Тригон. Изгнанная (СИ)
«Ну, за что мне такое!» — мысленно стонет она, блуждающим взглядом отмечая и абсолютно голый пол, и такие же стены с парой покосившихся полок, и пару низких лежанок из брёвен по обеим сторонам от входа — дерево явно было самым ходовым материалом во всей Долине, и кое-где прохудившуюся крышу, сквозь дыры в которой проглядывают первые и такие далёкие звёзды.
Закончив беглый осмотр, Тилия переводит взгляд на ту, с кем предстоит жить под одной крышей и сердце её обрывается. Огарок свечи не способный разогнать тьму по углам, всё же даёт достаточно света, чтобы можно было, как следует рассмотреть новую соседку, почти наголову возвышающуюся над Тилией. Отсутствие волос воскрешают в памяти давно забытые строчки, прочитанные в одной из медицинских, разрешённых книг отца: «Один из побочных эффектов лучевой болезни: полное отсутствие волосяного покрова на теле». Невероятно большие глаза смотрят завораживающе, словно гипнотизируют и лишь усилием воли ей удаётся не отвести взгляд. Тонкий нос, полные губы и высокие скулы, делающие облучённую почти идеальной внешне, поражают своей необычайной красотой.
Одета Рука не так, как остальные в лагере, поголовно отдающие предпочтение нескольким слоям разномастной одежды. Здесь же ничего лишнего: тонкий шарф, двумя концами небрежно свисающий с шеи, видавшая виды майка, тёмные штаны из грубой хампы, плотно обтягивающие стройные, длинные ноги, высокие кожаные ботинки на шнурках. Настоящая воительница!
Но тут же реальность происходящего отрезвляет. Перед ней не просто гоминидка, перед ней её эук — приспособленец, о котором, начиная с этой минуты, ей предстоит заботиться. И только когда гоминидка немного разворачивает корпус, становиться понятно значение необычного имени. У неё нет левой руки! Нет даже намёка на то, что эта самая рука когда-то была.
— Налюбовалась? — вызывающе тянет гоминидка, в свою очередь так же бесцеремонно разглядывая новую соседку.
— А ты? — вопросом на вопрос отвечает Тилия, стараясь, чтобы её голос не дрожал. Чёрта с два, она покажет, как ей сейчас страшно и хочется убежать. Только вот бежать-то некуда.
— Значит, остальные не врут. Ты и в правду к нам прямо из Термитника загремела? — неслышно ступая по деревянному полу, кружит вокруг Тилии гоминидка. Свечу она держит так, чтобы как можно лучше рассмотреть незваную гостью. — Что же с тобой не так?
— Насколько я поняла, здесь не принято лезть с расспросами, — отзывается Тилия, пытаясь оторвать взгляд от того, места, где у обычного человека должна быть верхняя конечность. Внутри всё стынет от ужаса перед этой самоуверенной облучённой со странным именем. Она права — нянька ей не нужна.
— Да неужели? — с удивлением вскидывает та свои чёрным брови, замирая напротив, и Тилия вдруг понимает, что брови гоминидки — это весьма качественно сделанная татуировка. Даже при скудном освещении, что даёт огарок одинокой свечи у неё не остаётся никаких сомнений в том, что над лицом облучённой потрудился мастер. Хотя она никогда не слышала о том, что в Пекле был такой умелец — гоминидам строго-настрого запрещалось наносить под кожу чернила.
Это считалось привилегией лишь тех, кто жил в Башне. Большей популярностью такой мастер пользовался у обитателей верхних двух уровней. Татуировки делали члены Совета, все без исключения милитарийцы, и даже кураторы. Чаще всего такие изображения наносились на участки кожи, что были скрыты под одеждой и были не доступны постороннему взгляду. Например, её дядя с гордостью носил свой знак отличия в виде круга со стрелой по центру неизменно указывающей вверх. У жителей же Пекла в почёте было нанесение шрамов-насечек на кожу.
— Мне-то жить с тобой. Вдруг у тебя с башкой что не то! Набросишься на меня ночью, ещё покусаешь.
— Со мной всё нормально.
Услышав эти слова, Рука лишь криво усмехается. Отойдя к дальней стене, она ставит свечу на полку, а рядом кладёт маленький предмет, не знакомый Тилии. Должно быть, именно им она зажгла фитиль. Про парафиновые спички, гоминидка, скорее всего никогда даже и не слышала.
— Звать-то тебя как?
— Тилия.
