90-е: Шоу должно продолжаться 13 (СИ)

— Базаров ноль, Вован, — отозвался Боба. — Только ты точно уверен, что не надо этому Яну лицо подправить?
— Точно, — засмеялся я. — С этим я бы и сам справился.
— Ну, смотри, — хмыкнул Боба. — Наше дело — предложить.
Я поставил трубку на базу и посмотрел на Сэнсея. Лицо у него выглядело задумчивым и философским.
— Дружить с некоторыми людьми нужно хотя бы затем, чтобы вспоминать иногда, что уж я-то не такой уж плохой парень, — заметил он.
  
— Ты про Бобу? — хмыкнул я. — Не такой уж он и плохой. С ним на самом деле довольно легко иметь дело.
— А? — Сэнсей встрепенулся, будто вынырнув из транса. — Нет-нет, я же не знаю этого твоего Бобу. На самом деле, я думал о нашем разговоре в ресторане. Парадоксальный человек наш Василий, да? Я даже иногда завидую той легкости, с которой он справляется с моральными дилеммами…
— Нет, Сэнсей, — засмеялся я. — Парадоксальные — это мы с тобой. Дилеммами мучаемся, хорошесть поступков пытаемся измерить. А Василий просто идет к цели. Прямо и незамутненно. И никаких тебе дилемм.
— Скажи, ты точно не планируешь чего-то… такого? — прищурился Сэнсей.
— Отвечаю, — заверил я. — Если у Бобы возникнет шальная мысль сунуть Янчику в зубы, я его оттащу. Я же уже говорил.
— Извини, — Сэнсей поморщился. — У меня просто… раздрай небольшой. Мне кажется, я и так неслабо так себе карму испортил.
— Вообще-то ты можешь и не принимать участия в беседе, — усмехнулся я. — Мы с Бобой вдвоем сходим, потрындим с «цеппелинами», Янчика понервируем.
— А я — в белом пальто? — хмыкнул Сэнсей.
— Слушай, у тебя такой вид, будто мы и правда на стрелку с Яном собрались, — сказал я. — Тыкать в него пистолетом и засовывать паяльник в разные… гм… технологические отверстия.
— Разницу со стороны трудно уловить, — усмехнулся Сэнсей.
— Ты знаешь, а мне ведь Василий тоже мозги на место поставил, — сказал я.
— Касаемо этой всей ситуации? — спросил Сэнсей.
— Ага, — я подмигнул. — Вот смотри, Янчик всем уже рассказал, как в него тыкали волыной, поставили на бабки и всяески поглумились. Так что будет справедливо, если это с ним на самом деле произойдет.
— Справедливо, — кивнул Сэнсей. — За язык его и правда никто не тянул. Все-все, соплежуйство прекратил, не надо на меня смотреть с такой жалостью!
— Я не с жалостью, а сочувствием, — усмехнулся я и хлопнул Сэнсея по плечу. — Ну что? Погнали?
На самом деле, Сэнсей даже неплохо держался. Иногда зависал с печальным выражением лица, но в целом — духом, можно сказать, не упал. Так, по мелочи. Задумчивость, философский вид. Когда в моей жизни случались всякие катаклизмы, я со стороны, может даже мрачнее выглядел. Правда, в такие моменты я предпочитал ни с кем не общаться. Запирался наглухо и варился в собственном соку, пока не отпускало. А у Сэнсея как раз сейчас реальность перекроилась по причудливому лекалу. Так-то музыканты обычно в Москву из провинции едут. А он — наоборот. Дауншифтинг. Впрочем, это еще как посмотреть… Неизвестно, как все в будущем обернется. Даже жаль, что там, в своем прошлом-будущем я не особо следил, что происходит в обычной жизни тех, чью музыку я слушал. Например, про тот же «Папоротник» я ни черта не знал. У меня в начале двухтысячных была пара их кассет, ну и потом несколько песен Сэнсея в плейлисте крутились. Но что с ним самим в то время будет, я вообще ни сном, ни духом. Может статься, что своим вмешательством я ему всю карьеру испортил. И канет теперь Сэнсей в Новокиневской безвестности, как и много других хороших групп. Талантливых, сильных. Но которые просто не оказались в нужное время в нужном месте.
