Тригон. Изгнанная (СИ)
И поэтому Тилия с детства привыкла к напускной холодности матери, до дрожи боявшейся пойти наперекор Совету, и никак не выказывающей любви к своим даже ещё, будучи маленькими, детям. Лишь глаза её лучились нежностью. С отцом было не всё так однозначно. То ли он верил в свою безнаказанность, то ли считал, что родство с карателем оградит его от наказания. А может и то, и другое…
— Как твои дела, Тилия?
Почему-то она ждала, что отец прибавит давно забытое «малышка», но слух резануло его безразличное обращение.
Не в силах больше терпеть холодность того, кто её вырастил, она молча подходит к противоположному краю стола, размышляя, с чего начать рассказ о своих злоключениях и обводит взглядом комнату. Всё та же неудобная металлическая скамья, одинокая бледная лампочка под потолком, серые, ничем не украшенные стены. Единственное, что хоть как-то оживляло безликую обстановку — это длинные ряды разноцветных корешков книг по медицине и ботанике — то малое, что можно было держать на полках, не опасаясь гнева Совета и скорой на руку расправы милитарийцев.
— Неделя выдалась трудная, — наконец, отвечает Тилия, не в силах отвести взгляд от книжных полок, словно ища поддержки у этих безмолвных свидетелей жизни её семьи. Даже сейчас она не может не сыграть в свою детскую игру, быстро пробегая глазами по знакомым названиям на разномастных корешках. Сначала сверху вниз, затем наоборот, меняя слова до неузнаваемости. Тогда она только училась читать, и перевёрнутые вверх тормашками фразы казались до чёртиков смешными.
— Но ты же взрослая девочка… справишься.
Она вздрагивает от холодности слов отца и вновь переводит глаза на родное лицо: тронутые сединой виски, прямой нос, тяжёлый подбородок, всегда лучившиеся добротой глаза под тонкими линзами очков.
— Я не понимаю, за что со мной так? Что я сделала?
— Ты задаёшь неверные вопросы. Помнишь, когда ты была маленькая, у тебя была игрушечная пирамида? — пускается в воспоминания отец и вокруг его карих глаз собираются мелкие морщинки, а губы на чисто-выбритом лице растягиваются в задумчивой улыбке.
Она помнила. Это был один из счастливейших моментов в её жизни. Её день рождения! Помнила и этот подарок родителей. На длинный металлический шест, высотой почти с её рост, один за другим нужно было нанизывать проволочные кольца, чтобы получилась пирамида, так напоминающая Башню Нового Вавилона. Несколько лет подряд это была её любимая игрушка… пока не подрос младший брат.
— Сколько тебе тогда исполнилось?
Тилия морщит лоб: с вычислениями у неё всегда были проблемы.
— Четыре, кажется.
— Да, это было твоё четырёхлетие, — тут же соглашается отец. — Ты всегда доводила всё до конца. Будь то детская игрушка или знания, которые почерпнула в этом месте… — говоря это, он обводит взглядом свой тесный кабинет.
— Значит, ты знаешь, что я брала твои книги?
И снова едва заметная улыбка и снова морщинки собираются в уголках, теперь уже светящихся теплотой, глаз.
— Всегда знал. А теперь тебе пора возвращаться.
— Куда? — хмурится Тилия, не совсем понимая, что он имеет в виду. Ведь после всего случившегося она, наконец, вернулась домой!
— Назад, — поясняет отец и только тогда до Тилии доходит смысл его слов.
«Снова в Яму?» — от ужаса дыхание перехватывает, и она пятиться назад, пока спина не чувствует могильного холода стены.
— Я не хочу, папочка, — жалобно тянет Тилия, словно ей снова четыре. — Мне там плохо. Я не для этого была рождена.
— Откуда тебе знать, для чего ты была рождена? — он всё ещё улыбается, но улыбка уже не затрагивает глаз.
— Я там как в клетке, — предпринимает она последнюю попытку переубедить родителя, с содроганием вспоминая, что ей пришлось пережить в Долине… что пришлось вытерпеть. Сама мысль о том, что придётся снова спуститься в то место, приводит её в ужас. Отец ведь вырастил её и должен понять. — Они все там, как в клетке!
— Так вырвись! Кто тебе мешает? — требовательный голос и резкий тон заставляют Тилию от неожиданности отшатнуться. Таким она его никогда не видела. — Найди способ!
