Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы
Забавно, что Советская власть, активно зазывая к себе деятелей культуры и искусства со всей планеты, вовсе не собиралась просить их демонстрировать свои умения, а лишь — с присущим ей простодушием — хотела похвастаться сама. Приглашенные художники здесь не писали картин, поэты не исполняли стихов, а ученые не читали лекций (может быть, за редкими исключениями), а все больше колесили между совхозом-рекордсменом и школой с углубленным изучением иностранного языка. Иногда делалось исключение как раз для музыкантов — и именно с этим была связана вдруг возникшая коллизия. Принимающая сторона (престарелый американист Владимир Федорович Крепелка, специалист по Фолкнеру, сам сроду не выезжавший дальше Житомира, и его помощница, бойкая Анна Михайловна Станевич, некогда извергнутая из советского консульства в Лос-Анджелесе за избыточную пылкость и коротавшая свой девичий век в соответствующем секторе Института мировой литературы) пыталась добиться от посольских кураторов, какой зал следует забронировать для концерта гостя и понадобится ли ему аккомпанемент из местных. Думается, если бы на той стороне ответили, что потребуется одна лишь соло-гитара, причем не слишком дорогая, поскольку в апогее шоу приглашенный артист, облегчившись на нее, расколотит ее о сцену (и хорошо, если не о череп кого-нибудь из зрителей), то и Анну Михайловну, и Владимира Федоровича хватил бы, как говорят в народе, кондратий — и делу советско-американских культурных связей был бы нанесен непоправимый урон.
Но по незнанию или по злому умыслу с той стороны отвечали, что артист в высшей степени непритязателен, удовлетворится любой, самой скромной залой и публикой, а что касается инструментов, то этот вопрос можно будет обсудить непосредственно с ним. Подозреваю, честно говоря, что они искренне пытались задать Аллину вопрос про инструменты, а может быть, и про зал, но просто не смогли его отыскать. В одном из поздних интервью он хвалился, что все его имущество (не считая того, что на нем надето) умещается в бумажный пакет из супермаркета, так что постоянного места жительства он не имел, находясь в некотором перманентном гастрольном туре (от колыбели до могилы, добавил бы циник). Удивительно, как при таком образе жизни ему удалось выправить необходимый для выезда за границу паспорт, но тут, вероятно, вмешались какие-то высшие силы, не знаю, с нашей или с ихней стороны.
Ужасно хотелось бы посмотреть на работника советского посольства, который готовил для Джи-Джи пакет документов: визу, какую-нибудь памятку («Советский Союз: инструкция по применению»), аэрофлотовский билет, небось еще в фирменном конверте с улыбающейся от уха до уха стюардессой, живым опровержением слухов о карательной стоматологии, скромную сумму гонорара. Может быть, кстати, посольский труженик и почувствовал что-то родное в вечно расхристанном, со следами вчерашнего загула на лице, артисте вольного жанра. Но даже не этот момент встречи двух потенциально родственных душ хотелось бы мне наблюдать — воочию или при помощи волшебного прибора, — а еще один, предшествовавший ему. Третья секретарша посольства, пергидролевая лапочка, вечная снегурочка новогодней самодеятельности, застыв на секундочку трофейным паркером над девственным листом, переспрашивает старшего коллегу: так, фамилия Аллин, а что значит «Джи-Джи»? «Иисус Христос», — отвечает тот.
Как известно, за право считаться родиной Гомера боролись семь греческих городов. Масштаб личности нашего героя существенно скромнее, так что претендентов осталось только два — Ланкастер в Нью-Гемпшире и Кондор в Вермонте. Сейчас, при помощи Большого Соглядатая можно медленно, на манер бесплотного и беспилотного духа, проплыть по улицам обоих, оставаясь невидимым для местных жителей. Странные это места (Ланкастер покрупнее, Кондор — даже не деревня, а какой-то намек на возможность деревни), и созерцание их, как обычно бывает, никоим образом не приводит нас к догадке, как могла из здешней воды и воздуха зародиться такая личность, как Джи-Джи. Впрочем, его семья тоже приложила свою легкую руку.