Мы с Сэнсеем шагали по аллейке Ленинского проспекта. Болтали о всякой летней философской ерунде, оборачивались на симпатичных девчонок. Солнце припекало так, что уже хотелось все бросить и рвануть на пляж. Проверить, не стала ли киневская вода уже пригодна для купания. И, вне зависимости от результата проверки, все равно в нее залезть. Поздняя весна и начало лета в Новокиневске — это лучшее время года. Листва еще не покрылась слоем пыли, тополиный пух еще только-только намекает на то, что он существует. Воздух свежий. Птицы голосят, как оглашенные. А здесь, в девяностых, у этого времени есть и еще один бонус. Точнее, это круглогодичный бонус, но в начале лета ощущается особенно остро. Здесь мало машин. Эта самая аллейка чисто визуально мне и в двадцать первом веке нравилась. Вот только прогулки по ней — это всегда было такое себе. Гулять в одиночку было еще неплохо. Наушники в уши сунул и топаешь себе. А вот с компании… Шумно. Не поболтаешь. Разве что вы вышли прогуляться в четыре утра. Ну или рано утром в воскресенье.
А сейчас мы с Сэнсеем топали по этой самой аллее, болтали. И мимо нас изредка проезжали машины. Середина рабочего дня, будни. Немыслимое что-то!
Свернули с Ленинского, прошли квартал вдоль старых двухэтажных домов, свернули с крохотный скверик, густо засаженный сиренью. Запах одуряющий, конечно. И как-то сам собой возвращает в какое-то дремучее детство. Деревянный забор, колонка, «Пашка, подержи, я попью!» И ломота в зубах от ледяной, но удивительно вкусной воды.
— Ха, колонка! — сказал Сэнсей. — Сто лет таких не видел. Думаешь, работает?
— А что ей будет? — я надавил на металлический рычаг, глубоко под землей раздалось низкое гудение, и через несколько секунд из короткого носика хлынул тугой поток воды. Разбился об камень на миллион брызг, заливших нам с Сэнсеем джинсы и кроссовки.
— Сэнсей, подержи, я попью, — сказал я и наклонился к воде. Зубы знакомо так заломило. Ледяная вода с привкусом железа. Хех, интересно, а кто-нибудь из продавцов воды догадался оседлать ностальгию по колоночному детству? «Вода из колонки у дома. Твои настоящие друзья. Держим рычаг, пока вы пьете…»
Ну или как-то так.
Дальше мы шли уже с мокрыми лицами и волосами. И более довольные жизнью, разумеется. И когда мы вышли к оазису пятиэтажек и притулившейся рядом школе, от задумчивости и философского настроя Сэнсея не осталось даже тени. Мы радостно ржали, когда дошли до скверика, где договорились встретиться с Бобой.
— Вован, а это что, Семен Вазохин? — Боба замер в нелепой позе, не успев подняться с лавочки нам навстречу. — Сэнсей? В натуре? Или только похож.
— В натуре, в натуре, — усмехнулся я. — Боба, знакомься, это Сэнсей, Сэнсей, это Боба.
— Блиииин, а что же ты не предупредил-то? — лицо Бобы стало жалостливым. — Я бы кассету взял, чтобы автограф… того.
— Да не переживай, успеешь еще, — подмигнул я. — В качалку занесу потом, если хочешь.
Боба пожал руку Сэнсея с таким детским благоговением, что я чуть не прослезился. Нет, я был в курсе, что Боба рок-музыку любит, а вовсе не блатняк, как может с первого взгляда показаться. Но мне как-то даже в голову не пришло, что я пришел с рок-звездой, прямо настоящей. Даже на Ленинском на нас несколько раз оборачивались, узнавая. Сэнсея, не меня. Моя известность была довольно-таки узкотусовочной.
— Обалдеть! — Боба снова опустился на лавочку и потряс головой. — В натуре, это ж надо, а! Сэнсей! А я, блин, даже не знаю, чего бы сказать! Я ведь твои песни когда слушаю, у меня прямо слезы наворачиваются. Так за душу берет, эх!
— Рад знакомству, — Сэнсей улыбнулся своей фирменной улыбкой. Доверительной такой, понимающей. Включил свое обаяние на полную катушку. И Боба тут же снова кинулся жать руку Сэнсею. И выражать свои эмоции от внезапной встречи в не вполне цензурных выражениях.
Мы поржали, а потом направились к торцу одной из пятиэтажек. Одно из мест, где периодически квартирует группа «Ян и Цеппелины». Бывшая комната школьника или что-то в таком духе.
— Тук-тук, — вкрадчиво сказал я, приоткрывая дверь. — О, Янчик, какая удивительная встреча. Привет-привет!
Я остановился на пороге, широко улыбнулся и жизнерадостно помахал рукой.
Цеппелины сидели на стульях, расставленных полукругом. Ян — на подоконнике. На столе, притиснутом к стене, расставлены початые бутылки пива и тарелки с какими-то нехитрыми бутерами. Музыкальных инструментов не видать, на репетицию не похоже.