуменьшать плюсы. Этот эффект очень ярко виден на отношении человека к вопросу смерти.
Например, часто можно слышать, что желание бороться со смертью растет из страха перед ней. Кто не боится ее, тот не думает ей сопротивляться, а принимает. Эти «храбрые» люди не хотят слышать, что кого боятся, с тем не помышляют сражаться. Сражаются с тем, кого не боятся.
Еще один способ защититься от негатива — утверждение, что человек не умирает, а живет после смерти в своих детях. И хотя на планете нет ни одного, кто ощущал бы в себе проживающих покойных родителей (в итоге целое общежитие, у родителей свои родители), это факт не смущает.
В эту же копилку теория, что мертвые продолжают жить в памяти народной или хотя бы в памяти своих родственников и друзей. Если даже допустить, что человек после смерти переходит в иную форму жизни, которая существует, пока его помнят, получается, что длится это очень недолго. Люди помнят, максимум, до своей прабабушки, дальше все покойники забыты.
Популярна теория, что после смерти покойники живут в своих творениях. Получается, что сапожник будет жить в сшитых им сапогах, герой в совершенных подвигах, купец в торговых операциях, поэт в стихах, правитель в истории государства, ученый в открытиях и так далее.
Характерный момент, когда человек утверждает, что после смерти будет жить в своих детях, памяти народной или в своих творениях, он никогда не задумывается, а что конкретно это значит. Он противится всякой попытке прояснить это понятие. Чем более оно туманно, тем комфортнее.
Стоит только начать уточнять, что он вкладывает в понятие «жить в детях», в памяти или творениях, как обнажится пустота. Потому люди избегают рассуждений на эту тему и углубления в детали. Затычка на то и затычка, чтобы заткнуть проблемную тему и забыть о ней навсегда.
Такой уход от проблемы присущ не только обыкновенным людям, но и большинству тех, кто выделяется из толпы, прямо или косвенно ведет толпу за собой: люди науки и творчества, власти и бизнеса. Они так же кастрированы в мировоззренческом формате, как и внимающая им толпа.
Как одни неглупые люди верят, что есть какая-то правильная религия, обладающая знаниями, данными свыше, и если следовать ее указаниям, то в итоге есть шанс получить желанный результат, например, рай, так другие неглупые люди верят, что где-то есть тайные и явные лаборатории, где ученые в белых халатах склонились над пробирками и куют оружие победы над смертью.
Они или финансово этим ученым помогают, или копят деньги, чтобы иметь возможность воспользоваться результатом. (Интересно, с чего они взяли, что средство, превращающее смертного человека в бессмертное божество, будет продаваться? С тем же успехом можно думать, что тот, кто открыл технологию изготовления денег из ничего, продаст ее за деньги).
Действительно, из бюджета на исследования в области здравоохранения и фармаци́и идут гигантские средства. Их объем превышает вложения в энергетический сектор. Но они идут только на преодоление того, что наука определила болезнью. Так как болезни по имени «смерть» в этом списке нет, направить бюджет на борьбу именно со смертью технически невозможно.
 
Если завтра изобретут лекарство от смерти, провести его по документам как лекарство будет невозможно. Конечно, выход найдут, оформят сердечными каплями с побочным эффектом в виде омоложения и не умирания, но сам по себе этот факт говорит, что наука в существующей системе официально не может даже теоретически сконцентрировать свои усилия на проблеме смерти.
В мире много институтов, специализирующихся на тех или иных болезнях, но нет ни одного, чьей официальной целью было бы преодоление смерти. Официальная наука не знает такой цели. Этот факт звучит так же дико, как звучало бы, что на тонущем корабле не знают цели спасения.
Утверждение, что наука ищет победы над смертью — очень большое преувеличение. Если смотреть не на мифы, а на факты, благостный образ науки как борца со старостью и смертью развеивается как утренний туман. Этой темы она если и касается, то очень и очень косвенно.
Чтобы увидеть реальную ситуацию, представьте стол в виде капли с вытянутым концом. Стол широк вначале, и сужается в ниточку к концу. Широкая часть богато накрыта, а по мере сужения обилие сокращается. На самом кончике стола блюда максимальной скромности, хлеб с водой.
На лучших местах за самыми жирными блюдами сидят борцы с широко распространенными болезнями: сердечно-сосудистые, онкология, СПИД и прочие. В самом конце примостились борцы с редкими заболеваниями.
Такое распределение оправдано. Если одной болезнью страдают десятки миллионов людей, а другой в миллион раз меньше, но усилия по поиску лечения одинаковые, разумно направить ресурс на спасение миллионов в ущерб единицам. Но на проблеме смерти эта логика ломается.
Научные группы, занимающиеся проблемой смерти, к столу вообще не допускаются. Им дозволяется, максимум, ползать под научным столом и вокруг него, собирая упавшие крошки.
Медицина ищет новые способы лечить болезни и совершенствует старые. Если допустить, что она все болезни победит, смерти это никак не касается. Ничем не болеющий человек, ведущий здоровый образ жизни и питающийся экологически чистыми продуктами, в итоге все равно умрет от одряхления организма. Причина смерти лежит глубже болезней и здорового образа жизни.
Характеризует современное отношение к смерти такая история: жила-была цивилизация слепых. Однажды в ней родился зрячий ребенок. От говорил о каких-то звездах, цвете, форму мог определить, не притрагиваясь к объекту, и много всего прочего, странного для слепых.
Все это смущали почтенную публику, и с этим нужно было что-то делать. Власти поручили врачам разобраться с ситуацией. Те добросовестно исследовали больного (зрячего), и нашли его источник странностей — выпуклости на глазницах (глаза). Написали в отчете, что если удалить эти выпуклости, то галлюцинации у «больного» прекратятся, и в обществе восстановится покой.
Совет слепых, движимый человеколюбием и заботой о сохранении спокойствия в обществе, постановил удалить опухоль. «Больной» не хотел этого, но авторитет науки и сила государства взял свое. Зрячий лег под нож. Операция по выкалыванию глаз прошла успешно. Человек больше не видел звезд, утратил понятие цвета и всего, что дает зрение — стал нормальным слепым. Как все.
Выдуманная история про слепую цивилизацию перекликается с нашей реальностью. Оливер Сакс в книге «Мужчина, который принял свою жену за шляпу», описывает близнецов-савантов. Они могли поминутно вспомнить любой день из своей сорокалетней жизни. Стоило им назвать дату, и они, повращав глазами, принимались рассказывать, что в тот день произошло. Они хранили в себе гигантские объемы информации. Наверное, самое интересное, они видели природу чисел. Не символы чисел и не числовые алгоритмы, а сами числа вне символов. Они садились напротив друг друга и по очереди называли гигантские простые числа, т.е. числа, делящиеся только на себя и на единицу. Далее они их как-то созерцали внутренним взором, и получали от этого удовольствие. Удивительно тут то, как они их находили. Математика не знает способа вычислить эти числа. Компьютер делает это методом тупого перебора. А эти близнецы их каким-то образом видели. На вопрос, как им это удается, они говорили: мы это видим. Как будто они заглядывали в иной мир, где лежала вся информация в каком-то непостижимом виде, и они могли ее наблюдать так же запросто, как мы наблюдаем мир вокруг себя. Как нам не удивительно, что мы видим цвет и форму, что для слепых является непостижимым, там им было неудивительно, что они видят то, чего мы не видим.