Игра в прятки

– Двор тоже медленно, но верно умирает, – рассуждает батюшка. – В мое время всё было иначе. Взять хотя бы эту желторотую клику, которой обзавелась королева. Или эти ее гадкие вечеринки.
– Мне жаль Антуанетту, – замечаю я. – Король далеко не остроумец. Надо же ей как‑то развлекаться.
Матушка что‑то мурлычет в знак согласия, заглатывая очередное перепелиное яйцо.
Отец впивается в меня сердитым взглядом.
  
– Из-за выходок своей супруги король с каждым днем теряет поддержку старшего поколения.
– Во всем всегда виновата женщина, батюшка, – саркастически замечаю я, но он, пропустив это мимо ушей, продолжает:
– Старая гвардия не одобряет подобного поведения. И если крестьяне, как утверждают некоторые, будут проявлять еще большее непокорство, то вскоре Людовик с удивлением обнаружит, что мало кто из них пожелает за него вступиться.
Я размышляю о королеве Антуанетте. И о его величестве – ее тучном, глуповатом супруге. Хотя их поженили чуть ли не в детстве, этот брак долгие годы оставался неконсумированным, по слухам – из-за бессилия его величества. Теперь, очевидно, эти трудности позади (Боже, помоги королеве!).
На ее месте я бы испытывала искушение совершить полночный побег: собрать свои безделушки и улизнуть в Венецию. Мне всегда хотелось там побывать, а как замечательно было бы попасть на карнавал! Подолгу носить маску, скрывая лицо за гипсовой накладкой, украшенной драгоценными камнями.
В конце стола батюшка, расправившись наконец со своим vacherin, промокает уголки рта салфеткой и откашливается. Всё, время пришло!
– Итак, Ортанс, – говорит он, – мой человек получил сегодня известие от де Куртеманша…
Я так и думала! Отец тут для того, чтобы сообщить, как продвигаются его старания выдать меня замуж. Проклятый поиск жениха продолжается уже больше года, однако до сих пор не принес плодов.
– …Боюсь, он и слышать не хочет об этом браке.
– Очередной отказ? – Матушка раскрывает рот, являя взорам маленькую пещерку с наполовину пережеванным яйцом. – Уже пятый! Как он посмел! Ортанс стала бы изысканнейшей невестой для его сына!
Я с облегчением вздыхаю, прикрывшись салфеткой.
– Теперь остается лишь сын Дюбуа, – продолжает отец. – Все прочие молодые люди при дворе либо женаты, либо обручены, либо… – он косится на матушку, – …либо их отцы не одобрят брак с нашей дочерью. – Батюшка поворачивается ко мне. – Твоя репутация бежит впереди тебя, милочка.
Щеки у меня пылают от негодования.
– Я… – начинает было матушка, но тут же перебивает сама себя. – Вы говорите, Дюбуа? Ведь он давненько мечтает женить сына, из-за того, что юноша, ну, вы знаете…
Она не заканчивает свою мысль, и я доподлинно знаю почему. Ведь сын этого Дюбуа – известный болван. Этакий деревенский дурачок. Из большой деревни под названием Версаль. Но даже если бы это было не так, у меня нет и никогда не возникнет желания выходить замуж ни за него, ни за кого‑либо еще. От одной мысли о браке, о том, что подразумевает подобный союз, у меня внутри все переворачивается.
Когда батюшка отодвигает свой стул и встает из-за стола, из матушкиного салона доносится исступленный щебет. Зяблики в огромной клетке бешено чирикают и кричат, словно к ним запустили хищную птицу.
– Хм, – задумчиво произносит матушка, не выказывая явного беспокойства. – Интересно, что растревожило моих птичек?
Мой взгляд останавливается на ближайшей ко мне горке облупленных яиц. Эти омерзительные белые шарики запотели в свете канделябров, их поверхность стала серой и склизкой. Содержимое моего желудка вскипает. К горлу подступает затхлая, кислая масса…
И прежде чем кто‑то из родителей успевает произнести хоть слово, я, подхватив своего песика и зажав ладонью рот, выскакиваю из комнаты.
 
