Варяго-Русский вопрос в историографии

В свете приведенного материала «беспрецедентное разжалование историографа из академиков в адъюнкты» если и связано с диссертацией Миллера, то только в самой маленькой толике (обращает на себя внимание тот факт, что С.М.Соловьев при перечислении «преступлений» Миллера, из-за которых он был разжалован, даже не назвал его диссертацию) и не является результатом происков Ломоносова (по заключению Пекарского, из «обвинений» Миллера «видно только невежество канцелярского начальства и личная его вражда к Мюллеру»). Да и нет среди обвинений Миллера, на чем почему-то настаивают в «Словаре русских писателей XVIII века» Н.Ю.Алексеева и Г.Н.Моисеева, обвинения в «якобы антирусской направленности» его трудов. Прозвучи оно, то Миллера, подданного российского государства, ждало бы, естественно, не академическое разбирательство, а неминуемая встреча с Тайной розыскных дел канцелярией (ее знаменитый начальник А.И.Ушаков, имя которого на многих современников наводило ужас, умер в 1747 г.). И эта встреча наверняка бы закончилась для историографа Миллера не временным лишением профессорского звания, а повторной «поездкой» в Сибирь, из которой он мог уже никогда не вернуться, а то и лишением головы.
Следует пояснить, а в данном вопросе также существуют мифы, озвученные в наше время А.Б.Каменским, что проблему переписки Миллера с Делилем усугубило то обстоятельство, что последний был в очень большом подозрении в шпионаже в пользу Франции. Так, в 1742 г. Шумахер прямо обвинил его в том, «что он тайно пересылает во Францию секретные материалы Второй Камчатской экспедиции». Действительно, за долгие годы нахождения в России Делиль сумел переправить на родину российские государственные секреты особой важности. В 1915 г. его французский биограф А. Инар, обратившись к архивным материалам, установил, что французское правительство, отпуская астронома в 1725 г. в Россию, обязало его заниматься там географическими работами, «из которых Франция могла бы извлечь пользу». И это задание и за очень хорошие деньги астроном выполнил успешно. Как констатировал Инар, «с первых своего пребывания в России Делиль был всецело поглощен доставкой во Францию переписанных и исправленных им карт». В результате чего Франция, тогда ведущий игрок в Европе, получила «богатую коллекцию ценнейших в стратегическом отношении русских карт. Это были карты побережий Финского залива, Балтийского, Черного, Белого, Каспийского морей, планы морских портов и крепостей, в том числе Петербурга, Кронштадта, Шлиссельбурга, Нарвы, Ревеля, Риги, Архангельска, Астрахани и др., карты границ Русского государства с Польшей, Швецией, Турцией, Китаем и т. п.», а также секретную карту географических открытий Второй Камчатской экспедиции, обследовавшей северное и восточное побережье Сибири, берега Северной Америки.
Помимо этой деятельности, о которой начали громко говорить уже и за пределами Академии, предприимчивый астроном собирал, по словам Инара, «о Российской империи всякого рода сведения, могущие снабдить Францию ценными указаниями». Цена как украденным Делилем карт, так и всем вообще его «ценным указаниям» о России, способным резко ослабить ее обороноспособность и поставить на карту ее независимость в проведении внешней политики, особенно возросла с момента назревания конфликта между Россией и Францией, закончившегося разрывом дипломатических отношений в 1748 г. («страшным раздражением», по словам С.М.Соловьева. Россия тогда спутала все карты Франции, покусившейся на австрийское наследство, что и привело к установлению мира в Европе).
В тот же 1748 г., когда Делиль на запрос Академии дать разъяснения по ряду научных вопросов (а он оставался ее почетным членом и получал пенсию в размере 200 рублей в год), предложенных профессором астрономии Х.Н. Винсгеймом, ответил резким отказом, заявив при этом, что «не желает иметь никакой переписки, ни каких бы то ни было сношений с Академией» и «с академическою канцеляриею, как презренным учреждением, которое со злорадством соединяет самое жалкое невежество...», специальным распоряжением от 25 июня академикам, профессорам и всем академическим служащим было запрещено с Делилем «никакого сообщения и переписки не иметь, ниже ему или его сообщникам ни прямо, ни посторонним образом ничего об академических делах ни под каким видом не сообщать, напротив того, ежели у кого имеется его, Делиля, касающиеся письма, чертежи, ландкарты и прочее, то б оное все принести немедленно в Канцелярию под штрафом за невыполнение, а хотя у кого и ничего нет, однако б ото всех поданы были о том в Канцелярию репорты или подписки своеручные».
