Стремнина

Но с началом работ, как водится, вышла задержка. Да и налаживалось дело крайне медленно. Работы велись водолазами обычным шпуровым методом, применявшимся и ранее на сибирских реках, с помощью компрессоров, установленных на плашкоутах. Взрыхленную породу водолазы руками выбирали в корзины. Крупные камни приходилось укладывать в специальные металлические сетки или опутывать тросами, а затем поднимать кранами или волочить к ямам.
Да разве можно было дедовским способом, своевременно убрать со дна реки шестьдесят тысяч кубометров крепкой скальной породы? Требовалось бросить на ангарские пороги слишком много людей, водолазных станций, судов и разной другой техники, а всего этого не хватало. И тогда-то на помощь строителям водного пути пришли сибирские ученые. Они предложили новый метод рыхления речного дна — накладной, который только что прошел первые испытания на Оби. Он был прост и эффективен. Заряд из пироксилинового пороха, весом в одну или две тонны, укладывался на речное дно со спаровок — наклонных площадок с гладкой поверхностью — и взрывался с помощью тола. Такой заряд разрыхлял довольно мощный пласт подводной гряды. Дело двинулось вперед. Однако сразу же оказалось, что для уборки взрыхленной породы — а теперь ее было много — нет необходимой техники. Начали спешно делать волокуши для сгребания породы в ямы, привели паровые плавучие краны и даже земснаряд, и все же с уборкой не справлялись, и особенно с зачисткой судового хода от шишек, оставшихся после взрывов, и отдельных камней.
Задержка с реконструкцией водного пути на Нижней Ангаре оборачивалась теперь бедой. До окончания работ, особенно на Буйной, где спрямляли судовой ход, было еще далеко. Между тем строители гидроузла, опередив первоначальные планы, уже готовились к заполнению водохранилища. Это известие, радостное для всей страны, встревожило приангарский край.
На берегу Арсения Морошку встретили бакенщики. Они уже обследовали с помощью тралов судовой ход в месте последних взрывов. Встретясь взглядом с Морошкой, бригадир поста Емельян Горяев, высокий, сухолицый человек с кустистыми светлыми бровями, выговорил с досадой:
— Да, подзавалили!
— И здорово? — спросил Морошка.
— Пришлось веху переставлять. Теперь там мышиная щель, а не судовой ход.
— Расчистим, — пообещал Морошка.
Перед носом «Отважного» на специальных тягах была закреплена небольшая баржа-волокуша, хищно ощерившаяся гребенкой из кусков рельсов, приподнятой на тросе из воды. Казалось, теплоход своим тупым носом прижал к берегу какое-то злобное водяное чудовище. На барже, поджидая прораба, стоял с новенькой, раскрашенной наметкой в руках Володя Полетаев. Двое рабочих хлопотали у лебедки.
Арсений взошел по трапу на баржу, молча кивнул Володе и лебедчикам, давая понять, что сейчас же выйдут в реку, и поднялся на теплоход. Капитан «Отважного» Терентий Игнатьевич Безруких встретил прораба недовольным взглядом. На остаток дня капитан имел уже свои планы: ему не терпелось испробовать крючки, привезенные Морошкой. Да и не любил он таскаться с волокушей и сгребать камни в ямы. Недостойное знатного речника дело! К тому же он хорошо видел: волокуша явно не годится для уборки взрыхленной породы.
— Опять морока? — заговорил краснолицый, коренастый капитан. — Не надоела?
Обескураженный внезапным подозрением, касавшимся Гели и Белявского, Арсений был необычайно задумчив и сдержан. Посмотрев на капитана с легкой укоризной, он ответил:
— Мне она, Терентий Игнатьевич, не меньше твоего надоела, а что поделаешь? Хоть реви, да греби.
— Но ведь одна маета?
— А чем еще? Руками? Лезь, попробуй…
Жена капитана, Евмения Гурьевна, могучего сложения сибирячка, за нехваткой людей — единственный матрос на теплоходе, пользуясь свободной минутой, делала для мужа из медвежьей шерсти обманки, с помощью которых ловится хариус. Взглянув на прораба, она отложила неурочное дело и спросила:
— А далеко ли там уямь?
— Рядом, — ответил Морошка.
