Семь Оттенков Зла (ЛП)

Тракстон сделал паузу, и Мэтью спросил: 
— Вы говорите, что выкидыш Мэри ослабил ее? И это могло повлиять на то, что она сорвалась со скалы? 
— Это… и, возможно, кое-что еще. Я не знаю точно, как это выразить, поэтому мне придется признаться, что я упустил в своем рассказе еще один существенный факт. Или, точнее, наблюдение. Форбс был так счастлив, когда узнал о беременности Мэри — мы с Найвеном никогда не видели его таким. После выкидыша он помрачнел. Это было ужасно. Он не плакал, не кричал и не злился, потому что Форбс такой человек — он все держит внутри себя. Но он так ждал, что Мэри родит ему наследника, что весть о потере ребенка сломила его. Мэри неуверенно говорила ему, что они могут попробовать еще раз, но это не улучшало настроения Форбса. Он был мрачен, Мэтью. Темнее самой темноты. Мы все пытались подбодрить его, видит Бог, мы старались, как могли, но я думаю, что это поместье было самым худшим местом, куда Форбс мог приехать, потому что тут семейное проклятье настигло его. Я боюсь, что в этом доме, где покончил с собой наш отец, клубится тьма. И, возможно, она могла… — Тракстон замолчал и покачал головой, не желая продолжать. 
— «Она могла» — что? — спросил Мэтью. 
Взгляд Тракстона затуманился, когда он заговорил: 
— Возможно, само это место вызвало у моего брата первые проблески безумия. И, возможно, он не говорит всей правды о том, как именно погибла Мэри. В самом ли деле он пытался спасти ее, когда она упала? Или он все еще был в ярости из-за ее выкидыша? Мне неприятно думать, что он может быть хоть как-то причастен к смерти Мэри, однако это бы объяснило и его великое горе, и его заблуждение. 
Мэтью молчал, потому что подозревал, что сейчас ему сообщат еще больше подробностей. 
— Вы, наверное, не понимаете всей силы ненависти, Мэтью, — последовало очередное тихое заявление. — Или ревности. Или желания жить вечно. Такое злополучное сочетание может покалечить неокрепший ум ребенка. Я знаю об этом не понаслышке. Уиттон был не только сумасшедшим, но и ненавидел своих сыновей, потому что понимал, что они — мы — когда-то заменим его. Он бил нас, оскорблял, унижал, стыдил за любой проступок, говорил, что мы недостойны носить его имя. Страшно подумать обо всех ужасных вещах, что мы пережили. Наша мать тоже многое пережила, что, вероятно, усилило чувство вины Уиттона, когда ее не стало. А ведь был еще Персиваль, который изливал на Уиттона ту же ненависть и ревность к жизни, которую наш отец позже обрушил на нас. Так что… Симона и я говорили о детях, но меня пугает мысль о том, чтобы привести в этот мир невинное дитя, к которому я, в силу своего фамильного безумия, буду относиться с такой же ненавистью, какую пережил сам. — Он вздрогнул от этого слова. — Пережил, — повторил он и умоляюще посмотрел на нью-йоркского решателя проблем. — А я действительно все это пережил? Оно осталось в прошлом?
— Вы в любом случае ходите среди живых, — сказал Мэтью. 
— Правда? — переспросил Тракстон с жуткой кривой ухмылкой. 
Мэтью откинулся на спинку сиденья, а Тракстон сосредоточил внимание на лесе, проползающем мимо его окна. Мэтью казалось, что вся эта ситуация выбивает Харриса из колеи. И где, черт возьми, Грейтхауз, когда он так нужен? Впрочем, Великий тоже вряд ли бы здесь помог, потому что это дело прдназначалось для мозгов, а не для мышц. 
Коготок увяз — всей птичке пропасть, — решил Мэтью и понял, что ему придется довести это дело до конца. Он либо разоблачит «призрак», либо признает человека сумасшедшим. Это его ответственность. Наследием этой семьи было уныние, какие бы крепкие кареты они ни производили, и колеса у их собственных карет оторвались задолго до смерти Мэри Тракстон. Если еще точнее, то задолго до ее рождения. 