 
4 июля Миллер письменно доложил Академической Канцелярии, что состоял в переписке с Делилем, получил от него два письма, ответил на них, но эти письма не сохранил. Он также известил, что его корреспондент просил переслать ему документы, оставленные им у Миллера и имеющие отношение к Академии наук, подчеркнув при этом, что это документы «прежних времян» и что он не исполнил эту просьбу Но где-то в сентябре копия одного из писем Делиля, отправленного Миллеру из Риги 30 мая 1747 г., где он просил, «сыскав способ положить оные в безопасных руках», передать вручителю «сего письма» связку манускриптов, «которые вначале я вам вручил», которая «будет соединена со всеми другими и служить будет к нашему предприятию, о котором мы довольно согласились», оказалась в распоряжении Канцелярии.
И вот эта информация о совместном заграничном «предприятии» против Академии, о котором «довольно согласились» при прощании Миллер и Делиль, но скрытая Миллером от Академической Канцелярии, породила, учитывая, как справедливо подчеркивается в литературе, «ходившие в городе слухи о шпионской деятельности Делиля...» и разрыв отношений с Францией, целое следствие (к тому же, именно в этом письме французский ученый назвал Академию наук «corps phantastique», что особенно задело ее руководство. Как негодовал Теплов, «Делиль корпус Санкпетербургской Академии почитает за фантастический, т.е. мнимый и недостойный того почтения, какое о нем ученые люди в свете имеют»). По распоряжению президента Академии наук Разумовского от 18 октября, в состав следственной комиссии вошли Шумахер, Теплов (в нем Пекарский видел инициатора всего этого дела), Штелин, Винсгейм, Штрубе де Пирмонт, Тредиаковский, Ломоносов (а именно в таком порядке стоят эти фамилии под документами, связанными со следствием). 19 октября Тредиаковский, Ломоносов и секретарь Канцелярии П.И.Ханин изъяли в доме Миллера, судя по их отчету, «всяких рукописных писем, книг, тетратей и свертков... во всех его камерах, ящиках и кабинетах осмотря, сколько сыскать могли, взяли...».
И «два академика, два поэта» Тредиаковский и Ломоносов не по своей, конечно, воле «учинили», если использовать выражение Каменского, обыск «своего коллегу». Да и секретарь Ханин примкнул к ним не от томившего его безделья и не в поисках острых ощущений. Произвести изъятие бумаг им было поручено постановлением Академической Канцелярии от 19 октября, а за этим постановлением стояла воля президента Академии (возможно, даже более высоких инстанций). И где детально прописано, что им следует делать: «его какие бы ни были письма на русском и иностранных языках, и рукописные книги, тетрати и свертки, осмотря во всех его каморах, сундуках, ящиках и кабинетах, по тому ж взять в Канцелярию, которые запечатать канцелярскою печатью. Сего ради в дом его сего ж числа ехать гг. профессорам Тредиаковскому и Ломоносову и при них секретарю Ханину и по отобрании того репортовать в Канцелярию» (затем целую неделю - с 21 по 27 октября - осуществляли разбор и опись рукописных материалов, обнаруженных у Миллера, «канцеляристы» Г.Альбом, И.Л.Стафенгаген и «копиист» И.Морозов. И занимались они этим делом тоже не по собственному почину, а по определению Канцелярии).
А выбор пал на Тредиаковского и Ломоносова, видимо, как в связи с их знанием французского языка, так и потому, что они, по сравнению со Штелиным, Винсгеймом и Штрубе де Пирмонтом, академиками стали лишь недавно, в пользу чего указывает и порядок расположения фамилий участников следствия. И, конечно же, не направлял Ломоносов, согласно Каменскому, «президенту Разумовскому специальный рапорт, в котором обвинил Миллера в нарушении присяги и в том, что он по сути совершил предательство». Документ, на который при этом ссылается историк, представляет собой не «рапорт» Ломоносова, а «репорт» Академической Канцелярии с подробным изложением дела о переписке Миллера с Делилем и он подписан все теми же членами следственной комиссии и все в том же порядке. И на основании этого официального заключения 19 ноября 1748 г. Разумовским подписал ордер, в котором отмечено, что Миллер хотя и «не оправдался» и «в том же подозрении себя оставил» и что ему будет учинен «пристойный выговор», но ему было разрешено «быть по-прежнему у своего дела» n «пользоваться всеми манускриптами из архива, которые ему понадобятся».