Седьмая сестра
– Не уверен, что так уж хочу. – Григ снова выдохнул в ухо, и от этого стало горячо внутри, куснул зубами за мочку, но не успел уточнить, чего он хочет или не хочет.
В нас ударило потоком света. И оглушило приказом:
– Господин Воронцов, отпустите девушку. Отойдите на десять шагов и положите руки за голову!
В мелодию майского вечера вплелись неприятные шорохи и щелчки, от которых вспоминались фразы, подслушанные в кино: «снять с предохранителя», «живыми не брать», «стрелять на поражение». Я почувствовала, что ноги слабеют, но уже не от близости поцелуя – от прорвавшего все заслоны ужаса.
Эмоциональные качели, полет нормальный!
– Вашу ж мать, – вздохнул Воронцов, нехотя разжимая объятья. – Я же говорил: дуэт обречен. Не стоило даже пытаться.
– Что им нужно? – Я снова вцепилась в Грига, выполнявшего грозный приказ и поднимавшего руки. Обхватила его за талию, прижалась, ища защиты.
– Тебя спасают, – рассмеялся парень. – Решили, я тебя ем в подворотне. Аля, отпусти, хуже будет. Не время говорить с позиции силы…
– А ты можешь съесть? – удивилась я. Вскользь, мимоходом, лишь бы что-то сказать. Мне, в общем, уже было по фигу. Качели понеслись в обратную сторону. Истерика вышла на новый виток. Меня так достали за сегодняшний вечер, что хотелось рвать и метать. И агрессия, зацепившая Грига, нашла себе новую цель.
– Эй, кто вы такие? – заорала я, гневно размахивая лаковой шпилькой. – С какого Шопена к нам привязались? Мы вас трогали? Нарушили какой-то закон? Я что, не могу возле дома поцеловаться с красивым парнем? Который, на секундочку, спас мне жизнь?
– Эм, – очень емко ответил кто-то, прикрываясь светом прожектора.
Бесит! До чего бесит, то свечи убогие, то софиты в лицо! Никаких условий для творчества!
Я прислушалась и уловила звук – легкий треск мотора, электрический гул. У скрипачей сильные кисти, и моя туфелька устремилась в атаку, как ракета класса «земля – земля», со всей дури запущенная в полет.
Снова раздался звон, и освещение убавилось вдвое. Стали видны силуэты людей и машина, за которой спрятались гады.
– Фара, – прокомментировал Григ. И от души расхохотался. – Аля, ты бесподобна! Успокойся, девочка из метро, не воюй с Бюро, не теперь. Я постараюсь уладить дело, только больше ничего не ломай.
Я не успела задать вопрос или ответить на глупую шутку. Откуда-то из темноты двора в нас полетели карты. Обычные игральные карты – дамы, десятки, тузы. Семерке удалось зацепить щеку Грига, оставив кровавый след, и я осознала, что они острые, целая колода белых ножей в отместку за мою несчастную туфельку. Карты светились во мраке, вспыхивая красным и синим.
Григ рыкнул и дернул меня за плечо, прикрывая собой как щитом. Он круто умел рычать, каждый раз меняя эмоцию! Сейчас почудился холодный гнев, усилился гул рассерженных ос, что был его личной мелодией. Порывом налетевшего ветра выбило вторую фару. Ударом шаровой молнии вырубило все фонари, и в окутавшей улицу мгле нас двоих окружило защитным кольцом. Пять тонких огненных линий, напоминающих нотный стан, проявились в темноте, подчиняясь Григу. И летящие смертоносные карты осыпались пеплом, коснувшись их. На нотоносцах проявились знаки – альтерации, скрипичный ключ, акколада. Проступили ноты, тяжелые, мрачные: Григ творил песню ответной атаки…
– Курсант Обухов, прекратить! – Новый голос перекрыл какофонию звуков. – Двадцать дней карцера за своеволие. Немедленно отправляйтесь в контору!
В темноте кто-то ойкнул, карты погасли.
– Но, Вадим Никанорыч… – прогундели в ответ.
– Выполнять! – рявкнул сердитый начальник и, услышав торопливое «есть», смягчился: – Иди уже, горе-вояка. Еще станешь на сборах байки травить, как бился с Григом за красну девицу. Григорий Андреевич, поговорим?
– Слушаю, господин Фролов.
Голос Грига был холоден и спокоен. Он до боли впился в мое плечо, давая понять, что лучше не рыпаться и веселье закончилось не начавшись. Будто метил меня синяками.
– Только музычку развейте, голубчик. И фонарики зажгите, мне неуютно.