Звук отцовского голоса ещё звучит в голове, когда Тилия, едва сдерживая крик отчаяния, распахивает глаза. Ничего не изменилось: всё тот же сковывающий тело холод, всё те же пугающие звуки ночного лагеря, яркий свет звёзд и луны сквозь щель в потолке и тихое, размеренное посапывание на соседней лежанке.
Тилия до боли закусывает губу, чтобы не завыть в голос. Как же так! Она до сих пор чувствует слабый запах дома, его прохладу, безопасность. Хочется улечься удобнее, закрыть глаза и снова оказаться под защитой Башни. Так она и лежит, прокручивая в голове необычный разговор с отцом.
Каждый ребёнок в Башне знает, что сны — это зашифрованные послания. Колонисты верили в Хранителей и как могли, отдавали дань. Никакого религиозного культа Совет из четырёх стихий, что были посланы на землю свыше, не делал, уже давно считая себя божествами. Но ещё оставались те, кто почитал Хранителей за закрытыми дверьми своего блока, возводя целые алтари на небольших островках своего жилища и делая подношения: милые сердцу безделушки, выменянные на карточки в комиссионке. Но таких, верующих, с каждым годом становилось всё меньше. А может они утекали в Пекло!
С её семьёй всё было иначе. Для отца лишь медицина была оплотом того, на чём держалось его мировоззрение. Книги заменяли молитвы, руки были тем инструментов, которым творились чудеса для большинства неверующих.
В их доме не было алтарей. Всё, что смогла привнести в их с братом сознание мать — это то, что в сновидениях скрыты зашифрованные послания. А сон — это своего рода книга, где находят последнее пристанище эти послания. Тилия в это верила и по сей день.
Какая-то далёкая, ещё не сформировавшаяся до конца мысль призрачной тенью проскальзывает в голове, ещё не обретя чёткой формы. Что-то важное, о чём она уже задумывалась раньше — искра, что полыхнула на долю секунды и тут же погасла, оставив лишь едва различимый след. И вдруг призрачная мысль обретает форму… Вырисовывается в нечто однородное и жуткое, то, что заставляет её подскочить на жёсткой кровати.
— Ты чего? — доносится из темноты сонный голос, но Тилия, словно не слышит вопроса. Она поднимает правую руку и, слегка касаясь дрожащими пальцами участка кожи прямо за ухом, нащупывает едва заметный бугорок. Вот она — часть её пирамиды! Основание, на котором держится всё в этом проклятом месте! Барьер, который убивает любого, кто попытается подойти слишком близко!
Сначала каннибал, сумевший преодолеть черту, которую, казалось бы, невозможно преодолеть. Затем Витилиго, которые не стали до конца съедать свою жертву. Побрезговали? Нет, они почуяли что-то неладное. И наконец, загноившаяся рана на шеи всё того же каннибала.
Тилия впервые за несколько дней растягивает губы в победоносной улыбке, продолжая невидящим взглядом смотреть в темноту. Она бросила вызов властям и победила! Разгадала тайну, которую они скрывали с такой тщательностью.
— Спасибо, папочка! — шепчет она и поворачивает голову в сторону Руки, всё ещё ждущей ответа. — Кажется, я знаю, как пересечь барьер.
Глава 10
Тилия раздражённо прикрывает глаза и тяжело вздыхает: «Трусихи!»
Ей уже порядком надоело видеть перед собой озабоченные лица трёх склонённых над ней гоминидок. Рука — слева, Вара и Галия — справа. При других обстоятельствах она, быть может, и порадовалась бы такому пристальному вниманию, но только не теперь. Внутри всё сжимается от тревожной мысли, что это лишь её глупые фантазии и то, что должно произойти прямо здесь, на кушетке, в хижине целительницы — это огромная ошибка, которая может стоить ей жизни. Но ради возвращения домой она готова пойти на риск.
— Не нравиться мне эта затея, Бледная!
— Рука права. Может, ты сначала нам всё расскажешь? — доноситься до Тилии обманчиво-спокойный, хрипловатый голос, и она приподнимает веки. Над переносицей, всегда сдержанной лидерши, залезла глубокая морщинка. Здесь в хижине Варе ни к чему скрывать свой недостаток и ткань платка свободно свисает с узких плеч, почти касаясь деревянного настила. — А после сделаем то, о чём ты просишь.