Былые

Темпы впереди замедлились, когда они вышли на просвет. Вирту хватило смекалки распознать в своих людях усталость.
— Лады, перекур! — крикнул он.
Они остановились, кое-кто расселся на рюкзаки, а кое-кто — на низкие лежащие бревна. Вскоре воздух подернулся успокаивающим табачным дымом.
— Охота на чудовище? — спросил взбудораженный Измаил, повозившись с портсигаром и предложив одну сигару Вирту. Недолго они курили, ожидая ответа.
  
— Мы ходили в Ворр искать циклопов. Можешь себе такое представить?
Измаил смолчал.
— Какая-то сбрендившая богатая сука отвалила им гору денег, чтобы найти ее запропастившегося полюбовника, а он оказался одноглазым уродцем, — Вирт хохотнул, сплевывая целые черпаки сигарного дыма. — Короче говоря, нашли мы ей такого, взаправду нашли это хреново чудовище. Приволокли его с воплями к даме, еще бы. Ничего хуже я в жизни не видал — желтый коренастый монстр, без шеи, а лицо и яйца — как из самого страшного кошмара.
Вирт сплюнул и взглянул, с полной ли силой доходит история до Измаила. С полной.
— Так вот привозим мы его и запираем в камере. Долбаная тварь все время только и делала, что воняла да визжала. Но вот что самое смешное. Приходит эта цаца с одной своей подхалимской подруженькой забирать «дружка» — и давай в истерику, сразу обе. Я как раз стоял за дверью и слышал все их вопли, слезы и стоны, — Вирт снова хохотнул. — Видишь ли… не то чудище мы словили, — он едва сдерживался. — Не то гребаное чудище! Не ее полюбовника, а какого-то другого жуткого одноглазого уродца.
Наконец он замолчал, хмыкая и держась за бока от болезненного веселья. Поискал на лице Измаила признаки юмора. Не найдя, крякнул и заново раскурил сигару, оглядываясь и решая, готовы ли остальные продолжать.
— Та дама нашла своего друга?
— Чего?
— Она нашла «уродца», которого искала?
— Хрен его знает. Кому какое дело? Суть не в том.
— А в чем.
— Забудь, не понял так не понял, — Вирт затоптал сигару и поднялся, потягиваясь руками высоко над головой. — Лады, седлаемся, пора.
Все взвалили рюкзаки, подняли ружья и углубились в лес.
— Короче говоря, бросил я работу. За ту охоту нам сулили славную надбавку, но так мы ничего и не дождались. Видать, Маклиш с Хоффманом себе зажилили. А я ее по чести заработал за то, что нанюхался желтой твари да терпел этот цирк.
Разговор закончился, и дальше они шагали безмолвно в мигающем влажном свете, пока тот не начал меркнуть.
В их отсутствие в лагерь вошел Сидрус. С легкостью проскользнул мимо двух оставшихся часовых. Он следил за отрядом на рассвете и определил, какая палатка принадлежит, как он надеялся, его добыче. Прорезал ее слепую сторону и вошел. Перерыл все вещи и предметы одежды. Нарочито не вернул как было. Он уже принюхался к человеку и уверился, что он тот самый. Затем рука задела черный шелк шарфа Шоле. Он учуял поблизости Небсуила. Узнал в жизни этой тряпки его касание. Сунул ее себе в карман и нассал в сумку, где она столь деликатно пряталась. Попался. Теперь, мерзавец, считай что труп. Радость росла столь безмерно — Сидрус уж думал, что захохочет и известит дозорных. Так что задержался на миг, ухмыльнулся и позволил себе комический жест. В предыдущей его жизни комедия была редкостью, и тем больше он смаковал свою пантомиму. Выбрался из палатки на цыпочках, паясничая на манер водевильного злодея. Вскинул руки в чересчур драматичной позе клешни. Он бы и длинный черный ус подкрутил, если б был.
  
