Столичный доктор. Том VIII (СИ)
Агнесс вопросительно взглянула на меня, видя, как изменилось мое лицо.
— Что там, Женя? Что-то важное?
Я протянул ей телеграмму.
— Очень важное, дорогая. Чрезвычайно. Кажется, у нас появился шанс, что эта война перестанет быть чередой сплошных глупостей и предательств. По крайней мере, на самом верху.
* * *Подробности об отставке Алексеева узнать хотелось, но работа важнее. Никуда сплетни не денутся, а раненые уже начали поступать. Да и управление в ручном режиме неизбежно на новом месте: постоянно надо решать вопросы, что и куда деть, где кому и когда работать. Звукоизоляцию я оценил в прошедшую ночь. Когда не надо представлять, что все твои действия моментально становятся достоянием окружающих, это сразу приносит в жизнь нотку комфорта.
Мы с Михеевым как раз обсуждали размещение рентгеновского кабинета, пришел Бурденко.
— Извините, там двух раненых в психозе привезли, один очень возбужденный. Просят посмотреть.
— Идем.
На войне психические расстройства, можно сказать, норма жизни. Постоянный страх, грязь, кровь, смерть… Кто угодно сорвется. Психиатра у нас нет, но лекарства кое-какие держим: для временного облегчения хватает. Вошли в смотровую.
Ранения у обоих солдат были ерундовые, медсанбатского уровня. У одного — поверхностная рана от шрапнели на бедре, у другого — сквозное пулевое на предплечье. Но дело было не в ранах, а в их состоянии. Первый, по словам сопровождавшего их фельдшера, сидел на обочине дороги и монотонно раскачивался, что-то бормоча. Второй — лежал рядом с повозкой и отбивался от всех, кто к нему приближался, так что для его же пользы пришлось раненого связать.
Мы с Михеевым осмотрели их. Первый — невысокий, худощавый, с грязным лицом и воспаленными глазами, всё время монотонно твердил:
— Они идут… Они идут… Снова идут… Нас всех перебьют… Всех… Всех…
— Развязывайте, — кивнул я на второго, молодого чернявого парня.
Тяжело вздохнув, фельдшер наклонился над раненым, и тот сразу начал закатывать глаза, рычать и корчиться на полу. Его движения были резкими, порывистыми. Ко всему, он пару раз ударился лбом об деревянный пол.
— Пожалуй, пусть пока так лежит, — распорядился я. — Я займусь первым.
Подошел к сидящему.
— Солдат, слышишь меня? — спросил я, склонившись к нему. Тот раскачивался, не отрывая взгляда от пола.
— Как тебя зовут? Где ранили? — продолжил я.
— Они идут… снова идут… — шептал он, никак не реагируя на мои слова.
Легкое прикосновение пальцами к его зрачкам подтвердило: реакция замедлена, взгляд невидящий. В груди — учащенное дыхание. Влажные ладони. Гипергидроз. Сердцебиение неровное. Такие к нам попадали если не каждый день, то раз пять в неделю — точно.
А вот второй… Стоило нам подойти к нему, активность сразу усилилась: он начал извиваться и снова ударился лбом о пол.
— Дай ему нюхательную соль, — сказал я.
Фельдшер принес флакон, открыл, и поднес к лицу бьющегося солдата.
Тот мгновенно затих, поморщился, и тут же, как по команде, снова заорал и забился.
Я подошел ближе.
— Как-то не очень убедительно, — сказал я спокойно. — Любительский уровень. Так что попытка не засчитана. Жандармерия точно не поверит.
Солдат замер, плотнее зажмурив глаза.
— Продолжай, конечно, — сказал я, обойдя его сбоку. — Но учти, притворяться долго, особенно когда под постоянным наблюдением, не получится. Так что последний шанс у тебя признаться.
Он замер, дернулся, и открыл глаза.
— Простите, ваше сиятельство… — пробормотал солдат, теперь уже нормальным голосом. — Я… не могу больше… Страшно… Я думал, если… если с ума сойду, отправят домой… На всё согласен, только не туда! Христом-богом молю!
Ну вот куда его? Я после самострельщика, сданного жандармам, долго успокоиться не мог. Теперь этот. Маменькин сынок, совсем еще мальчишка. Смотрю на Михеева — тот изображает пристальный интерес к пятну на потолке. Правильно: я начальник, мне и решать.
