Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы
— Девочки не ссорьтесь, — вдруг подал голос шофер, оборачиваясь к ним. — Анька, ты чего разлаялась, оставь ее в покое.
— Шурка! — Аня, сидевшая прямо за ним, полезла к Нарышкину обниматься, так что машина тревожно вильнула. — А я вчера еще, когда ты вез нас с самолета, подумала — какая-то рожа знакомая.
— Да врешь ты все, никто из вас меня не узнал. А я все сижу и думаю, когда вы про меня вспомните.
— Я сразу узнал, — вежливо сказал Юра, сидевший спереди, — но не хотел портить вам сюрприз.
— На фоне главного сюрприза, который устроил нам этот поц, все остальные как-то не канают.
Нарышкин вел машину, поглядывая в зеркало заднего вида на бывших одноклассников и продолжая рассуждать:
— Чем он, интересно, вас всех зацепил? Меня, понятно, деньгами: при моей зарплате от таких предложений не отказываются. Да я даже и попробовал немного покапризничать, так меня начальник вызвал и сообщил, что с такого-то числа у меня не то отпуск, не то командировка — в общем, поступаю в полное распоряжение этого товарища. И вот, как говорится, мы здесь, герои детских сказок. А тебя, Юль? Или надо к тебе обращаться «сестра Юлия»?
— Нет, сестры не надо. Мы, когда постриг принимаем, то меняем имя, но пока просто Юля. Чем меня зацепил? Меня ничем, я, конечно, отказалась сразу. И еще раз отказалась. А на третий он пообещал Ильинской обители, где я живу, новый паломнический корпус и полный ремонт — всего, от дорожек до главного храма. Могилки поправить. Источник расчистить. (Она не то всхлипнула, не то усмехнулась.) Вот и пришлось в мир вернуться.
Мир продолжал поворачиваться к ним своей наилучшей стороной, будто пытаясь понравиться: за городским театром, выкрашенным такой ядовито-желтой краской, что на ум приходили то ли Бедлам, то ли яичница, обнаружился флигелек, в котором размещалась репетиционная база и звукозаписывающая студия: очевидно музы, напуганные русскими просторами, старались держаться кучно. Там все было готово к их визиту: распорядитель, звукорежиссер, несколько техников, поглядывавших в их сторону с недоуменно-заинтересованным видом. И сам Мещанинов, аффектированно всех приветствовавший и немедленно над ними захлопотавший, словно чернобородая наседка над пятью цыплятами-переростками: подтягивал ремни у гитар, куда-то бегал за запасными барабанными палочками, перхал в микрофон, проговаривая «раз-два-три» и вообще так перевозбудился, что кто-то неучтиво посоветовал ему посидеть и выпить водички, а не в свое дело не соваться.
Вопреки непроговоренным опасениям оказалось, что тридцатилетнее отсутствие практики почти не сказалось на них: Хотиловский, едва взяв гитару в руки, выдал затейливое соло; Нарышкин, пустившийся было в воспоминания, как за отсутствием медиатора играл никелевым гривенником и как Анна Федотовна, покойная классная руководительница пожертвовала ему железный рубль, простодушно полагая, что от этого музыка сделается вдесятеро краше, легко ему подыграл… По общему согласию решили покамест ничего не писать, а лишь вспоминать тексты и мелодии, разогреваться, пытаться сыгрываться…
Так прошло несколько дней. Поутру, позавтракав в гостинице, они садились в предоставленную им машину и ехали в знакомый флигелек. Почти всегда у входа их встречали старичок со старушкой, как будто сошедшие с картины кого-нибудь из передвижников: в первый раз Юра, на минуту к ним отошедший, сообщил, что родители боятся оставлять его надолго с тех пор как… тут он замялся, но друзьям объяснения и не требовались. Играли хорошо, кажется, даже лучше, чем в школе: голос Анны, например, не утратив ни выразительности, ни феноменального диапазона, приобрел особенную легкую хрипотцу, заставлявшую Мещанинова экстатически закатывать глаза и беззвучно аплодировать. Женя и Саша идеально синхронизировали свои партии, так что, стоя рядом, напоминали какое-то четырехлапое чудовище с двумя гитарами — до того были слажены все их движения. Юра, в школьные годы вечно довольствовавшийся чужими, выклянченными на пару часов инструментами, буквально влюбился в новенькую свою бас-гитару вплоть до того, что перед тем, как убрать ее на ночь в особливый чехол, полировал ее специальной бархоткой под дружелюбные подтрунивания друзей, ждавших его, чтобы ехать в гостиницу. И даже благочестивая барабанщица, которая, несмотря на жару, так и не сменила свое монашеское одеяние на что-нибудь более подходящее, явно вошла во вкус: миниатюрная, раскрасневшаяся, с выбивающейся из-под платка прядью, закусив нижнюю губу, она вела свою партию с такой виртуозной изобретательностью, что даже преисполненные поначалу скепсиса сотрудники студии снимали крупным планом на свои мобильные телефоны, как все убыстряющиеся головки ее палочек сливаются вдруг в дрожащее марево.
