Игра в прятки

Матушка подходит к решетке, за которой, обреченно раскачиваясь на пятках, сидит шелудивая на вид обезьяна со скорбной мордой. Я закрываю веером нос, чтобы не чувствовать вони.
– Скажи «Bonjour», – проникновенно обращается матушка к животному. – Скажи: «Bonjour, Marquess»  [36].
Но шимпанзе и ухом не ведет.
  
– Видишь, я так и знала, что это вздор, – торжествующе заявляет матушка, воображая, что оправдалась. – Обезьяны не умеют говорить.
– Боюсь, это неполноценный экземпляр, – замечает стоящий рядом мужчина. – Родителями этого существа стали… – он на секунду замолкает, словно пытаясь решить, стоит ли продолжать, – …брат и сестра. К сожалению, смотритель зверинца позабыл о данном обстоятельстве и допустил случку. И вот на свет появилось это несчастное животное.
Наш собеседник – сущий олух. Во дворцах, подобных версальскому, на совокупления родных братьев и сестер веками смотрели сквозь пальцы. На этом зиждутся все королевские династии.
Я представляю себе этот акт, торопливый и скотский, натужное кряхтенье и стоны, мало чем отличающиеся от тех, что доносятся из окружающих нас клеток. И меня пробирает холодная дрожь.
 
