Другой путь. Трилогия (СИ)

Правда, жил дед Сомовой в Москве, вернее, на даче в ближнем Подмосковье, и видела она его пару раз в жизни, в один из которых была со мной, но тем проще мне будет с ним общаться. Хоть чемто эта… несостоявшаяся любовь окажется мне полезна.
Я рассказал о своей идее Захару и получил самое горячее одобрение! Он даже исполнил туш на надутых щеках.
В солнечный майский полдень мы вышли из электрички на платформе Жаворонки и пешком отправились в сторону Дачного – я "помнил" дорогу по так никогда и не состоявшемуся визиту к деду жены в невозможном будущем.
Валентин Аркадьевич Изотов копался в огороде: в выгоревшем капелюхе, живо напомнившем мне "Свадьбу в Малиновке", в кирзовых сапогах на босу ногу, в меховой жилетке поверх тельняшки. Я представил себе его в таком виде посреди Вены, в респектабельном советском банке и расхохотался, потому что более несвязные вещи – австрийский банк и соломенная шляпа с вислыми краями в сочетании с тельняшкой – и вообразить себе невозможно.
Он обернулся на смех и тоже улыбнулся сквозь вислые усы – как будто встретил старого знакомого – радушно и открыто:
– Что, хлопцы, потеряли чего?
– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! А мы к вам!
– Вот как! Ну заходите, пионеры, ежели ко мне, – велел нам хозяин, отставляя грабли к стене сарая. – Собаки у меня нет, так что не бойтесь, проходите!
Пока мы входили во двор, он помыл руки под дюралевым умывальником, приложился к ковшу, стоявшему тут же, на табурете возле бидона, в каких обычно возят молоко. В руке его появилась пачка "Казбека", из которой он извлек одну папиросу, вытряхнул из мундштука крошки табака, постучав им о ноготь большого пальца, и спросил:
– Чем обязан интересу столь юных товарищей к моей скромной садовоогородной персоне?
Он смотрел прямо и внимательно и я почувствовал, что сказать неправду под прицелом его светлоголубых глаз под кустистыми бровями не вышло бы и у Штирлица.
– Мы к вам, Валентин Аркадьевич, по очень важному делу! – Влез Захар. – Это касательно экономики и политики….
Я труднее схожусь с новыми людьми, зато мой друг – прямо таки иллюстрация коммуникабельности и непосредственности! Мне иногда казалось, что если бы вдруг его пришли арестовывать суровые милиционеры, он бы сумел с ними подружиться и, засаживая его в тюрьму, они бы непременно рыдали, разрываемые долгом и личной симпатией к Майцеву.
– Вы не из "Плешки" часом? – Дед перебил Захара и подозрительно прищурил правый глаз.
Я слышал о какойто старой обиде, терзавшей старика всю жизнь – то ли диссертацию его прокатили, то ли в должности отказали – я не знаю, но людей из Стремяного переулка он не жаловал. Поэтому поспешил вмешаться:
– Нетнет, Валентин Аркадьевич, мы по своей, частной инициативе.
– Чудны дела твои, Господи, – сказал он в ответ, но креститься, как положено было верующему, не стал. – И чем же обязан?
– Если позволите, Валентин Аркадьевич, то мы бы рассказали обо все в доме.
Дом у него был хороший: два этажа, свежеокрашенные голубой краской стены, большие окна, пристроенная оранжерея, мезонин с балкончиком. Гдето там внутри – я знал уже – нашлось место и обшарпанному роялю, которым старик очень дорожил – чуть ли не с войны его привез. Трофей.
– Ишь ты, в доме! А мне это зачем?
– Вам будет очень интересно, – посулил я. – И, поверьте, от этого разговора очень многое зависит.
– Вот как? Давненько от меня ничего не зависело. Ну что ж, молодые люди, проходите, коли так.
Он показал нам своей жесткой, мозолистой ладонью на входную дверь.
Чай из электрического самовара был непривычно мягким.
Захар солнечно улыбался, прихлебывая из блюдца, а я рассказывал в третий раз свою необычную историю. Мой чай остыл, но глядя на Валентина Аркадьевича, лицо которого все больше приближалось к идеальному воплощению образа "Фома Неверующий", пить его мне расхотелось. Поначалу он еще чтото слушал, потом стал размешивать сахар, демонстративно громко лязгая ложкой по стенке стакана, ронять бублики под стол и долго их разыскивать, раскачиваться на стуле и смотреть в потолок, показывая, что с нами он просто теряет свое драгоценное садовоогородное время.
