Охотники на Велеса (СИ)
Внезапно совершенно мокрый от пота и от Любавиных настоек раненый прерывисто вздохнул, рывком повернулся на бок и ровно задышал, засыпая.
Его названный брат бросился вперед, свалился перед скамьей на колени, положил руку на лоб мирно спящему человеку. Любава нащупала пульс на свесившейся руке раненого. Ровные, четкие удары.
— Он не умрет, — устало прошептала она и огляделась. Сквозь маленькое окошко в избу лился свет наступившего дня. Сколько же часов она провела у постели больного?
Стоявший на коленях у постели раненого воин повернулся к лекарке и изучал ее холодными серыми глазами. Тоже высокий, но не такой мощный, как брат. Русые волосы. Темные, красивые брови на высоком лбу, прямой, совсем немаленький нос. Гармонично очерченные скулы. Если бы Любава была поопытнее, она бы могла угадать по выражению глаз и по линиям плотно сжатых губ в нем натуру, способную к глубоким размышлениям и тонким переживаниям. Но она не умела читать характер по чертам лица, да и слишком устала.
Ночью в темноте она показалась ему старше. Рыжеволосая юная ведьма, широкоскулая, с большими синими-синими глазами, с россыпью веснушек на слегка вздернутом носике. Небольшой рот и решительный подбородок с ямочкой посередине. Все совместно выглядело неплохо, хотя какое ему дело до того, как выглядит ведьма?
Но она же помогла. Невероятно, чудесно помогла.
— Я пойду, пожалуй. Теперь твой брат уже не умрет. Только на сухое его переложите. И пришли мне кого-нибудь потолковее, я объясню, что дальше делать. Иначе снова в раны сушеных лапок насуете…
Воин вскочил, сурово уставился на нее сверху вниз.
— Я тебя не отпущу. Останься, прошу, еще на один день.
Он и просил и требовал. Любава снова смирилась с неизбежным.
— Решим, что уговорил. Как мне тебя называть? — она чуть улыбнулась. — Как к тебе обращаться, спрашиваю. Ты меня ведьмой кличешь, а я как должна? Человеком хорошим? Так ведь не каждый поймет, что это о тебе, — она еще раз мило улыбнулась. Суровый воин невольно улыбнулся в ответ. И улыбка удивительным образом как бы мгновенной вспышкой осветила его изнутри. Не так уж часто можно увидеть такую улыбку.
— Зови Всеславом.
Ей разрешили поспать несколько часов в холодной части дома. Всеславов могучий брат шел на поправку. К вечеру он пришел в себя и даже заговорил. Не говоря никому ни слова, лекарка решила, что дальше здесь обойдутся без нее.
Рассвет следующего дня, ликуя, прогнал короткую ночь и разбудил Любаву в ее холодной горнице. Девица вскочила навстречу солнцу, исполненная переливающейся через край радости. Никакой паневы она не наденет, хватит. Натянула порты, подхватила свои сапоги, перекинула через плечо вещевой мешок и бесшумно выбралась из избы. Но Всеслав ее услышал и также бесшумно последовал за странной ведьмой. Вставало солнце, оглушительно щебетали птицы, Любава почти бежала. Она выбралась за околицу и на мгновение замерла от невероятного счастья. Навстречу скакал хорошо знакомый всадник и вел на поводу ее собственную кобылу. Девушка побежала навстречу, вытянув руки.
— Как хорошо, что ты вернулся. Как ты узнал, где меня искать?
Ее названный отец чуть улыбнулся.
— Все наши рассказывают, что Людмилина внучонка промышляет в урочище Трех ключей колдовством и знахарством.
— Вот пустобрехи, — возмутилась Любава, приторачивая вещевой мешок и сапоги. — Кто-то, не поняла толком кто, попросил, даже потребовал у меня вылечить его раненого брата. Я помогла за молитвы отца Игнатия. Вот и все.
Любава, не в силах сдержать улыбку, подвела кобылу к удобной ветке, вскочила в седло и пустила лошадь в галоп. Солнце поднялось над горизонтом, птицы по-прежнему звонко щебетали свои утренние гимны. И рвущееся из души ликование подняло девушку вверх. Она подскочила и встала босыми ногами на спине ровно скачущей лошади, запрокинув лицо навстречу солнцу, раскинув руки в стороны.
