Столичный доктор. Том VIII (СИ)
Дни сливались в однообразную череду тряски, холода и паровозных гудков. За крохотным, заиндевевшим окошком нашей теплушки тянулся унылый маньчжурский пейзаж — голые, продуваемые всеми ветрами сопки, редкие рощицы кривых деревьев, замерзшие русла рек и поля, покрытые грязным, слежавшимся снегом. Но главным элементом этого пейзажа была война.
Бесконечной вереницей тянулись на юг, к Мукдену, воинские эшелоны — с пехотой, набившейся в товарные вагоны так плотно, что, казалось, там нечем дышать; с артиллерией, грозно торчащей из-под чехлов; с кавалерией, где лошади беспокойно били копытами в своих стойлах. По разбитым проселочным дорогам, идущим параллельно железке, ползли обозы, тащились маршевые роты, утопая в грязи и снежной каше. А навстречу, на север, тек другой поток — вереницы беженцев, опасающихся японцев.
На станциях, где мы подолгу стояли, пропуская встречные составы или ожидая заправки паровоза водой и углем, царил неописуемый хаос. Солдаты высыпали из вагонов, разминая затекшие ноги, бежали за кипятком, обменивались последними новостями и слухами. Воздух был пропитан смесью запахов махорки, дешевой водки, немытых тел, конского пота и едкого дыма солдатских кухонь. Я видел перевязочные пункты прямо на перронах, где фельдшеры и сестры милосердия, часто без элементарных условий, пытались оказать помощь больным и обмороженным. Санитарное состояние войск, даже здесь, в относительном тылу, было удручающим. Глядя на эту скученность, грязь, недостаток чистой воды, я с тоской думал о том, какой урожай соберут тиф и дизентерия еще до того, как солдаты доберутся до передовой. Единственное светлое пятно во всем этом была мысль о том, что хотя бы сифилис удалось победить за то время, что прошло с момента «изобретения» серного укола. Медикам — меньше забот.
Агнесс переносила тяготы пути стоически. Она устроила в нашем утлом жилище подобие уюта: варила чай на маленькой чугунной печке, которую раздобыл Жиган, читала мне вслух или просто сидела рядом, молча давая понять, что она здесь, со мной. Иногда на станциях она помогала сестрам милосердия — подавала бинты, поила раненых водой, и делала это с такой естественной грацией и состраданием, что даже самые загрубевшие солдаты смотрели на нее с благодарностью.
Жиган же был в своей стихии. Он метался по перронам, исчезал в толпе, возвращаясь с добычей — то связкой сушеной рыбы, то мешком угля, то банкой сгущенного молока. Умудрялся доставать сведения о продвижении нашего эшелона, «ускорял» сцепку вагонов после стоянок, находил общий язык и с железнодорожниками, и с военными комендантами, и с местными китайскими торговцами. Как ему это удавалось — оставалось загадкой, но без его энергии и пронырливости наше путешествие затянулось бы на недели.
Наконец, на исходе пятого дня пути, вдали показались массивные, зубчатые стены древнего города. Въезжали мы медленно, состав долго маневрировал на забитых путях сортировочной станции и вот наконец паровоз издал финальный свист.
* * *Мукден. Говорят, самый старый город в мире. Кто-то называл даже возраст семь тысяч лет. Надо бы поспрашивать старожилов, они точно помнят те времена. Сердце Маньчжурии, бывшая столица империи Цин, а теперь — главная база русской армии и арена для грядущей решающей битвы. Огромный, раскинувшийся на многие версты город, обнесенный толстенной каменной стеной с высокими сторожевыми башнями. За ней виднелись изогнутые крыши храмов и дворцов, теснились бесчисленные фанзы старого китайского города. А вокруг — целый новый мир, построенный русскими. Широкие, хоть и немощеные улицы Нового города, административные здания из красного кирпича, казармы, бескрайние ряды складов и пакгаузов, военные лагеря, раскинувшиеся на многие мили вокруг.