— Ти-ли-я… — смакует на языке облучённая, в прежней манере растягивая гласные. — Дурацкое имя! В Термитнике любят давать идиотские имена.
Хочется ответить грубостью, но страх оказаться снаружи побеждает. И Тилия ненавидит себя за эту слабость. Никто в Башне не стал бы так задираться — конфликты были под запретом, но если всё же случались, зачинщикам выносили сначала предупреждение, а если это не помогало и нарушений становилось больше, их, на отмеренный Советом срок, отправляли на исправительные работы на самый нижний уровень — к мусорщикам. То, что она никогда не спускалась ниже уровня Теплиц, говорило само за себя.
Больше облучённая не произносит ни звука, без предупреждения задувая свечу, отчего по помещению тут же плывёт запах восковой гари. И лишь по лёгким шагам становится ясно, что та заняла лежанку справа от входа. Тилии же ничего не остаётся, как опуститься на свободную кровать. Её нос тут же улавливает зловоние исходящий от наваленной груды тряпья, видимо служившего когда-то одеялами своему прежнему хозяину, который явно не был приверженцем чистоты, и брезгливо поморщившись, она скидывает на пол вонючий ком и вытягивается на жёстком настиле из брёвен.
Уснуть в эту ночь ей так и не удаётся, даже несмотря на то, как сильно она вымоталась за день. Ближе к утру становиться так холодно, что зуб на зуб не попадает и всё что остаётся — это смирившись, побросать сверху кучу вонючих тряпок и подтянуть колени к груди. Но, даже немного согревшись, долгожданный сон не идёт: она то и дело возвращается мыслями к родителям.
Что, если они уже знают, что их дочь отправили в Долину? Что тогда? Мать снова беззвучно плачет, отец замкнулся и закрылся в кабинете, а брат радуется тому, что сестра больше никогда не нарушит его покой?
«А может, спокойно спят, уверенные, что я в Обители?» — спрашивает себя Тилия, стуча зубами и ещё сильнее подтягивая колени к груди. Жуткий холод, словно изголодавшийся зверь, проникает под хамповую одежду, жадно покусывая кожу и ледяными кольцами обвиваясь вокруг позвоночника.
Тоска по дому и жалость к себе настолько велика, что на глаза тут же наворачиваются слёзы, вызывая отвращение к самой себе. Больше всего ей сейчас хочется снова оказаться в чистой постели, а не на голых деревяшках, что попеременно впиваются в бока, стоит ей только сменить позу, всякий раз тревожа рану на спине.
Она так гордилась своей кожей без единого изъяна! Даже родимых пятен, как у некоторых её знакомых, не было. Знала, что ей, как адепту, запрещено делать татуировки — избранные должны быть чисты при прохождении последней ступени. Очищения. Многим делали одинаковые стрижки, чтобы «быть как все», но она была противницей, оправдывая это тем, что её мать не вынесет, если её дочь лишат такого «сокровища», хотя это отчасти был лишь предлог. Быть, как все она не хотела.
И вот к чему все эти старания привели!
Когда, наконец, начинает светать, Тилия настолько вымотана и морально, и физически, что с трудом может поднять тяжёлую голову. Со своего места сквозь узкую щель в бревенчатой стене она наблюдает, как лагерь оживает, наполняясь щебетанием птиц и тихими разговорами его обитателей. Кто-то снова разводит потухший за ночь костёр, кто-то отправляется за хворостом и спустя время глаза начинает щипать от расползающегося по округе дыма.
Услышав отчётливый шорох за спиной, Тилия тут же напрягается всем телом. Затаив дыхание, она ждёт, что вот сейчас её грубо растолкают, напомнят о своей никчёмности, но какое-то время до неё доносится лишь шум лёгкие шаги, заставляющий пол в хижине слегка вибрировать, а вскоре новоявленная соседка уже спускается по скрипучей лестнице, не забыв при этом тихо прикрыть хлипкую дверь. Отчётливо слышно, как её приветствуют те, кто с самого утра на ногах и однорукая гоминидка им тихо вторит в ответ, на удивление вполне миролюбиво.
«Что это? Неужели не будет новых оскорблений и нападок?» — гадает Тилия, с отвращением сбрасывая с себя груду тряпья и с трудом поднимаясь на ноги. Из груди вырывается тихий, протяжный стон: даже самое незначительное движение причиняет мучительную боль во всём теле. Вот она расплата! Те полсотни этажей, которые ей пришлось за раз преодолеть в компании милитарийцев, а затем и многочасовая прогулка в компании Вары, дали о себе знать.