Сашенька

— Ой, Сашенька, это кровь? — воскликнул ее отец.
— Дорогая, тебе нужно выкупаться и переодеться, — воскликнула Лала своим хриплым голосом. — Люда, немедленно готовь ванну.
— Сашенька, — пробормотал Цейтлин. — Слава Богу, ты дома.
Ей не терпелось принять ванну, но она задержалась, наслаждаясь замешательством отца и слуг.
— Да! — воскликнула она срывающимся голосом. — Я побывала в тюрьме. Я видела могилы, которые называются царскими тюрьмами. Я уже не та благородная девица из Смольного, которую вы знали раньше! 
* * * 
В наступившем за этим заявлением молчании Лала взяла Сашеньку за руку и повела наверх, на третий этаж, в их собственное царство. Здесь каждая потертость на ковре, каждая трещинка на стене, каждое пятно сырости на розовых обоях ее спальни, которые украшали веселые картинки с изображением пони и кроликов, напомнили Сашеньке о ее детстве с Лалой, своими руками отделавшей комнату, чтобы создать уютный уголок для своей единственной воспитанницы.
Уже на площадке был, как обычно, слышен запах хвойного экстракта «Пирс» и соли «Эпсом» для ванн.
Лала повела Сашеньку сразу в ванную, где на полочках выстроились всевозможные туалетные принадлежности, доставленные прямо из Англии: красивые голубые, желтые и зеленые бутылочки с лосьонами, маслами и эссенциями. Толстый брусок душистого английского мыла, черный, потрескавшийся, такой любимый, ждал на деревянной полочке.
— Что у нас сегодня? — спросила Сашенька.
— Как всегда, — ответила Лала. Сашенька, несмотря на то что считала себя уже взрослой женщиной, не возражала, когда Лала стала ее раздевать.
Провонявшие вещи она отдала Люде.
— Сожгите их, будьте добры, милочка, — велела Лала. Сашенька обожала ощущение мягкого ковра под ногами и обволакивающие ее легкие ароматы. Она посмотрела на себя нагую в запотевшем зеркале, поморщилась от увиденного, пока Лала усаживала ее в ванну. Вода была такой горячей, а сама ванна (тоже английская, выписанная с Бонд-стрит) такой глубокой, что Сашенька тут же прикрыла глаза и откинулась назад.
— Сашенька, дорогая, я знаю, ты устала, — начала Лала, — но расскажи, что произошло? Ты хорошо себя чувствуешь? Я так волновалась…
И гувернантка разрыдалась: по щекам покатились огромные слезы.
Сашенька села и поцеловала заплаканную Лалу.
— Лала, не волнуйся. Со мной все хорошо… — Но, расслабляясь в ванной, она мысленно вернулась к своему последнему разговору с Менделем минувшим летом…
Спускались сумерки. Солнце село за сосновый бор.
В сиреневом свете звенела тишина.
Сашенька лежала, чуть раскачиваясь, в гамаке за их загородным домом и читала стихи Маяковского, как вдруг ее мерное покачивание прервалось. На гамак легла рука Менделя.
— Ты готова, — произнес он, зажав в зубах папиросу.
— Когда мы вернемся в город, ты поведешь агитацию среди рабочих, научишь их тому, что знаешь сама. Потом вступишь в партию.
— Меня примут не потому, что я ваша племянница?
— Родство меня мало волнует, — ответил Мендель.
— Что оно в сравнении с историей?
— А как же мама и папа?
— А при чем здесь они? Твой отец — сверх эксплуататор и пиявка на теле рабочего класса, а твоя мать — да-да, моя родная сестра — представительница вырождающейся буржуазии. Они стоят на пути исторического процесса. Семья в нашем деле неуместна. Пойми это, и навсегда станешь свободной.
Он вручил ей брошюру с тем же названием, что и первая книга, которую он дал ей несколько недель назад: «Что делать? Насущные вопросы нашей партии» В. И. Ленина.
— Прочти это. Ты поймешь: быть большевиком — значит быть рыцарем тайного воинствующего ордена, рыцарем священного Грааля.
И неудивительно, что спустя месяцы она стала строгим и беспощадным рыцарем в тайном авангарде Ленина.
По возращении в город Сашенька стала выступать перед рабочими. Она встречалась с простыми тружениками, пролетариями огромных военных заводов, с мужчинами и женщинами, даже с детьми — им всем было присуще такое спокойное достоинство, какого она раньше никогда и ни у кого не замечала.
 
