Киров (ЛП)
Он сжал кулаки и смог остановить эти мысли. Он все еще мог сделать то, что нужно. Он все еще мог успеть сделать все прежде, чем Вольский вернется и снова отберет у него корабль. Но затем сомнения и страхи вернулись хорошо поставленным хором. Да, он может сделать это, но что будет потом? Что дальше? Какими глазами будет смотреть на него весь остальной экипаж, все эти мыши, собравшиеся в свой kollectiv? В их глазах будет осуждение, попытка давить на него собственными представлениями о плохом и хорошем, правильном и неправильном, справедливости и несправедливости. Чем больше он думал об этом, тем более это ощущение сковывало его, пока в один момент он не ощутил, как откуда-то из самой глубины души лавовым потоком начинают пробиваться давно сдерживаемые гнев и ярость. Он перелистнул засаленную страницу, и взгляд упал на единственный ответ, который Достоевский предложил на подобную дилемму. «…Хорошо ли, дурно ли, но разломать иногда что-нибудь тоже очень приятно…».
Карпов закрыл книгу и закрыл глаза. Кто я, спросил он себя? Мышь в норе или человек? Жил ли я вообще? Он внезапно решил для себя все вопросы плохого и хорошего, не понимая, что в этот момент лишился того, на что надеялся — человек в нем умер. На его месте возникло что-то, что могло действовать, самовольно, решительно, безжалостно эффективно, но это был не человек. У этого существа не было никаких моральных ориентиров, лишь бегство от боли и долго сдерживаемая ярость. Единственное, что в нем осталось, это потаенный внутренний гнев, который медленно разгорался, угрожая поглотить его. Он принял это за прилив сил, необходимый человеку, чтобы решиться на что-то, но был не в силах понять, насколько этот порыв был далек от этого.
Капитан резко сел, а затем встал с койки. Он поднялся на нетвердые ноги и попытался успокоиться, глядя на свое лицо в зеркале над умывальником. Он инстинктивно пригладил тонкие волосы, а затем открыл шкафчик над раковиной и достал оттуда небольшую фляжку. Мало что могло принести такое облегчение, как ушедшее ощущение собственной неполноценности. Он сделал глоток водки для храбрости и поставил фляжку обратно. Затем он надел на голову Ushanka и поправил ее, просто потому, что так ему захотелось, а затем резко одернул китель, как это часто делал адмирал.
Пришло время вылезти из норы, подумал он. У него были дела, которые должны были быть сделаны, так что он решил провести еще несколько проверок прежде, чем отдохнуть. Сначала он направиться к ракетному бункеру под палубой и поговорит с этим идиотом, главным старшиной Мартыновым. Затем следовало проведать Трояка… Да, Трояк был крайне важен. Затем следовало зайти в инженерную часть и немного покрутиться там. Последняя остановка на обратном пути на мостик будет последней, или, вернее, первой на пути, который начнется, если он решиться. Он понятия не имел, что случиться после этого. Никто не осмеливался делать что-то, подобное тому, что замыслил он.
Федоров будет мучиться и беспокоится о том, что будет весь остаток жизни. Федоров думал о том, что правильно, а что неправильно, и был парализован, как он в один момент в прошлом. На что он был годен? На то, чтобы израсходовать все силы на то, чтобы закрыться своими старыми книгами по истории и защитить отдаленное будущее, которое они никогда не увидят? Каким же дураком он был! Федоров тоже был мышью, забившейся в нору.
А что же Орлов? Орлов понимал, что будет, возможно, больше, чем любой другой человек на этом корабле. Он понимал это инстинктивно, рефлекторно. Он просто слишком хорошо понимал, что значит жить с зубной болью, и знал, какое облегчение наступает, когда она проходит.
Глава 29
— И проконтролируйте, чтобы все «Москит-2» были дважды проверены и все использованные пусковые снаряжены новыми ракетами, старшина Мартынов, — приказал Карпов.
— Все пусковые будут готовы в течение часа, капитан.
— Да уж, постарайтесь, — капитан понизил голос и подался к старшине, чтобы никто из членов экипажа в погрузочной зоне не мог слышать, что он говорил. — А что касается пяти специальных боевых частей, убедитесь, что все они готовы.