Басни Лафонтена
 
Жуи-ан-Жуван, несколько дней спустя
Лара
Поскольку уже пробило семь, я выхожу на темную улицу и вижу Софи, которая в одиночестве поджидает меня у дверей печатни.
– Мама задержится на работе, – сообщает она. – Но не дольше чем на час.
– В таком случае нам надо пойти домой и развести огонь.
– Ты имеешь в виду, пойти домой и развести дым в очаге, – острит Софи, беря меня под руку.
Мы выходим на дорогу и удаляемся от фабрики, в том же направлении идут группки других работников. Колокол уже отзвонил, и большинство фабричных разошлись по своим домам, расположенным во владениях Оберстов или в деревне у подножия холма.
Вечер опять промозгл, и мы с Софи, тесно прижавшись друг к другу, идем по дороге, огибающей лужайку, которая при тусклом свете кажется куском темного бархата. Приближаясь к фабричному двору, мы слышим за спиной шаги нескольких человек, которые намеренно шагают в ногу с нами. Софи и я переглядываемся и, без слов решив, что делать дальше, останавливаемся и медленно оборачиваемся, чтобы узнать, кто эти люди.
Позади нас стоят две женщины и мужчина, все трое дерзко смотрят нам в глаза. Мужчине около сорока, та из женщин, которая пониже, примерно его возраста, вторая ненамного старше меня. Незнакомец высок, худощав, но с виду силен, в руках он держит сучковатую палку и время от времени постукивает ею по бедру. Молодая женщина косится на старшую и тихо посмеивается. Что же, во имя всего святого, им надо? То ли из-за нашей дружбы с Жозефом, то ли из-за того, что мы чужаки, но с тех пор, как мы приехали, другие работники ничуть не проявляли дружеского расположения к нам. Меня начинает тревожить, что у этих троих, которые в темноте шли за нами почти до самого нашего дома, откровенно неприветливый вид. Я еще крепче сжимаю руку сестры.
– Вы Софи Тибо? – осведомляется женщина постарше. Волосы, выбивающиеся у нее из-под чепца, белы как мел, и я вспоминаю, что видела ее раньше. Умница Софи, которой на сей раз удалось быстро овладеть собой, вздергивает подбородок.
– Да.
Повисает тишина, которую нарушает лишь мужчина, грозно постукивающий палкой о бедро. Когда женщина постарше запускает руку в карман своей кофты, мы с Софи настораживаемся. Но, к моему удивлению, мужчина принимается хохотать.
– Боже, да не пугайтесь вы, – говорит женщина, доставая свернутый кусок ткани. – Я просто хотела поблагодарить вас за помощь моей матери, вот и все. Возвращаю вам ваш фартук. В красильне женщине ее возраста приходится нелегко. Приятно знать, что о ней кто‑то заботится. – Софи с облегчением выдыхает, и женщина протягивает ей руку. – Кстати, меня зовут Бернадетта Дюран. Я работаю в…
Внезапно я вспоминаю, где ее видела. Когда Жозеф показывал нам фабрику, она разводила огонь под медными чанами. Сегодня вечером она прячет свои руки, испещренные розовыми шрамами от щелока, под шалью.
– В прачечной! – прерывает ее на полуслове Софи, которой эта мысль является в голову одновременно со мной.
Женщина кивает.
– Это мой муж, Паскаль. Он ездит на одной из повозок мсье. Сбор и доставка.
Паскаль снимает шляпу и кланяется.
– А это Сидони. Для друзей Сид. Она из бумагодельни.
Сид, поблескивая живыми глазами из-под копны тугих белокурых кудрей, в знак приветствия поднимает ладонь.
– В общем, – продолжает Бернадетта, – отдадите матери ее фартук, когда вам будет удобно…
– Если только не решите обменять его на пару караваев хорошего хлеба, – подхватывает Сид, пихая подругу локтем. Бернадетта фыркает.
– Разве хороший хлеб можно на что‑нибудь обменять! – хмыкает Паскаль.
– Можете забрать фартук прямо сейчас, если желаете, – говорит Софи. – Он чистый.
– Да, – добавляю я, довольная тем, что мы неожиданно обзавелись тремя новыми друзьями, которых еще час назад у нас не было. – Не хотите заглянуть к нам? Думаю, у нас найдется немного вина.
Паскаль приподнимает палкой поля шляпы.
– Это весьма любезно с вашей стороны. Мы не возражаем.
Когда мы приходим домой, Софи собирает отовсюду стулья. Мы отыскиваем несколько стаканов и разливаем на всех остатки вина, а я усердно пытаюсь разжечь огонь в очаге, но гостиную тут же заволакивает густым серым дымом.
– Позволь-ка мне, – Паскаль опускается на колени у очага, и впервые за несколько недель я с радостным изумлением вижу быстро и жарко разгорающиеся дрова и тут же улетучивающийся в трубу дым.
Бернадетта осведомляется, как нам фабрика, и некоторое время мы с Ларой рассказываем о работе, которая поручена каждой из нас. Затем разговор касается нашей родины, жизни на юге, профессии нашего отца…
– Какого вы мнения о мсье? – внезапно выпаливает Софи, и я понимаю, что она стремится сменить тему.
– О мсье Вильгельме? – уточняет Бернадетта, морща нос. – Я никогда его и не вижу. Он большую часть отсиживается в своем замке. Поначалу фабричные не придавали этому значения, но с годами, сдается мне, стали терять терпение. В далеком прошлом, если на фабрике возникали трудности, мсье все улаживал. А теперь все должно проходить через его управляющего, мсье Маршана. Или через мсье Жозефа.
– Но ведь он по-прежнему… утверждает все узоры для обоев? – спрашивает Софи.
– Пожалуй, это единственное, что он делает, – усмехается Бернадетта, отпивая из своего стакана.
Почуяв родственную душу, моя сестра понимающе хмыкает.
– А что насчет его жены? – продолжает она. – Мы слыхали, мсье Вильгельм сам не свой с тех пор, как она умерла?
Бернадетта прищуривается.
– Мадам Жюстина?
– Она умерла внезапно, не так ли?
– Лет пять тому назад, верно? – подает голос Паскаль.
– Да, верно, – подтверждает Бернадетта. – Нас с Калем тогда еще не было на фабрике. Но здесь работала моя мать. Она говорила, что странное это дело – гибель мадам. Нехорошее.
– Я слышала, – вступает в беседу Сид, – ее обнаружили посреди ночи. Мертвую, как вам это понравится!
– Думаю, что ей это не очень понравилось, – возражает Паскаль. – Может, поэтому она и бродит по здешним местам. А, Бернадетта?
– Бродит по здешним местам? – взволнованно переспрашивает Софи.
– Ну, нам приходилось видывать таинственные огоньки в башне, – объясняет Бернадетта. – Правда, Каль?
Ее муж кивает.
– Верно, приходилось.
– Однажды Каль, возвращаясь на повозке, припозднился, было уже далеко за полночь, башенные ставни оказались распахнуты и…
  
– Только что в башне было совершенно темно, а в следующее мгновение там замелькал свет.
– Хотите сказать, кто‑то принес туда свечу? – уточняю я.
– Нет, всё выглядело куда загадочнее, – отвечает Паскаль. – Просто внезапно в окне появился огонек. Будто по собственной воле выплыл прямо из стены.