Объятье Немет (СИ)

— Что?
Немилосердное полуденное солнце торжествовало в небе, достигнув точки, к которой стремилось с рассвета. На время все покорилось ему. Притих сад и недвижно лежали плиты, слагавшие площадку перед домом. Но на площадке этой стоял Меддем Зарат, и в нем не было ни доли смирения.
— Что? — уже тише переспросил Ати, потому что ответом его не удостоили.
Привратник, такой храбрый еще недавно, не посмел остановить пришельца. Как и везде, Зарата сопровождали двое слуг, но старик открыл бы двери, явись он даже один. Бальзамировщик мог бы войти и в дом, никто не помешал бы ему. Он сам выбрал остановиться на пороге.
— Ты спрашиваешь меня, что произошло?
Три дня же всего прошло, крутилась мысль в голове Ати, всего три дня. Но эта мысль принадлежала прошлому, которое уже не существовало. Да, бальзамировщик должен был вернуть Лайлина только через неделю, но не смог бы сделать этого ни сейчас, ни потом.
— Он ушел. Твой дядя. Встал и ушел, этой ночью.
Зарат взнуздал свой гнев, но тот все равно затенял и всегда темное лицо.
— Встал и ушел, хотя был мертв, как любой другой мертвец. Я знаю, я держал в руках его сердце.
Каким же пугающим был Зарат теперь. Каким чуждым всему, что окружало его: тому, что Ати привык считать своей тихой заводью. При свете дня его халат глубокого синего цвета казался провалом в ночь. Широкий сложно расшитый пояс и перстни — исполненными тайного, опасного смысла. Но хуже всего были глаза: ими смотрела душа человека, живущего по другим правилам. И душа эта сейчас была в огне.
— И ты мне этот исход объяснишь.
Ати спустился, едва только ему сказали, что бальзамировщик внизу. Спустился, совсем не готовый к тому, что его ожидало. И сейчас в своей домашней одежде чувствовал себя беззащитным. Как будто, будь одет лучше, нашел бы, что ответить.
— Вы сами видели, как он… уходит? — выговорил, наконец, Ати.
Зарат прищурился, словно ждал не того.
— Не я. Но да, его видели.
Само явление, впрочем, казалось, совсем не удивляло его. Поняв это, Ати поразился по-новому — и одновременно почувствовал себя спокойней. Если для кого-то такой порядок вещей был нормальным, мог стать менее невероятным и для него.
«Почему тогда не остановили?» — хотел спросить он, но вспомнил, с каким безразличием смотрели слуги на то, как он стучит в ворота. И не решился бы задать вопрос все равно. Не сейчас, не Меддему Зарату.
— Я взялся исполнить эту работу из уважения к твоему отцу, — обличал тот. — Приди ко мне другой с такой просьбой, я бы узнал о покойнике все. И только потом допустил до наших обрядов. Но для тебя я забыл свое правило. А ты обманул меня, Атех Кориса.
Ударь его Зарат, Ати удивился бы меньше. Возмущение неправдой почти заставило заговорить, но бальзамировщик не дал.
— Или ты думал, что я ничего не узнаю? О том, кем был твой дядя? Не оставь он Силац так давно, я бы слышал о нем. Но теперь я спросил, и мне рассказали.
Так вот почему он здесь только к полудню, понял Ати. Ходил расспрашивать.
— Что рассказали? — беспомощно выдохнул он.
Зарат — хоть и выразил всем тоном, всей повадкой своей насмешку чужому актерству, — ответил. Потому что пришел не для того, чтобы молчать.
— О том, чем он занимался в Гидане. Там и в других многих местах. Не притворяйся, что не знаешь. Ты родня ему. Ты просил за него. И ты объяснишь мне его замысел. Говори.
Но Ати нечего было сказать.
— Говори, — повторил Зарат.
Двое неподвижных слуг высились у него за спиной. Насколько полноцветным был наряд бальзамировщика, настолько истерлись и выцвели их. Не оборванные и не грязные, слуги, тем не менее, выглядели совсем не так, как обязывало положение. Будто носили то, что надето на них, неисчислимо долго. Зарат мог бы обрядить их по последней моде; но этого, видимо, он не хотел.
Не хотел даже одеть как варази. Кем были эти люди? Когда заступили на свою службу и почему?
И даже оружие у них старое, думал Ати, старое, но острое. Он никак не мог отвести глаз от полосы перламутра на рукоятке одного из кинжалов — единственного осыпающегося украшения. К ней и обратился.