Глава двадцать восьмая
 
Муттер рассеянно трудился в денниках, когда увидел, что дверь дома номер 4 по Кюлер-Бруннен открыта. Он знал, что внутри никого нет. Госпожа ночевала у Сирены, покуда ее жуткий дружок играл в сафари в Ворре. Маленькая Мета так сюда и не вернулась; это было ни к чему, и ей больше не нравилась тишина в доме. Несчастное дитя просиживало дни у себя в комнате, в угрюмых воспоминаниях и неуверенности. Так кто же отворил дверь? Муттер помнил об установленной автоматической защелке и не доверял подобным устройствам. Возможно, она дала сбой, как он и предсказывал без конца. А быть может, это посторонний или похититель, вернувшийся для переговоров о выкупе. Или один из тех, кто напугал его дочь. Вот попадись они ему.
Он поднял короткий топорик с поленницы и потопал к двери, испытывая возбуждение при каждом приближающемся шаге. Он бы с удовольствием нашел внутри злодея или вора. Закон будет на стороне Муттера, когда он малость намнет бока или похрустит костями.
Муттер был из тех, кто рождается без страха. И сам никогда страха не понимал. Если что-то угрожает или пугает, всегда лучше пойти и встретиться с этим лицом к лицу. Быстро войти в его угодья и задушить его наглость, пока оно не договорило. Не мешало к тому же иметь дарованное генами носорожье сложение. Единственное, что повергало Муттера в ужас, — это власти и жена, то есть часто одно и то же. Оттого он стал превосходным солдатом, хорошим слугой и тем, с кем в одной палатке захочется, чтобы он мочился наружу, а не внутрь. Он взбежал по ступенькам — внушительный вес вознесся на удивительно гибких ногах. Сплюнул влажный сигарный окурок и вошел.
— Кто здесь? — проревел он. — Покажись, не то пожалеешь.
Толкнул дверь и погремел новомодным замком, который работал как полагается.
Затем услышал, как на чердаке сыграло одну-единственную характерную рябь устройство Гёдарта. Оттуда ничего не слышалось годами, и Муттер помчался ловить виновника.
Устройство Гёдарта представляло собой систему из длинных струн пианино, натянутых на полу чердака. Над ними висели на нитях тяжелые металлические грузила с приделанным пером. Когда маятник приводили в движение, перо нежно щипало струны, рассылая под свесами звенящие неземные вибрации. Муттер уже слышал, как под жутковатую музыку колеблется весь дом. На жалостливые ритмы откликался даже старый проваренный башмак его сердца. Зигмунд уже был на последнем пролете деревянной лестницы, что тряслась и стонала под его весом. Протиснулся в узкий люк и выпрямился в пронизанной сумерками комнате — с топором в руке, в поисках драки.
Здесь двигались только два маятника, что вяло покачивались на противоположном конце высокого заостренного пространства, да пыль с пыльцой, скользящие в немых лучах света.
— Кто здесь? — гаркнул он, и струны прочувствовали голос, пропев его в ответ. Когда резонанс угас, в сочувственной гармонии раздался другой голос. Муттер прислушался, но тот был очень неразборчивым. Он пробрался вдоль стены к окну в потолке, выходящему на соборную площадь. Потянул и открыл увесистую щеколду. В головокружительное небо взорвалась суматоха дремавших голубей, и в тайное пространство пролилась яркая жара. Теперь здесь не спрятаться ни одному чужаку.
— Выходи, а то освежую, — снова гаркнул он.
И снова его хрип усилился, и на сей раз он расслышал остаточный голос с куда большей ясностью.
Мета никогда не слышала звуков, которых слушались ее отец и брат. Только не дома. Но теперь различила их в своем теле, они обращались к ней. Напевная речь струн сказала что-то свое каждому, кто прислушивался к ее послеголосу. Муттер услышал о важности путешествия своего сына. Тадеуш услышал указания о паломничестве. Мета услышала зов Ровены. Вышла из дома и пошла на плач. Звучал он как из-под воды, но той водой не был проливной дождь, под который она теперь угодила. Плач звучал подземно, одиноко и повелительно. Сообщения на чердаке были медленными и слабыми. Послеголос Ровены — быстрым и сфокусированным. Мета промокла до нитки, сворачивая с улицы на улицу, и наконец встала перед гигантским складом, где всего несколько месяцев назад побывал ее брат. Приложила ухо к маленькой дверце в высоких двустворчатых воротах. Сделала это инстинктивно. Она знала, что между ней и зовом нет ни дерева, ни кирпича, какими бы толстыми те ни были. Дверь оказалась заперта, так что она обошла здание. Ее крошечная фигурка единственная гуляла на улице под дождем. Склад выглядел неприступно — со всех сторон высокие стены и запертые ворота. Она остановилась у ледника, что казался еще выше. Гора, а не здание. Никогда она не видела столько кирпичей. Столько единиц, безупречно громоздящихся к небу.