Семь Оттенков Зла (ЛП)

Из-за угла хижины внезапно появилась массивная фигура, закутанная в темно-синий плащ. Мэтью разглядел широкие плечи и тугой каштановый пучок волос. Друцилла Джонси? Если так, то она была значительно выше шести футов ростом и двигалась походкой солдата, идущего на битву. Она что-то несла: корзинку, а в ней кувшин и другие предметы, которые Мэтью не мог разглядеть. Он наблюдал, как она целеустремленно прошагала мимо мастерской. Она остановилась перед закрытой дверью амбара и теперь доставала из корзины какой-то маленький предмет. 
Что она делала?
Он понял.
Она вставляла ключ в навесной замок. 
Она открыла дверь и вошла внутрь, оставив дверь открытой у себя за спиной. Внутри было темно, как в логове сатаны — ни луча света. Прошла минута или две, а Друцилла так и не появилась. Мэтью подумал подкрасться поближе, но, когда он отвлекся от амбара, чтобы начать тайное приближение, он вдруг испытал потрясение, какое испытывал в некоторых приключениях своей молодой, но полной опасностей жизни. 
Крупная и мускулистая серая собака с желтыми глазами стояла примерно в шести футах перед ним, уставившись на незваного гостя в полной тишине. 
И когда их глаза встретились, животное издало резкий лай, от которого у Мэтью чуть не лопнули барабанные перепонки. В нем поднялась паника, он вытянул одну руку перед собой, держа стамеску в другой, чтобы отразить потенциальное нападение и, сделав это, попятился в лес. Он не сводил глаз с амбара, ожидая, что женщина в любую секунду может выйти и заметить его. 
Однако собака не последовал за ним. Между Мэтью и территорией Джонси было достаточно деревьев и кустов. Продолжая осторожно пятиться, он услышал женский голос — почти такой же резкий, как собачий лай: 
— Потрошитель! А ну заткнись! 
Когда Потрошитель не подчинился, последовала команда: 
— Ко мне! Потрошитель! Будь ты проклят, иди сюда, кому сказала! 
Потрошитель, казалось, знал, что для него лучше, потому что он еще несколько раз громко тявкнул, а затем замолчал. Мэтью проскользнул через лес и по широкой дуге вернулся к каретной дороге, где присел в листве, некоторое время оглядываясь по сторонам. 
Он вернулся к полузаброшенной хижине. 
Баба Яга наблюдает, — подумал он. — Ждет заблудшего ребенка или бестолкового дурака, и у нее текут слюнки над бурлящим котлом. 
Он отмел это нелепое предположение. Пройдя к задней части хижины, Мэтью достал сверток с фонарем, вынул его из упаковки и потратил минуту на то, чтобы разжечь трутницу, поскольку воздух был очень влажным. Затем он поднес маленькое пламя к фитилю фонаря и проверил затвор. Увеличительная линза давала более чем удовлетворительный свет. 
Теперь он был готов. 
Прежде чем подойти к двери, он подобрал с земли камень хорошего размера, так как вокруг валялось много подходящих вариантов для самодельного молотка. Вооружившись камнем и инструментом, чтобы вытащить гвозди, Мэтью приступил к работе. 
Это был шумный труд. В тишине тумана звук камня, ударяющегося о стамеску, для Мэтью был равносилен небольшой войне в разгаре — выстрел за выстрелом из мушкета. Это была настоящая битва — выбить запорную пластину оказалось не так-то просто, потому что гвозди забивались решительной и твердой рукой. Однако постепенно битва была выиграна. Пластина и замок поддались. Оба бойца вместе с эскадроном гвоздей упали на крыльцо к сапогам Мэтью с капитулирующим звоном. Он сунул стамеску за пояс, открыл заслонку фонаря и распахнул дверь. Но, прежде чем он переступил порог, из помещения донесся приторно-сладкий запах, от которого сапоги приросли к полу. 
Запах был застарелым, поскольку уже накрепко вплелся во влажную затхлость нутра хижины. И все же он был хорошо различим. Это был запах смерти. Точнее, запах гниения. Мэтью направил свет своего фонаря вниз и увидел на досках темно-коричневые разводы, полосы и огромные пятна того, что могло быть только засохшей кровью. Следы подходили прямо к порогу и обрывались. Ни на ступеньках, ни на крыльце их не было видно. 