— Пяти, капитан? Но мы приняли только три.
— Да, конечно. Три. Я думал о другом. Учитывая характер операции, наилучшим выбором мне представляется MOS-III. Ракета номер десять была проверена дважды? — Карпов полагал, что боеголовки совместимы с каждым из трех типов ударных ракет, которыми был вооружен корабль. MOS-III представляли собой высокоскоростные гиперзвуковые ракеты, размещенные в трех вертикальных пусковых установках по три ячейки каждая. Десятая ракета находилась в отдельной пусковой установке с контрольными пломбами и дополнительной защитой. Он хотел быть уверен, что боеголовка находилась на ней, а не в ядерном погребе [106].
Старшина был один из немногих на корабле, не считая адмирала Вольского, кто имел сведения о ядерном арсенале. Точное количество и мощность боевых частей хранились в запечатанном конверте в сейфе, который мог быть открыт только одновременно ключами капитана и адмирала. Однако старшина должен был обеспечивать хранение самих боеголовок, и потому также располагал этими сведениями, под присягу никогда и ни с кем не говорить о них. В нормальных обстоятельствах он не стал бы обсуждать эти вопросы даже с Карповым, но капитан определенно знал, о чем говорил. Он занервничал.
— Прошу прощения, капитан. Ракета номер десять?
— Верно, — сказал Карпов твердым хорошо поставленным голосом.
— Но мне необходимо разрешение от…
— От командира корабля — он перед вами, Мартынов. Вы не слышали? — Быстро оборвал его Карпов. — Адмирал болен. Он доставлен в лазарет и его состояние вызывает вопросы. Так что выньте пробки из ушей и слушайте. Я принял полное командование кораблем, Орлов назначен моим старшим помощником. Мне следует приказать ему подтвердить приказ? Он не будет рад. Просто сделайте то, что вам сказано, старшина. Соблюдайте все процедуры и правила техники безопасности. Убедитесь, что система управления запуском настроена на требование вставки командного ключа. Однако, учитывая обстоятельства, а именно то, что адмирал не в состоянии исполнять свои обязанности, у нас нет времени на тонкости правил мирного времени. Установите систему на положение один.
— Я понимаю, товарищ капитан, но он установлен на положение два, и мне потребуется надлежащее разрешение, чтобы произвести перенастройку. — В норме требовались оба ключа, чтобы включить командный модуль, посредством которого можно было ввести код активации боеголовки.
Карпов снова ощутил, что закипает, но сдержался.
— И время уже не мирное, Мартынов. Это война, или вы думали, что мы просто выпустим несколько ракет и они от нас отстанут?
Карпов просто похлопал его по плечу.
— Это прямой приказ. Не беспокойтесь. Все под мою и только мою ответственность. Закончите все до 18.00 или нам всем не поздоровится. То же самое касается П-900. Подготовьте ракету номер десять. — Пусковые установки ракет П-900 или SS-N-27 «Клуб» или «Сиззер» по классификации НАТО располагались на носу, впереди батареи «Москит-2» [107]. В отличие от гиперзвуковых высотных MOS-III это были дозвуковые ракеты для ударов по наземным целям, хотя на терминальном участке они переходили на малую высоту и скорость Мах 3.
Карпов снова похлопал старшину по плечу и спешно удалился, не желая давать тому увиливать. Он знал, что у него оставалась также боеголовка для ракеты «Москит-2», но он решил приберечь ее на некоторое время. Всегда было важно иметь запас.
Три боеголовки, подумал он. Всего три. Этот дуболом Мартынов наилучшим образом выполнит его приказ. Все сводилось к тому, что им было нужно больше огневой мощи, а ракеты должны были быть установлены и готовы к пуску. Он понимал, что только что пересек очень опасную черту. Если адмирал Вольский пронюхает об этом, он без сомнения отстранит его от командования и отдаст под трибунал. Тем не менее, то же самое наставление, которое он дал Мартынову, укрепило и его. Это была война. Момент был решающим. Он должен был делать то, что было необходимо, несмотря на приказы Вольского. Если время покажет, что он был неправ, он столкнется с последствиями, но не сдастся без боя.