 
Пронзив взглядом своего муженька, Евмения Гурьевна поднялась и в сердцах крутанула штурвал:
— Пошли! Чего же мешкать?
Выйдя из рубки, Арсений Морошка неожиданно увидел Бориса Белявского. Нагнувшись над фальшбортом, тот что-то высматривал в реке…
Вот так, со странной тоской, Белявский частенько всматривался в стремнину на Буйной. Если его окликали в это время, он оборачивался быстро, нервно, и на его худощавом лице с крупным синим подбородком и синей верхней губой особенным, лихорадочным блеском зажигались неспокойные черные глаза. И тому, кто окликал, становилось совестно.
Обернувшись на звук шагов Морошки, Белявский посмотрел на него настороженным взглядом и, опережая прораба, сказал:
— Я поглядеть хочу…
— Но мы — до вечера, — предупредил Морошка.
— А мне все равно.
На Буйную Борис Белявский явился свежий, приятно загорелый, будто с курорта, с моднейшей прической — волнистой львиной гривой, глянцевито-черной, да и одетым излишне нарядно для тайги: в новенькой спортивной куртке, цветастой тенниске и остроносых сандалетах. Но всего лишь за неделю очень похудел и подурнел, стал серым и скуластым; все его лицо, тонкая ребячья шея и грудь были сильно искусаны гнусом и расчесаны. Вероятно, уже несколько дней он не брился: подбородок его стал похож на крупный цветок репья-татарника. Бледные губы он сжимал плотно и скорбно, словно боялся заговорить невзначай.
С одного взгляда Арсений окончательно убедился, что его подозрение безошибочно. Нетрудно было и догадаться, почему Белявский, прежде избегавший встреч с прорабом, оказался сейчас на теплоходе. Что ж, Арсений не любил жить в потемках. Полностью владея собой, он остановился рядом с Белявским и заговорил обычным, мирным тоном:
— Хочешь, так пойдем…
Вышли в реку. Быстро сплавились вдоль всего приплеска почти до Буйного быка, а потом двинулись против течения к тому месту, где взрыхленной породой была завалена кромка судового хода. Впереди показались крупные хлопья пены, будто ведущие хоровод.
— Вот она, — указал Морошка, оборачиваясь к рубке.
— Знаю! — пробурчал в ответ капитан.
— Теперь строго на створный знак.
— Знаю!
Прошли над ямой, и Морошка крикнул Володе, стоявшему с наметкой наготове:
— Замеряй!
«Отважный» замедлил ход. Вскоре под его днищем заскрежетало. Оглянувшись на капитана и увидев его лицо, Арсений нахмурился и энергично помахал рукой, требуя смелее двигаться вперед. Но под днищем раздался еще более сильный скрежет.
— Ива-аныч! — взмолился капитан.
И тут Морошка наконец-то крикнул лебедчикам:
— Поше-ел!
Зубья волокуши скрылись под водой. «Отважный» дал задний ход, тяги лязгнули, и капитан Терентий Игнатьевич страдальчески поморщился: началась морока. «Отважному» пришлось сделать немалое усилие, прежде чем он стронул подчерпнутый каменный груз с места. Нелегко было и волочить его к яме, хотя и по течению. «Отважный» работал на полную мощность и делал такие рывки, что Володя и лебедчики летели с ног. Казалось, вот-вот лопнут тяги или развалится баржонка.
Уцепившись руками за фальшборт, Борис Белявский, думая о чем-то своем, без всякого интереса наблюдал за работой людей на барже, а с него, в свою очередь, не спускал глаз Арсений Морошка. Его нетерпение росло с каждой минутой. Он готов был всячески поддержать решимость моториста, с какою тот явился на теплоход.
Внезапно показалось, что «Отважный» сорвался с туго натянутого троса. Отвечая на удивленный взгляд Белявского, Морошка пояснил:
— Свалили!
Начали второй заход. Выдалась свободная минута, и Арсений, не выдержав, заговорил:
— Все думаем?
— А тут нельзя не думать, — быстро ответил Белявский.
— Это верно, у реки много думается, — согласился Морошка. — У реки-то, должно быть, человек и стал человеком…
— О чем же думается? — поинтересовался Белявский.
— О чем? О разном. О работе, скажем…