Всеслав издали смотрел на нее, думая, что навсегда именно такой запомнит свою ведьму, охваченную солнечным пламенем, с летящим сзади как крылья плащом. Он неосторожно позволил солнечному лучику ослепить себя, а когда проморгался и снова посмотрел на дорогу, то там уже никого не было. Ни огненной ведьмы, ни ее спутника, которого он узнал. Чтобы Рагнар, сам ученый Рагнар так заботился о ведьме?! С каким лицом он ее встречал. Ох, и странная история…
А за поворотом дороги Рагнар медленно, но твердо остановил гнедую кобылу своей спутницы.
— Дай мне слово, Любава, что больше никогда не будешь так делать.
Девушка соскользнула обратно в седло и виновато посмотрела на своего названного отца.
— Обещаю, отец Феофан, прости.
— Заяц может выскочить на дорогу, куропатка может спугнуть лошадь, Любава, ты уже не девочка.
— Не буду, я же пообещала, просто я так счастлива.
* * *Бабушка Мила выглядывала из окна самой крайней в селении избы, ожидая приемную внучку домой. Завидев всадников, она мелкими шажками выбралась из избы и нетерпеливо окликнула их. Сгорбленная старушка оказалась высокому Рагнару по пояс.
— Ну что смотришь жалостно, батюшка? Ничего, что грудь впалая, зато спина колесом.
Любава соскочила с коня, ухватила старушку двумя руками за голову и принялась целовать ей румяные щечки.
— Как я рада, баба Мила…
Звонкое чмокание в щеку.
— … тебя снова видеть.
Звонкое чмокание в другую щеку.
— Я тебе сейчас все расскажу.
Снова чмокание.
— А всяким пустобрехам не верь.
Старушка смотрела на нее сияющими глазами, с такой любовью, с какой даже матери на младенца первенца не смотрят.
— Сейчас, только Гулену расседлаю.
— Ты не возражаешь, я тоже послушаю, — улыбнулся Рагнар.
Любава почти бегом добежала до конюшни с покосившимися балками, подпертыми кривоватыми жердями, заплетенными цветущим вьюнком. Она замерла на мгновение, впитывая солнечную тишину и безмятежный покой этого двора, ставшего в последние годы для нее родным. Затем принялась рассказывать о ночной грозе, о мерзком сборище крыс, о появлении настойчивого незнакомого воина, сразу решившего, что она ведьма. Рассказала о чуде исцеления. О том что весь день-денечек учила диких людей из урочища Три ключа, как надо выхаживать раненого.
— Не было у них тебя, баба Мила, ничего не знают.
Во время рассказа она обиходила свою кобылку, скормила ей репку, чмокнула в носик и вывела под навес, в песочке поваляться.
Баба Мила уселась на скамейку Ее короткие ножки в удобных кожаных поршеньках не доставали до земли.
— Вишь, Любка, если бы ты тренировалась в смирении и терпении, а не в метании сулиц в Божиих тварей, то ничего бы и не было.
— И тогда бы тот человек умер, да?
— Скажи, Любава, а что помешало тебе признаться Всеславу, что ты не ведьма уже после исцеления? — поинтересовался Рагнар. — Сказала бы, так, мол, и так, хороший человек, не ведьма я, а христианка истинная. И исцелел твой братец за молитвы отца моего духовного. Почему не сказала?
Любава ковыряла босыми ногами опилки.
— Не знаю. Он так свысока на меня смотрел, ведьмой обозвал. На меня озорство напало.
— Да, Любава, вот и придется теперь расплачиваться за твое озорство. Весь пригород вчера гудел. Твои спутницы вернулись из Ольгина без тебя. Из Трех ключей бабы вчера заявились, и все рассказывали о рыжей ведьме как две капли воды на Людмилину внучонку похожей. До меня слухи только вечером дошли. Уже ночью за тобой направился. Что-то теперь будет?!
— Не говори так, батюшка, — тут же вступилась баба Мила за свою любимицу. — Любке бы все равно досталось. Человека исцелила! Чудо-то какое. Как ни крути, все равно таперича пострадать придется. Что будем делать, Любушка?
— Все буду отрицать. Ничего особенного. Только на ночь от спутниц отбилась. Грозу во времянке пересидела. Пока лес высохнет, подождала, и потихоньку дома объявилась. Не так уж я и припозднилась. И никакая я не ведьма. А кого там Всеслав нашел, не мое дело. Я из его избы полутемной почти не выходила. Кто меня разглядеть мог? Баб Мила, поесть что-нибудь дай, потом в огород с прополкой пойду.