 
— Я не знаю.
— Ты лжешь, — отбросил его слова Зарат. Как кусок падали, если не хуже. — Как ты смеешь лгать мне?
— Но я правда не знаю! — стоял на своем Ати. Страх заставил его говорить, просто потому, что молчать пугало куда больше. — Каким бы ни был его замысел, он меня в него не посвящал. Если вообще замыслил хоть что-то.
— Ты лжешь. — Теперь Зарат утверждал. — Он сделал моими руками нечто, он осквернил своими делами мой дом. Ты думаешь, я такое прощу?
Ати был уверен, что нет.
— Мы… можем заплатить.
Он предложил самое очевидное и тут же понял, насколько ошибся.
— Ваши деньги не нужны мне. — Бальзамировщик вытер ладонью ладонь. — Вы уже заплатили мне. За то, что я не могу закончить. И я требую объяснения. Только тогда, а не раньше, ты сможешь попробовать от меня откупиться.
Гортанный голос Зарата звенел в тихом воздухе сада, давил на уши. Все в доме могли слышать его; все наверняка и слушали.
— Объяснения, — эхом отозвался Ати.
— Да. Чем занимался Лайлин Кориса перед смертью, что ушел от меня потом.
Но ответа бальзамировщик не получил. А может, и не рассчитывал на него с самого начала.
— Я даю тебе три дня, — объявил он. — Те три дня, которые оставались до нашей условленной встречи. На третий ты мне расскажешь.
С этим Зарат развернулся к воротам. Слуги, словно угадав намерение господина, двинулись с места на мгновение раньше.
Ати смотрел им вслед и чувствовал, как внутри ширится безысходность. Ошибка, допущенная им по незнанию, существовала с этого момента совершенно отдельно, обрела разум и волю, и собственный неоплатный счет, легла тенью на дом, на отца. Не имело никакого значения, ведал Ати, что творит, или нет. Даже сочти Зарат его невиновным, счет не закрыл бы. Чтобы другой не преступил грань намеренно.
Это понимание, впрочем, не остановило его. Случившееся было несправедливо.
— Он умер ночью того же дня, что приехал сюда! — крикнул Ати в спину бальзамировщику. — Всё, что я знаю, — перед отъездом он жил в Доше. Это он сказал мне, но больше ничего. Даже реши я ехать туда, нужна неделя!
Да и что он делал бы в Доше, попади туда в этот самый момент? Кого спрашивал бы и о чем?
Зарат обернулся, лишенный всякого милосердия. Хотя речь Ати, казалось, позабавила его.
— У тебя есть три дня, — улыбнулся он и вышел за ворота.
Медленно-медленно стала закрываться створка и почти закрылась уже, но тут во двор протиснулся старик-привратник. Кинул быстрый взгляд на Ати и отвернулся. Он слышал каждое слово — и тем усердней делал вид, что не разобрал ничего.
А сколько таких нарочито вежливых посторонних теперь было в доме. Служанки и слуги, старая Ашта и — со всей неизбежностью — мать. Тень от увитого зеленью ее балкона падала на площадку перед домом, а ходить Меана Ти-це умела беззвучно. Мысль об этом закрутила бурю мыслей Ати сильней. Переступить порог он сейчас бы не смог, а остаться один был должен. Дорожка сада как будто сама бросилась под ноги. Ати спешил по ней, пока деревья не скрыли его.
Но и тогда не остановился. В самую глубь сада он стремился и только когда оказался там, замедлил шаг. Тихо журчала вода: здесь родник выходил на поверхность; и всей своей нездешней шириной закрывали небо листья. Сквозь них, тем не менее, сияло солнце. И солнца было более чем довольно тут. На нагретую им каменную скамейку Ати и опустился, но пока сидел там, его наполовину скрыла тень.
Что делать, Ати не представлял. Слепящая эта безвыходность, полное отсутствие пути, стояла перед ним, как еще одно солнце, очевидная превыше доступной сознанию меры. Каждая робкая попытка обойти ее встречала тупик.
Этим самым утром Ати получил известие от отца. Тот был совсем рядом уже, по ту сторону залива, и сообщал, что закончит последние дела до конца недели. Можно было послать ему письмо с призывом поторопиться, но что письмо дало бы? Даже успей отец вернуться к означенному Заратом дню, разве спасло бы это их семью и самого Ати?