Нотоносцы мигнули и будто втянулись под хищные ногти Грига. Уличные фонари разгорелись с противным жужжанием, как разбуженные шмели.
– Вы со свадьбы такой нервный, Григорий Андреевич? Гляжу, и сувенирчик с собой прихватили. Это что же было? Десерт?
Испуг и отупение отступали, и я поняла: десерт – про меня. Заменитель свадебного торта на блюде. Еще бы и торги провели, кому достанется первый кусочек!
– Эмоции у девочки вкусные, сладкие. Как прошло-то, Григорий Андреевич?
– Тройной союз заключен, – равнодушно ответил Григ. Эдак даже с ленцой, будто все еще был на приеме и вел светскую беседу о московской погоде. Но пальцы на моем плече сжимались все крепче, до хруста тонкой ключицы. – Не без помощи девочки, кстати.
– Так понравилась? Самому захотелось?
Григ опомнился, отпустил плечо. И скрючил ладонь в атакующем жесте.
У меня занемела рука, но я тоже приготовилась к драке. Где там вторая туфля?
– Я шучу! – заворковал Фролов, подходя наконец вплотную. – Голубчик, не стоит злиться. Зачем бы нам разносить Сокольники? Славный район, дремотный. Просто удивительно, согласитесь: чтобы вы, с вашим каменным сердцем…
– Она красиво играла, – с вызовом пояснил Григ.
– А вот в это верю, – закивал Фролов. – На музыке вы, негодник, повернуты.
Он уставился на меня. Я прожигала его взглядом в ответ. Терпеть не могу, когда обо мне говорят как о бездушной вещице. Черт возьми, как о еде! Вот же гадское гадство!
Вадим Никанорович вблизи оказался вполне симпатичным дядькой, степенным, с округлым брюшком и добродушной улыбкой. Но я слышала его музыку и отчетливо понимала: убьет и меня, и Грига, если представится случай. Ну меня-то убьет наверняка. А Грига очень сильно попробует. С Григом вроде понятно, а меня за что?
Долбаный вечер опасных встреч!
Милый дядя ласково качнул головой, щелкнул пальцами – и музыка стихла. Так резко, что тишина оглушила, едва не свалила с ног. Одарил лучезарной улыбкой.
– Кажется, вас зовут Аля, – осторожно протянул туфлю. – Это ваш предмет туалета?
– Туфелька по праву моя! – Григ азартно перехватил добычу. – Теперь уж точно прибью на стену. Разбитая фара стоит того.
– Воля ваша, милейший, – хмыкнул Фролов. – Но зачем вы, моя красавица, обнимаетесь с незнакомцем? Да еще с таким грозным, что патруль кромешников вынужден идти на крайние меры?
– Обнимаюсь с кем хочу, – огрызнулась я. – Никто ваш патруль не вынуждал. Только романтику обломали. Почему не обнять человека, спасшего из дерьма?
– Эм, – притворно вздохнул Фролов. – Если бы человека. Григорий Андреевич, друг сердечный. Вы позволите нам тет-а-тет покалякать? Уточнить, так сказать, детали свадебки? Список гостей, меню? Мы ведь за этим и ехали…
– Я вам не друг сердечный. – Григ чуть повысил голос, и его внутренний выводок ос нацелил грозные жала. – Не заигрывайтесь, господин Фролов. Я, надеюсь, свободен?
– О, разумеется, к вам нет претензий! Вы у нас сегодня герой. Неожиданно, но приятно, всегда бы так, господин Воронцов.
Григ устало потер виски и спросил у ночного неба:
– На хрена мне все это, хотел бы я знать?
– Благотворительность наказуема, – отозвался довольный Фролов. – Итак?
Я хотела кинуться к Григу, вцепиться в него, прорасти всеми иглами, ветками, корнями, зубами вгрызться, выть, чтобы снова меня защитил. Но не смогла сдвинуться с места. А он как будто отпрыгнул в сторону, лишая меня покровительства, так далеко вдруг оказался: на дороге, у храма Воскресения Христова, уже в седле черного байка.
– Не стану мешать, – согласился с Фроловым, сдал меня, продал в рабство. – Но выдвигаю условие: девушку вернете домой. И приставите курсанта в охрану. Кондашов налепил ей метку на шрам, так что ночь предстоит веселая.
– Ого! – всполошился Фролов. – Погодите-ка, Григ, Григорий!..
Но мотор уже взвыл, байк рванул – и через миг Воронцов растворился в чернильном мареве. Остался лишь запах парфюма и мерзкая боль в плече.