Сашенька

Наконец Ваня тронул жену за руку.
— Положим их в кроватки! — сказал он. Они подоткнули одеяльца детей, потом потихоньку вышли из комнаты, сели на краешек дивана у распахнутых створчатых дверей. В ночной тишине громко хлопнула дверца автомобиля.
— Ваня! Это они? За нами? — Сашенька бросилась к нему на шею.
Он стал успокаивать жену своими неловкими руками, их грубая сила была такой любимой, такой родной.
— Нет, это не они. Пока не они, — прошептал он. — Мы должны спокойно все обдумать. Перестань плакать, девочка! Соберись. Ради детей…
Он стал ловить ртом воздух, Сашенька непроизвольно застонала, муж закрыл ей рот ладонью.
Она вышла из комнаты. Умылась холодной водой. Оба стали мыслить на удивление трезво.
— Ваня, мы не можем застрелиться, потому что…
— Сталин называет самоубийства «плевком в лицо партии». Мы избавимся от боли, но наши дети будут обречены. Партия за все заставит ответить наших детей.
— Значит, мы убьем себя и детей. Сегодня ночью. Сейчас, Ваня. Мы умрем вместе и будем вместе всегда. Всегда! — Странно, однако Сашенька верила в жизнь после смерти. В вечность. В это верил ее дед-раввин, а она, коммунистка, всегда избегала подобных мыслей.
Теперь эти забытые слова из Туробина пришли ей на память: Зохар 13, Великая книга, Сердце Каббалы  [11], Небеса и геенна огненная, големы  [12]и дибики  [13], которые являлись тем, кого проклял дурной глаз; мир духов был так далек от научного марксизма и диалектического материализма. Однако сейчас она представляла себе свою душу и любовь, воспарившую над бренным телом. Там она встретит своих родителей. Обоих, молодых. Они все снова будут вместе! Сашенька вытащила наган из-под Ваниной форменной фуражки. Она еще не забыла, как стрелять.
— И ты в это веришь? — спросил Ваня.
— Я верю. Мы все попадем на небеса.
— Может, ты и права. Если за нами придут, мы убьем детей, а потом себя. Значит, решено. — Но когда Сашенька повернулась чтобы идти в спальню, Ваня схватил ее за руку, забрал пистолет и положил назад в кобуру.
Он крепко обнял жену и прошептал:
— Я не смогу. Не смогу. А ты?
Она отрицательно покачала головой. Уже перевалило за пол ночь, Сашенька начала мыслить более здраво.
— У нас нет времени на слезы, верно, Ванечка?
—  Таместь на нас что-то. Но я не знаю, что именно.
— Гидеон упомянул «греков и римлян», а потом арестовали Менделя. О нас Беня Гольден ничего не знает.
— А если он провокатор? Шпион? Негодяй?
— Возможно… — Сашенька была настолько напугана, что готова была обвинять собственного любовника.
Неужели в этом все дело? Неужели Беня разрушил ее семью? Потом на нее нахлынула новая волна предположений. — А может, это интриги на Лубянке? Должна быть какая-то причина, ведь так, Ваня?
Он развел руками.
— Должна быть причина, — согласился он с ней. — Но органам и не нужно искать причину.
В этот момент они услышали, как скрипнули ворота.
— Это они, Ваня. Я люблю вас. Ваня, Снегурочка, Карло. Если кто-нибудь из нас останется в живых — ой, Ваня… Может, покончим с мучениями? Где «бульдог»?
Они держались за руки. В его руке появился пистолет, они зажали его прохладную сталь между своими ладонями, как будто это была стальная связующая нить их любви. Минуты тянулись невероятно медленно.
В тишине раздался свист, из тенистого сада появилась фигура в белом капюшоне.
Ваня поднял наган, спустился по деревянной лестнице.
— Кто там? Я буду стрелять. Я заберу вас с собой, сволочи!
  
27
 
— У меня всего пара минут, — произнес гость, сбрасывая кавказский капюшон, который он привык носить еще со времен петроградских зим.
— Ой, Ираклий, слава богу, ты пришел! — Сашенька поцеловала Сатинова и не отпускала его. — С нами все будет хорошо, так ведь? Ты пришел, чтобы сказать, что все разрешилось? С кем нужно поговорить? Скажи!
 