Они пахали как рабы на опасных производствах, жили в душных, загаженных общих спальнях, спали на голых матрасах, без доступа света и воздуха — как крысы в подземельном аду. И она встречалась с рабочими оружейных заводов, где изготавливали ружья и гаубицы, на которых разбогател ее отец. Днем она трудилась с самыми преданными и верными членами партии, рисковавшими своей жизнью ради революции.
Тайный мир собраний, кодов, конспирации и товарищей захватил ее — а как же иначе? Творилась история!
Когда ей следовало быть на уроках танцев или же наносить визит графине Лорис, чтобы поиграть со своей подружкой Фанни, она вместо этого работала курьером Менделя: поначалу передавала брошюры и детали печатных станков, потом «яблоки» — гранаты, «лапшу» — пулеметные ленты, «бульдоги» — пистолеты. Пока Фанни Лорис и остальные гимназистки мечтали о письмах на надушенной бумаге от гвардейских поручиков и корнетов, Сашенькиными «любовными письмами» были шифровки от «товарища Горна» (одна из партийных кличек Менделя), а танцами — поездки на трамваях или отцовских санях, когда она прятала под юбками или меховой полостью секретную ношу.
— Ты идеальный курьер, — признался Мендель. — Кому придет в голову обыскивать благородную девицу из Смольного в песцовой шубе, разъезжающую в санях с баронским гербом?
— Сашенька! — Лала тихонько трясла ее за плечо. — Пора обедать. Потом можешь спать хоть целый день. Тебя все ждут за столом.
Пока Лала вытирала ей спину, Сашенька размышляла о допросе Сагана, о словах Наташи, жены Менделя, о своих собственных планах. Она ощутила себя сильнее и старше, чем была еще вчера.
  
16
 
Не прошло и пяти минут, как Сашенька появилась в дверях гостиной.
— Входи, — пригласил отец, который грелся, сидя спиной к камину, и курил сигарету. Над ним висело полотно одного из мастеров старой школы — «Основание Рима» — в огромной золоченой раме.
Сбоку от него сидели краснолицые господа в сюртуках.
К ее удивлению, в комнате собралось много людей.
По русскому обычаю дворянин всегда держал двери своего дома открытыми, а Цейтлину нравилось изображать из себя русского дворянина. Но Сашенька ожидала, что хотя бы сегодня ее родители не станут строить из себя аристократов. Когда она оглядела комнату, то чуть не расплакалась, — вспомнила то время, когда была еще маленькой девочкой, а ее родители давали обед в честь военного министра, великого князя и разных вельмож. В тот вечер ей так необходимо было родительское внимание, но когда она спустилась к отцу в кабинет, то услышала: «Я же просил не беспокоить, уведите, пожалуйста, ребенка», а ее мать в расшитом бисером бархатном платье с орнаментом из золотых листьев рассаживала гостей: «Быстро! Уведите ее наверх!» Когда она ушла, Сашенька тайком схватила хрустальный бокал с вином, а когда услышала, какая поднялась суета из-за приезда кузена государя, на третьем этаже разбила его о перила и наблюдала за тем, как он разлетелся на кусочки внизу на плитах. В пылу последовавшего скандала мать отвесила ей оплеуху, хотя отец и запретил ее наказывать; и в очередной раз только в объятиях Лалы Сашенька нашла утешение.
Войдя в комнату, Сашенька заметила вездесущую Мисси Лорис (в парчовом платье цвета слоновой кости, отороченном собольим мехом), которая беседовала со своим мужем, глупым, но добрым графом Лорисом. Гидеон подставил свой бокал, чтобы ему еще плеснули коньяку, и обратился к адвокату Флеку, чей огромный живот упирался прямо в круглый стол.
Был тут и английский банкир — приятель давно покинувшего страну брата Ариадны и Менделя, Артура.
Кроме того, присутствовали два депутата Государственной Думы, несколько закадычных друзей барона по покеру, генерал в аксельбантах и с эполетами, французский полковник, заводчик Путилов, один из крупнейших фабрикантов оружия. Этому последнему Сашенька улыбнулась с особым удовольствием, поскольку не один час провела, науськивая его рабочих уничтожить этот завод-кровопийцу.