KapitalistЪ (СИ)

  
Глава 2
 
В себя Иван Андреевич Крюков пришел довольно скоро, но только вот никакой радости от «пробуждения» не испытал: он сидел на холодном металлическом стуле, крепко привязанный веревкой к его спинке, руки позади были скованы наручниками, а липкая лента, заклеившая рот, не позволяла издать ни звука, кроме глухого мычания.
Стараясь не беспокоить пульсирующие от боли виски, Крюков огляделся, но в полумраке, едва разгоняемом тусклыми лампочками под высоким потолком, не разобрал ничего, кроме ржавой металлической стены справа от себя и нескольких бочек наподобие тех, рядом с которыми прохладными зимними ночами любили греться бездомные в Нью-Йорке.
  
Cудорожно пытаясь сообразить, где находится, как сюда попал и кем были те «славные» бритоголовые ребята, он предпринял неудачную попытку привстать вместе со стулом, и тут же услышал слева от себя гулкие шаги и мужской голос с характерной хрипотцой:
— Куда собрался, петушок? От мясника не убежишь и не улетишь, особенно если лапки скручены и крылышки подрезаны.
Не веря ушам, Иван Андреевич повернул голову, с надеждой вглядываясь в лицо приближающегося мужчины — вдруг все же показалось. И почувствовал, как по спине потек холодный пот, а все внутреннее мужское достоинство, вся крюковская мужественность утекает туда же, куда и пот — в его собственные трусы.
— Вижу, что нашей сегодняшней встречи ты не планировал, — нависнув над пленником, усмехнулся плотный мужчина около пятидесяти лет с седыми висками. Был он под три метра ростом, кулаки — размером с Техас, а зажатый в ладони паяльник — длиной не меньше Амазонки. По крайней мере, объятому ужасом Крюкову показалось именно так.
Профессор сглотнул, дождался, пока «великан» сорвет с его рта — вместе с клоком волос — липкую ленту, и испуганно произнес, стуча зубами:
— До-добрый де-день, Па-павел Богданович.
Павел Богданович Усиков в определенных кругах не зря носил прозвище Мясник из Люберец. Уроженец замечательного подмосковного городка, в молодости Павлуша, как и многие другие юноши, родившиеся в конце шестидесятых, в начале перестройки увлекся модным тогда среди молодежи течением — бодибилдингом, или, по-советски, атлетической гимнастикой. Потом были секции бокса, карате, успешные выступления на любительских соревнованиях, сулившие молодому спортсмену неплохие перспективы. А затем пришли девяностые, и Усиков, «попав под дурное влияние», в составе местной ОПГ стал промышлять рэкетом, ограблениями, разбоями и прочими нехорошими делами, вплоть до жестоких убийств «коммерсов», не желавших платить за «крышу». Именно из-за проснувшейся в некогда хорошем мальчике Павлуше любви к садизму во время пыток он и получил свое прозвище.
— Вот уж действительно добрый! — оскалился бандит. — И тебе, Ванечка, не хворать. — И зашел Ивану Андреевичу за спину.
Профессор успел подумать, что сейчас его наверняка будут долго и мучительно душить, поэтому непроизвольно, как мог, сжался в комок, задерживая в легких воздух, но тут же с облегчением выдохнул — Усиков, неся в свободной руке стул, вернулся в его поле зрения.
Поставив стул напротив профессора, бандит сел, положил пока что выключенный паяльник на колени связанного пленника и вполне дружелюбно спросил:
— Где мои бабки, док?
Именно этого вопроса — в той или иной интерпретации — Крюков и ожидал. Но был ли он готов дать ответ, который устроит бандита?
Вообще, «карьерный взлет» Мясника был стремительным. Конечно, Крюков не знал (а Усиков на сей счет предпочитал не распространяться), каким чудесным образом этот недалекий по уму бандит в лихих девяностых «вырос» из заурядного рэкетира, место которого — на кладбище среди тысяч подобных, до чуть ли не олигарха люберецкого масштаба. Крюков этого не знал, но догадывался. И эти догадки Ивану Андреевичу не нравились.
В любом случае, заработав баснословное по меркам Отечества состояние, Павел Богданович прямо перед кризисом девяносто восьмого года решил, что из страны пора валить. И, прихватив с собой честно наворованное и благородно скоммунизденное, каким-то невероятным образом (скорее всего, благодаря взяткам, запугиваниям, шантажу и прочим темным делам) «свинтил» в Америку, женился на американке (на элитной, между прочем, эскортнице!) и вскоре даже получил грин-карту.
В США Усиков обжился, открыл пару легальных бизнесов, обзавелся связями, роскошным особняком в пригороде Нью-Йорка, «Бентли» с водителем-негром и личной охраной. В общем, жил вполне припеваючи. Правда, злые языки утверждали, что «бизнесы» — это не более чем прикрытие, а занимается Мясник все тем же, чем и привык на Родине: курирует поставки наркотиков, крышует путан, торгует оружием. Разумеется, не лично, а через орудующие в городе многочисленные мексиканские банды.
— Чего молчишь, док? Где мои бабки? Или ты, петушок, умеешь только сладко кукарекать, обещая баснословные барыши?
Говорят, что перед смертью человек вновь проживает самые яркие воспоминания из своей жизни. Иван Андреевич не знал, правда это или нет, но последний вопрос бандита, бьющий в цель не хуже пули, действительно всколыхнул в его голове целый ворох воспоминаний…
  