 
– Вы мне не верите, – сник я.
– А как же вам верить, молодой человек, если вы изволите рассказывать сказки? Я и бабке родной не верил, а уж вамто подавно! Передайте Вячеславу Львовичу, что на такую дешевую провокацию я не куплюсь…
– Какая такая провокация? – вскинулся Захар.
– Молчать, юноша! Молчать! – Завелся Изотов. – Могли бы товарищи кураторы и чтото поумнее придумать! Мы же договорились обо всем с Вячеславом Львовичем? Да и подписка моя о неразглашении еще действует. К чему эти проверки?
– Да кто такой этот Вячеслав Львович? – выдохнул скороговорку Захар.
– Не надо, молодой человек, не надо делать вид, что вы совершенно ни при чем. Какая нелепая дурь – засылать ко мне юнцов со сказками! Вы там в своей госбезопасности совсем умом подвинулись? А чего сразу не понемецки поздоровались? С баварским произношением? Было бы куда натуральнее!
На самом деле, подумалось мне, надо было быть сущим идиотом, чтобы хоть на минуту поверить, что этот старый волчара развесит уши и начнет слушать наши бредни. Изучая статистику, мы уже сообразили, что свои финансовые секреты наша страна охраняла еще тщательнее политических и военных. Соответственно и людей подбирали – умеющих не верить на слово первому встречному и проверять и перепроверять любую информацию. Я стал судорожно соображать, чем мы могли бы подтвердить свою непричастность к органам и как заставить Валентина Аркадьевича всерьез принять мою проблему?
– Так вы нас за сексотов принимаете? – Захар возмутился и даже привстал со скрипнувшего стула. – Мы комсомольцы, между прочим!
К чему это он про комсомольцев?
– Мы к вам трое суток добирались! – продолжал негодовать мой друг. – А вы: "проверка, кураторы"! Вы понимаете, что вы теперь единственная наша надежда? Если мы с вами не найдем общий язык, всей стране будет плохо! Вы это понимаете?
– Вон! – показал пальцем на дверь хозяин. – Пошли оба вон!
Увлекшись своим повествованием, я совсем забыл про необходимость "заглядывать" в ближайшее будущее и теперь безнадежно упустил инициативу.
– Ну нет, старая калоша, ты будешь меня слушать! – Я сам не заметил, как в приступе ярости ухватил старика за горло и подтащил вместе со стулом, в который он судорожно вцепился, к стене, и от удара спинкой стула по ней на пол упали несколько фотографий в рамках. – Ты не только выслушаешь меня, сморчок, ты научишь нас!..
Наверное, только внезапность нападения ошеломила Валентина Аркадьевича и не позволила сразу ответить адекватно, но с моим последним словом пришла пора удивляться мне: я както отстраненно отметил его руки, скользнувшие с моих ладоней вниз. И в то же мгновение он выгнул спину колесом, прижал подбородок к груди, срывая мой захват, и из положения "сидя" пробил мне в корпус быструю серию.
Он поймал меня на выдохе, а вдохнуть я уже не смог – стало так больно, словно в грудь мне запихали свежезапеченого ежа – горячо и колюче. Комната както странно отодвинулась далеко, и стены понеслись вверх. Я упал щекой на половицу и через секунду заметил свалившегося рядом Захара – похоже, он тоже пытался одолеть старого финансиста. Какоето время мы скрипели зубами, выясняя – у кого это получается громче, потом Захар хрюкнул и просвистел горлом.
А над головами раздался голос с хрипотцой:
– Ладно, хлопцы, я вам верю. Таких олухов ко мне бы не прислали. Вставайте, будем чай пить.
Спустя полчаса, когда мы, наохавшись, стеная и едва не плача от осознания того, что двух взрослых обломов играючи избил какойто пенсионер, восстановили дыхание и развесили по местам упавшие фотографии, нам налили еще по одной чашке чая.
– Значит, Сережа, моя внучка, твоя несостоявшаяся жена, привела тебя ко мне?