— Ладно, — сказал я. — Могу взять санитаром. На испытательный срок. Одно нарушение — и марш обратно, на передовую. Ясно?
Он опустил голову и молча кивнул.
— Развязать, рану обработать, и в распоряжение главной медсестры Волконской. Я с Надеждой Андреевной позже поговорю. А этого, — я указал на первого, всё ещё безучастно качающегося, — в изолятор. Хлоралгидрат, полграмма внутрь три раза в день, наблюдение. Ну что, Александр Васильевич, займемся более привычными делами? Собирайте врачей, пойдем на обход.
Глава 15
ЛОНДОНЪ, 27 мая (9 іюня). ВЪ «Daily Mail» появилась сегодня спеціальная статья, подъ заглавіемъ «Набѣгъ Японіи на русскія владѣнія»; въ этой статьѣ разсказывается о тайной экспедиціи, отправляемой Японіей въ Камчатку и Беринговы острова, причемъ говорится, что Россія понесетъ вслѣдствіе этой экспедиціи убытокъ въ 15 милліоновъ рублей, лишившись богатыхъ тюленьихъ промысловъ.
Дикая расправа
26 мая мещ. Марія Васильева Баберкина вмѣстѣ съ двумя малолѣтними дѣтьми проходила по Уланскому переулку, гдѣ её встрѣтила цеховая Вѣра Алексѣева Шамшенкова. Послѣдняя неожиданно набросилась на Баберкину, сорвала съ нея шляпу и, съ крикомъ: «японка, японка», стала изъ-за какихъ-то старыхъ счетовъ таскать её за волосы. Дикую расправу прекратилъ городовой. Полиція обо всёмъ этомъ составила протоколъ.
Вошли мы в ритм довольно быстро. Наверное, за неделю. Да и работали теперь примерно как эвакогоспиталь, то есть база фронта. Наличие рентгеновского аппарата вознесло нас на высший уровень. До госпиталя доходили большей частью сложные ранения, рутина застревала по дороге. Впрочем, этому обстоятельству я был только рад: врачи займутся серьезной работой и опыт будут набирать не в потогонке у стола, производя одну ампутацию за другой, а оперируя трудные случаи.
Сумасшедшие и самострельщики вместе с легкоранеными в госпиталь теперь попадали крайне редко. В разы меньше. Впрочем, команду для помощи по хозяйству Жиган сформировал давно, если надо будет, найдем возможность пополнить ряды желающих послужить отечеству чуть поодаль от переднего края.
Но попадался и самотек, как без этого. Даже лейб-медикам иногда приходится волею случая лечить людей простых и нетитулованных, что про нас говорить?
Сижу спокойно, пишу умное письмо профессору Оппелю. Владимира Александровича я знал давно, он был одним из слушателей Военно-Медицинской академии, отозвавшихся на призыв поехать на периферию бороться с сифилисом и прочей напастью. С тех пор он успел защитить докторскую и заматереть. И стажировку в Базеле пройти смог. А теперь он заинтересовался предложенной мною системой медицинской эвакуации и вступил в переписку по этому поводу.
И тут мысли о спасении жизней десятков тысяч солдат нагло прерывает аккуратный стук в дверь.
— Да! Входите! — крикнул я, откладывая ручку в сторону.
Ага, нашли самого молодого — Бурденко, и послали под танки. Знают, что когда я работаю в кабинете, лучше не беспокоить.
— Евгений Александрович, там полковника привезли, пулевое ранение живота. Просят в приемное.
— Николай Нилович, меня звание волнует мало. Можете в следующий раз не утруждать себя.
Но это так, ворчу просто. Моя очередь сегодня, никуда не денешься.
Даже на первый взгляд понятно — явно не рядовой. Их пачками отправляют, в сопровождение дают в лучшем случае фельдшера. А тут целых два поручика при участии штабс-капитана в группе поддержки. Впрочем, разговаривать я предпочел именно с медиком. От офицеров толку в этой ситуации нет.
— Что случилось?
— Полковник Михайлов был ранен сегодня утром при отражении атаки. На полковом пункте наложена повязка… — он взглянул на ходики, висящие напротив входа, — четыре часа назад.
Блин, надо было просто доставить раненого в медсанбат. Вместо этого наверняка устроили совещание, послали нарочного к старшим товарищам, ждали ценное указание, потом трясли его сюда, чтобы содержимое пробитого кишечника поувереннее заполнило брюшную полость. Зато доставили в элитный госпиталь. Молодцы.