Станция Мукден-Главный представляла собой бурлящий котел. Здание вокзала — длинное и приземистое, больше напоминало лабаз какого-нибудь купца второй гильдии. Зато вокруг бурлило человеческое море. Солдаты, офицеры, чиновники, китайские кули, торговцы, редкие европейские женщины, сестры милосердия, военные врачи — все смешалось в одну шумную, многоязыкую толпу. Пахло угольным дымом, лошадьми, порохом, какой-то кислой китайской едой. Город жил лихорадочной, напряженной жизнью в ожидании большой крови.
Нас встретил запыленный прапорщик из комендантского управления, который, проверив мои бумаги с печатью Красного Креста и подписью Воронцова-Дашкова, выделил пару подвод для багажа и указал адрес здания, отведенного под госпиталь.
Ехали через город, в так называемый поселок, где был дом наместника, офицерское собрание, и разная административная мелочевка.
Экзотика вокруг так и пёрла. И не только зрительно — все эти лавочки-близнецы, заполонившие фасады всех без исключения зданий на Большой улице, быстро примелькались. И не воплями китайцев, которые, казалось, тихо разговаривать совсем не умеют. А запахами. Французы придумали славное слово «амбре», но оно слишком слабо подходит для этой вони. С трудом представляю, какую дрянь здесь варят и жарят, но местные едят ее с огромным удовольствием. И грязь… Пожалуй, таких грязных людей у нас ни на Сенном рынке, ни на Хитровке не встретишь. Подозреваю, что за этими прилавками спокойно ползают сальмонеллы и шигеллы размером с небольшого щенка.
Здание оказалось… одним разочарованием. Небольшой двухэтажный дом из серого кирпича, затиснутый между огромным интендантским складом и какой-то артиллерийской мастерской. Раньше здесь, по словам прапорщика, помещалась китайская почтовая станция, но теперь большая часть комнат была занята «канцелярией по учету конского состава и фуража Третьей Восточно-Сибирской стрелковой дивизии». Оставшиеся помещения были темными, сырыми, с выбитыми стеклами и требовали капитального ремонта. Разместить здесь полноценный госпиталь, даже небольшой, было немыслимо.
Жиган, оглядев предоставленные «хоромы», лишь хмыкнул.
— Жулье интендантское… Лучшее место под свою контору захапали. Ничего, ваше сиятельство, пока вы тут с начальством любезничаете, я посмотрю, что есть вокруг. Должны же быть пустующие дома купцов или храмы какие… Договоримся!
И он исчез в лабиринте улиц Нового города.
— Это недоразумение, — сказал я холодно прапорщику, который уже собирался откланяться. — Это помещение совершенно не подходит. Мне выделен мандат на организацию госпиталя Красного Креста на сто пятьдесят коек. Прошу немедленно предоставить мне другое, соответствующее масштабу задачи здание. Оповестите коменданта гарнизона, что я буду ждать его решения здесь.
— В городе нет мест! — прапорщик испуганно на меня посмотрел. Понятно, этот юнец ничего не решает. Я решил не ставить все на одну «лошадь» — Жигана и задействовать админресурс.
Поехали тащиться в штаб. Там я нашел коменданта гарнизона и повел себя с ним, как настоящий барин. Начал козырять связями в Питере и маньчжурской армии, как говорится, «колотить понты». Меня уже немного знали в войсках благодаря наместничеству, так что удалось выбить разрешение занять под госпиталь любое пустующее здание. А тут и Жиган подоспел.
— Есть тут… на окраине… бывший буддийский монастырь, — нашептал он мне. — Его хотели под склад реквизировать, да монахи шум подняли, жалобу наместнику писали… Пока стоит полупустой. Места там много, но… состояние, боюсь, плачевное. И от города далековато.
— Показывай, — распорядился я. На безрыбье и рак рыба.
* * *Монастырь оказался внушительным, но, увы, сильно потрёпанным. Несколько массивных каменных корпусов, соединённых крытыми переходами, просторный двор, обнесённый высокой стеной. Пыль, копоть, выбитые стёкла, обрывки солдатских шинелей, следы недавнего военного постоя… Но главное — место. Много места. Стены прочные, крыши целы. Печи! Даже дрова в старом сарае нашлось — не всё растащили. В этих краях, где всё топят кизяком, это равносильно кладовой с золотом.
— Берем, — сказал я прапорщику. — Выписывайте ордер на немедленное занятие. И распорядитесь о выделении хотя бы десятка солдат для первоначальной расчистки.