Его отец был религиозным фанатиком из тех угрюмых мономанов, что часто встречались в свое время и у нас: для досуга и развлечения он выкопал в подвале собственного дома четыре могилы, по числу жильцов, обещая при случае угробить всю семью, не исключая и себя — естественно, во славу Всевышнего. В доме не было воды и света (во что, глядя на нынешнее состояние вермонтской глубинки поверить довольно просто). В какой-то момент, как это опять-таки иногда бывает, мать Джи-Джи не выдержала всего этого великолепия и ушла от отца, забрав с собой обоих сыновей (был еще старший брат, Мерл, в дальнейшем — гитарист «Наркоманов-убийц»). На этом, кстати, этапе, Джи-Джи был переименован, сменив залихватского Иисуса на скромного Кевина Майкла, оставшегося его паспортным именем. Дальше была школа, класс для дефективных, травля со стороны однокашников (где они сейчас — глотатели жидкого пива, любители кленового сиропа), приводы в полицию, марихуана, вечеринки, рок-н-ролл, первый альбом (на обложке которого музыкант еще с прической, как у Марка Болана из «Ти-Рекс»). Одна из песен со второй стороны пластинки (первая была озаглавлена «Рождение», эта — «Смерть») именовалась «Unpredictable», то есть «Непредсказуемый», что, в общем, было неправдой: став на первую ступеньку этой лестницы, человек обязан был пройти до конца, но один из эпизодов действительно базовой программой предусмотрен не был. Точнее вот: никто не мог ожидать, что мартовским утром три года спустя он окажется на полутемном дебаркадере московского аэропорта.
Почему один? Его постоянный ударник, Дино, «голый барабанщик», находился в камере предварительного заключения в Небраске. Прозвище его возникло не на пустом месте: подобно древним грекам, он больше всего ценил телесную раскрепощенность, из-за чего разоблачался не только на сцене, но и при каждом удобном случае. В любительском фильме, посвященном Джи-Джи (у него нашлись свои евангелисты, правда только два), есть небольшое интервью с Дино, где он, наивно хлопая своими диплодоковыми глазками, объясняет, что он никак не может управляться с барабанной установкой, будучи облачен в одежду со швами — сильно натирают кожу. Но в Небраске ему не посчастливилось раздеться в ненужное время и в неправильном месте, по случаю чего жестоковыйные полицейские, не желая даже и слушать объяснений, заточили его в местное пьомбо, где он и пребывал двадцать один день, после чего судья Чарльз Миротон Старший, с трудом сдерживая отвращение, приговорил его к штрафу в пятьдесят долларов и немедленному выдворению за границы штата. О том, почему компанию Джи-Джи не составил его старший брат, прекрасный (насколько позволяют естественные рамки жанра) гитарист, история умалчивает: может быть, кстати, советские радетели культуры были готовы расщедриться только на один билет.
Увидев собственное имя, начертанное на плакате аккуратным ученическим почерком, причем не фломастерами, а гуашью, он ухмыльнулся, а увидев, кто его держит, почти развеселился: поскольку встречала его уже известная читателю Анна Михайловна, одетая в роскошную простеганную дубленку с выворотами и парадные голубые сапожки на высоких каблуках, совсем недавно взятые с боем в ЦУМе. Черноволосая, розовощекая, с щедро насурьмленными бровями, она могла бы ненадолго примирить Джи-Джи с прохладной действительностью, если бы не строжайшие полученные ею накануне инструкции по партийной линии. Поэтому, когда гость, попахивая табаком и перегаром, попытался с наскоку ее облапить, она с целомудренным попискиванием выпросталась и быстро залепетала что-то приветственное по-английски. Начало было отрезвляющим. Выяснилось, что темные очки взамен утраченных он, вероятно, сможет купить на следующий день в магазине, да и то не факт, ни в какой бар зайти прямо сейчас нельзя и даже в магазине днем с огнем не найти не то что ржаного виски, но даже и паршивого бурбона. А водка? О водке не может быть и речи, по крайней мере с утра, поскольку днем ему предстоит встреча с товарищем Шушуриным. Товарищ Шушурин не пьет водку? Точно не на работе.