Потерянное время
 
Марсель, несколько дней спустя
Софи
С тех пор как это случилось, время подобно резине. Оно либо бесконечно тянется, либо моментально сжимается. Один день может закончиться в мгновение ока, а каждая секунда следующего дня кажется вечностью.
Пустота в доме – истинное мучение. Зияющая неизбежностью, она – скорее гнёт, чем небытие. Точно здесь поселилось чудовище, придавившее меня своей огромной массой и не дающее вздохнуть.
Мама беспокойно снует по дому, вечно выискивая себе новое занятие. Я наблюдаю за тем, как шпильки, которые она по рассеянности не смогла как следует закрепить в прическе, со звоном падают с ее чепца на пол. Я замечаю, что ее фартук, на котором до сих пор видны вчерашние пятна, надет наизнанку.
Лара, наоборот, передвигается так, будто бредет по густой патоке, через каждые несколько шагов останавливаясь и опираясь на стену, преодолевая ступени лестницы с таким трудом, словно между ними пролегают пропасти. Мне хочется, чтобы сестра ненадолго прилегла, дала отдых своей больной голове, но она, как беспокойный дух, озабоченно нахмурившись, хлопочет вокруг меня.
Однажды днем я вхожу в нашу спальню и обнаруживаю, что моя тряпичная кукла исчезла с прикроватного столика. Я откидываю покрывало, сбрасываю на пол подушки и перину, заползаю под кровать, но не могу ее найти.
– София! – кричит мама. – Что, ради всего святого, ты делаешь?
Вслед за ее вопросом раздаются шаги на лестнице, и в дверях появляется Лара. Глаза ее широко распахнуты.
– Софи!
Безотчетно догадавшись, чтó я ищу, сестра, порывшись в стопке одежды, вытаскивает оттуда мою куклу.
– Почему она у тебя? Верни ее! – Я подаюсь вперед, чтобы отобрать у нее свою вещь, и замираю на месте. Кукла изменилась: разошедшиеся швы заштопаны, платье тщательно починено, паричок дополнен новой желтой шерстью.
– Я хотела, чтобы она была такой, какой ее подарил тебе папа, – поясняет Лара. – И могла сохраниться у тебя навечно.
Я щиплю кожу на тыльной стороне ладони, стараясь сосредоточиться на этом ощущении, чтобы не чувствовать жжения в глазах.
– Прости, Фи, – лепечет Лара. – Я думала, ты будешь рада. – Она бережно усаживает куклу на подоконник, поднимает с пола перину и снова застилает ее покрывалом, будто ничего не произошло. Затем неловким, виноватым движением смахивает со щеки выбившийся локон и с таким грустным видом перешагивает порог, что я не в силах это вынести. Бросившись к сестре, я обвиваю ее руками.
Потом открываю рот, чтобы сказать, как я ей благодарна, но в то же время не понимаю, что я вообще чувствую и отчего каждый час, каждый день мне так тяжело, отчего я так зла. Я отчаянно хочу объяснить Ларе, почему эта злость меня пугает. Но с моих губ не слетает ни звука.
Я поражена тем, что Лара починила тряпичную куклу. Несмотря на боли и головокружение после падения с фургона, ей удалось подобрать для штопки маленького платьица именно тот оттенок льняной нити, который требовался. Но хотя благодаря стараниям сестры утраты стали незаметными, это больше не та кукла, которую подарил мне папа, не та ткань, к которой прикасались его руки. Она уже никогда не будет прежней.
 
Обломки
 
Софи
На сей раз де Контуа прислал служащего. На следующий день после того, как мы похоронили папу, не ранее. Я вижу его из окна: мужчина в черном бредет по дорожке, прижав руки к груди, будто это он понес утрату.
Я подхожу к двери в тот момент, когда этот человек передает маме письмо. Она разворачивает его и непонимающе смотрит на служащего.
– И как мне узнать, что тут написано?
– Ах, разумеется. – Держится посланец скованно. К тому же и вид у него глупый. Де Контуа нанимает низкооплачиваемых, несведущих людей. А выгаданные на этом деньги проматывает. Чем больше он выкачивает из своих жильцов, тем больше проигрывает в карты, в то время как честный люд надрывается из последних сил и голодает. Чем вообще занимались подобные ему бездельники в той таверне – пили? Забавлялись, якшаясь с крестьянами?
  
– Это уведомление, мадам, – объясняет служащий.