Глава 3
 
В конце февраля двухтысячного года, в первой половине дня, в дверь восемнадцатой квартиры малоэтажного дома на Роджерс-авеню в Бруклине, которую в тот момент снимал Крюков, настойчиво постучали.
— Иду! — из ванной комнаты прокричал Иван Андреевич. Надев длинный белый халат, какие обычно выдают в гостиницах, он прошел к двери и без раздумий ее распахнул.
Но вместо ожидаемого доставщика пиццы на пороге стоял плотный незнакомый мужчина с седеющими висками.
— Крюков? — хрипло поинтересовался тот.
— Крюков, — растерянно кивнул Крюков. — А вы, собственно, по какому поводу?..
Незнакомец не ответил. Безапелляционно отодвинув Ивана Андреевича в сторону, он прошел в гостиную, осмотрелся, одобрительно хмыкнул и, плюхнувшись в хозяйское кресло, жестом пригласил Крюкова располагаться напротив. Тот, словно загипнотизированный, не нашел, что возразить, и покорно присел.
Вот таким тривиальным образом и состоялось знакомство двух абсолютно разных людей — профессора и бандита.
— В общем, дело у меня такое, — когда с первыми «любезностями» было покончено, начал говорить Усиков, — ты же, Ваня, крутой экономист-финансист, доктор-шмоктор и тому подобное?
— Если в общих чертах…
— Да не прибедняйся! — грубо резанул Мясник. — Короче, давай сразу к сути. Есть у меня некая сумма американских денег, честно заработанная в бизнесах. Вот хотца ее, как у вас, финансистов, говорят, припарковать. Чтобы, значит, хороший процент капал и состояние мое быстренько удвоилось. Скажем, за пару месяцев. Максимум! А лучше за месяц.
Профессор внутренне рассмеялся столь амбициозным запросам, но вслух решил конкретизировать:
— Знаете, Павел Богданович, в данный момент я не занимаюсь доверительным управлением и не даю индивидуальные инвестиционные рекомендации.
— С хрена ли? — не понял тот.
Иван Андреевич пожал плечами:
— Не знаю. Вероятно, потому что не обладаю соответствующими лицензиями? В США, поверьте, с этим строго, могут и посадить.
— Так получи! — вспыхнул Мясник и треснул основанием ладони по жалобно скрипнувшему подлокотнику.
— Увы, сей процесс не столь прост… — осторожно, чтобы не нервировать собеседника, развел руками Крюков и уточнил: — Позвольте поинтересоваться, о какой сумме накоплений идет речь? А то, может, все это и яйца выеденного…
— Сто миллионов.
— Долларов? — задохнулся профессор и от удивления — в уме! — зачем-то посчитал, сколько веков ему нужно впахивать, дабы приблизиться к этой сумме. Число получалось плюс-минус двухзначным…
— Ну не рублей же, док, — тихо рассмеялся Мясник, но тут же стал серьезным: — Не пойму, ты чего ломаешься-то? Я ведь тебе не за идею предлагаю батрачить, а за вознаграждение.