  
Но в хижине они были. О чем они свидетельствовали?
Мэтью вошел на нетвердых ногах, водя фонарем из стороны в сторону. Он не увидел тела. В одном углу, похоже, было подобие соломенного тюфяка. Что-то похожее на несколько иссохших яблок и косточек лежало на полу рядом с желтой тарелкой. Единственный стул, маленький круглый столик — все перевернуто вверх тормашками, — вот и вся мебель. Пятен крови на полу было так много, что Мэтью понял: кто бы здесь ни умер, он был почти полностью обескровлен. 
Что-то блеснуло на жутких досках в свете фонаря. Мэтью поднял предмет и обнаружил, что это… человеческий зуб. 
Сильный луч фонаря высветил еще один. Таким образом Мэтью подобрал целых четыре зуба. На полу также виднелось что-то похожее на мелкие кусочки кожи, покрытые запекшейся кровью. Он понял, что это были кусочки плоти, и именно от них исходил запах смерти. 
Здесь произошло чудовищное убийство, в этом не было никаких сомнений. Мэтью подумал, что ему лучше уйти, пока его одежда насквозь не пропиталась запахом разлагающейся плоти, и он не принес его с собой в поместье. Однако свет его фонаря коснулся дальней стены и камина. Мэтью понял, что помимо обугленных дров в очаге сгорело что-то еще.
Он подошел к очагу, наклонился, посветил на золу. Сердце бешено заколотилось в груди, и ему с трудом удавалось держать фонарь ровно. Он понял, что неосознанно сунул найденные зубы в карман. А затем обнаружил кое-что любопытное, растаявшее в очаге. 
Это была лужа. 
Высохшая лужа. 
Лужица множества оттенков — красного, синего, фиолетового, зеленого, оранжевого и других, — смешанных теплом пламени, а затем сплетенных вместе, когда огонь остыл и погас. 
Мэтью прикоснулся к луже. 
Воск. 
У него перехватило дыхание. Мысленно он услышал, как Захария Суэйн говорит, что она хотела стать художницей. 
Я заплатил Джонни Такеру, чтобы он привез ей из Бостона упаковку цветных восковых палочек. Не помню, как они называются…
— Карандаши. 
Мэтью вздрогнул, потому что не понял, что произнес это слово вслух. Уставившись на остатки коллекции карандашей молодой девушки, он сказал голосом, напряженным от ужаса: 
— Цветные карандаши. Вот, как они называются. 
Свет выхватил фрагменты бумаги, которые не полностью сгорели в огне, и Мэтью, ошеломленный своей находкой, задался вопросом, не был ли один из них натюрмортом с изображением яблок на желтой тарелке? 
Натюрморты. То, что любила рисовать Нора Суэйн. Девочка шестнадцати лет, внезапно уехавшая в Бостон. 
Мэтью знал, что, открыв эту дверь, он непременно начнет работу над проблемой Захарии Суэйна, и, если ему предстоит найти останки его дочери, то это было то самое место, куда девушка добралась на своем горестном пути в Бостон. 
Но ведь было письмо, написанное подругой Норы, в котором сообщалось, что с девушкой все хорошо! Кто его отправил? 
Замок Харриса Тракстона на двери. Харрис Тракстон не хотел, чтобы кто-то нашел то, что спрятано в этой хижине. Харрис Тракстон убил Нору Суэйн сам или только понадежнее запер место преступления? Преступления, которое мог совершить кто-то другой… 
Если все так, то… почему? 
Это не дом Бабы Яги, — подумал Мэтью, распрямляясь и борясь с накатившим головокружением. — Это не дом русской ведьмы, но заблудший ребенок сюда и правда забрался, и, судя по этой запекшейся крови, то зло, что здесь обитало, разорвало его на части. 
Ему нужно было выбраться на свежий воздух. Голова кружилась, и Мэтью опасался, что его вот-вот стошнит на оскверненные доски. 
Когда он, пошатываясь, вышел в объятия тумана, ноги почти предали его. Он остановился у подножия крылечной лестницы, дрожа от холода и судорожно хватая ртом морозный воздух. Ему потребовалось много времени, чтобы вернуться к двери, снова закрыть ее, запереть и вернуть гвозди на прежние места. Он не стал забивать их до конца, так как слишком боялся разносящегося повсюду шума.