Вечер опустил на мир все оттенки декабрьской синевы, лес потемнел и стал почти черным. Из окна Мэтью увидел, что они проезжают через небольшое поселение. Должно быть, это и есть Браунс-Харбор. Он почувствовал запах каминного дыма и соленой Атлантики — море здесь было совсем недалеко, на востоке. В деревне было всего несколько деревянных и каменных домов, из окон которых струился свет ламп. Мэтью заметил вывеску торгового поста, прежде чем карета проехала дальше, и лес снова сомкнулся вокруг них. Лошади начали взбираться на довольно крутой холм. 
  
Дом на вершине скалистого утеса, — подумал Мэтью. Он прижался лбом к стеклу, стараясь разглядеть поместье по мере их приближения, и через мгновение ему захотелось придержать свое любопытство. 
Перед ним высилась каменная громада, похожая на необъятное темное пятно на фоне звездного неба. Вокруг него поднимались голые ветви высоких деревьев, которым морской ветер придал пугающие искаженные формы. Мэтью заметил высокие прямые стены, остроконечные крыши, дымоход… затем еще стены, еще крыши, еще один дымоход… Это был почти орнамент, которому не было конца. 
Настоящий замок, — подумал он. — Хотя нет. Собор. 
Но нет. Это был не замок и не собор, хотя элементы и того, и другого здесь присутствовали. Это была крепость. 
Мэтью увидел свет ламп сквозь желто-голубые витражи окон. Выше краснело круглое окно, пропускавшее свет на голые верхушки деревьев. Каменная башня поднималась к самым звездам. Может, это колокольня? Остроугольные крыши возвышались над древесными верхушками. Мэтью заметил балконы, с которых открывался панорамный вид на Атлантику. Он также отметил, что дорога здесь была ухожена и посыпана белым гравием. Она извивалась между подстриженными живыми изгородями и вела к самому крыльцу поместья. На территории у самого дома стояло несколько Т-образных столбов, расположенных на небольшом расстоянии друг от друга, и с каждого свисало по два горящих масляных фонаря. Однако даже это не помогало до конца рассеять клубящуюся здесь тьму. Это место внушало мрачную торжественность каждому, кто сюда прибывал. Темные камни стен блестели от влаги, поднимающейся с моря и разносимой ветром. Сырость здесь чем-то напоминала сырость мавзолея. 
Замок… собор… крепость… 
Склеп.
Карета остановилась у первой ступени крыльца, прямо напротив монументальной дубовой двери. 
— Что ж, — сказал Харрис Тракстон. В условиях этого мрачного, запятнанного смертью поместья его следующие слова прозвучали отталкивающе: — Вот мы и прибыли. 
Клегг на облучке несколько раз позвонил в колокольчик, чтобы предупредить обитателей поместья об их прибытии. 
Мэтью решил, что стены здесь достаточно толстые, чтобы через них было не слышно стука лошадиных копыт. 
Тракстон отпер дверь со своей стороны, распахнул ее, поставил ботинок на металлическую ступеньку, облегчавшую спуск, и ступил на землю. Мэтью последовал его примеру, и ему в лицо тут же ударил влажный холодный ветер. 
Клегг открыл багажное отделение и передал Мэтью и Тракстону по две холщовые сумки, которые приличествовало иметь каждому путешественнику. В этот момент входная дверь поместья открылась, и на пороге появился худощавый седовласый мужчина в темном костюме с масляным фонарем в руках. 
— Добро пожаловать, мистер Харрис, — сказал он, спустившись по ступенькам. У него была осторожная медленная походка. Этому мужчине было около шестидесяти лет, и он не напрасно осторожничал на влажных ступенях. Он протянул руки, чтобы помочь нести сумки, однако Харрис вежливо отмахнулся от него. 
— Спасибо, Уикс, не нужно. Позволь мне познакомить тебя с Мэтью Корбеттом. Он погостит у нас какое-то время. 
— Приятно познакомиться, молодой человек. Помочь вам донести что-нибудь?
— Спасибо, не стоит, — сказал Мэтью. Пожилой дворецкий и впрямь показался ему слабым. У него был крючковатый нос, глубоко посаженные темные глаза на изборожденном морщинами лице, покрытом возрастными пятнами, и облако седых волос, убранных назад. 
— Приятная поездка, Калеб, — сказал Харрис кучеру, который снова взобрался на облучок, чтобы отвезти карету туда, где ей надлежит быть. — Думаю, ближайшие несколько дней ты нам не понадобишься.