Они погасили свет на веранде, Ираклий Сатинов сел за стол возле Сашеньки и Вани. Она плеснула всем троим армянского коньяка.
— Все будет хорошо, правда? — снова беспокоилась она. — Нам все снится, да? Ираклий, что нам делать?
— Сашенька, помолчи, — оборвал ее муж. — Дай ему сказать. Сатинов кивнул, в темноте блеснули его прищуренные глаза.
— Слушайте внимательно, — начал Сатинов. — Мне не известны подробности, но я знаю, что-то изменилось. Мендель в разработке, и на тебя что-то нарыли.
— На меня? — воскликнула Сашенька. — Ваня, разводись со мной! Я застрелюсь.
— Сашенька, выслушай Ираклия, — сказал Ваня.
— Сейчас не об этом, — бросил Сатинов. — Я думал… о детях. У Сашеньки кровь застучала в висках.
— Может, мне лично встретиться с Берией? Я готова на все. Все! Я бы убедила Лаврентия Павловича…
Сатинов покачал головой, Сашенька почувствовала, как дрожь пробежала по его телу. У него даже не было времени обсудить их судьбу. Лишь судьбу детей.
— Я могла бы написать товарищу Сталину. Он меня знает, мы знакомы с марта 1917 года, когда я работала машинисткой у Ленина… Он меня знает.
Сатинов метнул на нее взгляд, и она поняла, что приказ идет с самого верха.
— Вы должны сейчас думать только о детях, — просто сказал гость.
— О боже! — прошептала Сашенька, перед ее глазами закружились красные точки. — Их отправят в один их этих детдомов. Над ними будут издеваться, оскорблять, убивать. Дети Троцкого мертвы. И дети Каменева. Вся семья Зиновьевых. Я знаю, что происходит в этих приютах…
— Тихо, Сашенька. Ираклий! Так что нам делать? — спросил Ваня.
— Дети могут у кого-нибудь пожить? — спросил Сатинов. Сашенька знала, что Гидеон с Мушью сами ходят по краю, другая его дочь Виктория настолько фанатично предана партии, что никогда не согласится помочь испорченным детям «врагов народа»; Мендель уже в застенках Лубянки, а родителей Вани, вероятно, арестуют сразу после их с Ваней ареста.
— В таком случае Снегурочку с Карло нужно отослать из города, — заявил Сатинов. — Немедленно. Лучше прямо завтра. На юг. У меня есть друзья, которые помогут. Помните, я долгое время работал в Закавказском комитете? В деревнях живут простые люди, им чужда политика. Временами я был крут, когда там работал, я ломал врагам хребты, но, когда мог, помогал народу.
— Кто эти люди? Что станет со Снегурочкой и Карло? — билась в истерике Сашенька: она, широко открыв рот, хватала им воздух, но не могла надышаться.
— Сашенька, тебе придется мне довериться. Я для Снегурочки почти как второй отец. Ты мне веришь?
Она кивнула. Сатинов был их последней надеждой.
— Хорошо. Они должны тайно уехать на юг. Я сам сегодня ночью туда отправляюсь, но с ними поехать не могу. Кто-то заслуживающий абсолютного доверия должен сопровождать их «на отдых» — в этом нет ничего подозрительного. Потом этот человек передаст детей другим людям, о которых я говорил.
— Ванины родители?
— Да. Моя мать любит их… — с жаром подхватил Ваня.
— Нет, — отрезал Сатинов. — Они на Грановского. Они постоянно под наблюдением. Они неблагоразумны, и прости, Ваня, маниакально и тупо преданы партии — опасное сочетание.
— Ты знаешь… человека, который мог бы повезти детей в такое путешествие, был бы добр, внимателен к таким миленьким… таким ангелочкам? — спросила Сашенька.
Сатинов взял Сашеньку за руки и пожал.
— Не казни себя. Да, я обещаю, Сашенька, я знаю человека, с кандидатурой которого ты согласишься. Но даже ему будет неизвестно, где потом окажутся дети.
— Они станут жить вместе? Пожалуйста, скажи, что вместе.
Они любят друг друга. Они нужны друг другу, и без нас… Ираклий отрицательно покачал головой.
— Нет. Если бы они попали в детдом НКВД для детей изменников Родины, их бы разлучили, имена изменили. Кроме того, могут объявить всесоюзный розыск: искать брата и сестру, — их найдут. Безопаснее их разлучить. Сейчас тысячи бездомных детей, даже миллионы, их полно на вокзалах.