В тот день все происходило как обычно, если не считать моросящего дождика: выехали вовремя, добрались почти без пробок; Юра на секунду отлучился к маме с папой, стоявшими под одним цветастым зонтом с надписью «Кипр-33» и сразу вернулся, пока остальные ждали его под навесом у входа. Внутри же, в студии, все было иначе: гулял сквозняк, сильно пахло лекарствами и отчего-то кислым дымом. Старший менеджер, отклеив не сходившую прежде с уст угодливую улыбку, сообщил, что Мещанинов, ежедневно приходивший за полчаса до приезда музыкантов, сегодня утром почувствовал себя дурно и был увезен на скорой с сердечным приступом. Впрочем, добавил он, студия оплачена еще на неделю, так что…
— И что будем делать? — спросила Аня, оглядывая друзей.
— Во-первых, мы можем посвятить ему нашу первую песню, — рассудительно отвечал Юра.
Звериный человек
В то утро я ехал на велосипеде из Иерусалима в Модиин. Обычно я предпринимаю подобные походы раз в неделю-две: выхожу из дома ранним утром и проезжаю семьдесят — сто километров, чтобы успеть сесть на обратную электричку до комендантского часа: с трех до семи велосипеды в поезда не пускают. Маршрут начинается недалеко от бывшего железнодорожного вокзала, откуда еще двадцать лет назад отправлялись поезда в Тель-Авив. Потом проложили новую линию, вокзал переехал в дальний конец улицы Яффо, а старое здание, простояв несколько лет заброшенным, получило новую жизнь: сейчас здесь работают несколько ресторанов, продуктовый магазин, ларьки с уличной едой. Днем здесь обычно полно народу. Отсюда начинается главная иерусалимская велодорожка, проложенная параллельно сделавшимся ненужными железнодорожным путям благодаря щедрости какого-то американского благодетеля: его имя запечатлено на памятном камне, но я его забыл. Опять же, днем здесь на велосипеде особенно не разгонишься: во всем мире, за исключением нескольких европейских городов, где велосипедисты оказались доминирующим видом, дорожку оккупируют все, кому она отчего-то кажется удобнее: пешеходы, подростки на роликах, мамаши с колясками. Но ранним утром, пока все они (может быть, за исключением младенцев) еще спят, можно использовать ее по прямому назначению, как следует прибавив скорость, тем более что идет она немного под уклон.
При въезде в район Бака (которое русский поэтический ум охотно сопоставляет с собакой, иными рифмами не избалованной) приходится притормозить, поскольку место пересечения с проезжей дорогой специально перегорожено барьерчиками, чтобы мы не вылетали с разгону на пешеходный переход. Зато дальше — примерно пятикилометровый свободный от машин участок. Сперва я проезжаю небольшой островок с тренажерами, где почти всегда днем сидит и курит на лавочке хмурый джентльмен в спортивном костюме, потом — длинный забор, из-за которого ранней весной несколько недель подряд раздается пленительное пение лягушек, дальних потомков тех, что некогда наказывали фараона: там в глубине жилого квартала прячется маленький прудик в японском стиле. Дальше следует быть начеку: слева стоит непромокаемый шкаф с книгами для буккроссинга, и ошалелые книголюбы (славная порода, к одному из подвидов которой я и сам принадлежу) порой тянутся к нему, не глядя по сторонам. Вообще, здесь, особенно набрав скорость, расслабляться никак нельзя: тут полно бродячих кошек, у которых по утрам пик активности: они шныряют между помойками, птичьими гнездами, муниципальными фонтанчиками и оставленными доброхотами мисками с сухим кормом и тоже способны, выскочив внезапно на дорожку, довести велосипедиста до сердечного приступа.