Столичный доктор. Том VIII (СИ)

Может, правда, придумать чередование? По неделе отпусков — в тот же Харбин. Там, наверное, уже почти курорт по сравнению с нашей клоакой.
Достал бланки Красного Креста — отчеты, заявки, списки раненых… Бумажная рутина, неизбежная даже здесь, на краю света, среди крови и смерти. Надо было отправлять очередную депешу в Харбин, просить медикаменты, бинты, персонал. И, наверное, самое главное — панацеум… С последним была засада. Запасы не то чтобы на исходе, но надолго не хватит. А отвечали, что из Питера поставки не идут. Надо было дергать опять за ниточки высоких персон в министерстве. Господи, как же мне это все надоело!
  
Скрипело перо, плясали цифры, названия препаратов, и вдруг тишину разорвал какой-то странный звук снаружи. Неясный всхлип, короткая возня, потом — глухой удар, будто мешок с песком упал на землю. Я замер, прислушиваясь. Сердце тревожно екнуло. Что это?
Я осторожно отложил перо, взял со стола тяжелое пресс-папье — единственное подобие оружия под рукой — и тихонько вышел из палатки. Предрассветный туман окутывал лагерь, делая очертания предметов расплывчатыми. Возле поста охраны, стоявшей у входа на территорию госпиталя, виднелись какие-то неясные тени.
Подойдя ближе, я разглядел распростертое на земле тело. Солдат из комендантского взвода… Наш часовой. Он лежал лицом вниз, в неестественной позе. Я наклонился, перевернул его. Горло было перерезано одним точным, глубоким ударом. Глаза стеклянные, широко открытые. Убит. Только что — из сонной артерии вроде продолжается кровотечение.
Холод пробежал по спине. Враг здесь. Внутри лагеря.
— Тревога!!! — заорал я что было сил, мой голос сорвался на хрип. — Тревога! Убит часовой!
Крики разбудили лагерь. Забегали люди, со всех сторон раздался шум. Кто-то кричал: «Что случилось⁈». Но я уже не обращал на это внимания. Мой взгляд был прикован к аптечной палатке, где хранились самые ценные медикаменты, включая стратегический запас панацеума. Там, сквозь щель в пологе, метался слабый луч света от фонарика. Кто-то шурует внутри!
Не раздумывая, я бросился туда. Ярость и адреналин заглушили страх. На бегу я споткнулся обо что-то, чуть не упал, но удержался на ногах. Подбежав к палатке, рывком отдернул полог.
Внутри, у железного ящика, где мы хранили наркотики и панацеум, стоял невысокий человек, одетый как китайский крестьянин. Лицо он то ли чем-то замотал, то ли просто тень так падала. В руке у него был фонарик. В другой руке блеснул короткий нож.
Я мысленно произнес «Чок», и блокировал сразу ставший медленным удар с помощью пресс-папье. Нож отскочил со звоном, но незнакомец тут же сделал выпад ногой мне в грудь. Опять слишком медленно, я уклонился, кинул под ноги диверсанту стоявший рядом табурет, отскочил назад.
А он быстр! Ускорился, даже боевой транс оказался недостаточно хорош. Завязалась яростная схватка в тесном пространстве палатки, среди ящиков. Мы кружили, обмениваясь быстрыми ударами и блоками. Откуда появился еще один нож, даже не заметил. Вот только что японец пытался достать меня ногами, а через мгновение пробует пырнуть ножом. Я отбивался пресс-папье, ногами. Звякнули склянки, упавшие со стеллажа, разбилось стекло.
В который раз я мысленно поблагодарил Ли за его уроки. Если бы не занятия ушу, диверсант уже давно бы зарезал меня и растворился в ночи.
В палатку вбежал Михеев с револьвером, сходу выстрелил два раза в сторону незнакомца. Попал только один — куда-то в ногу. Японец упал, но тут же перекатился, быстро отползая к брезентовой стенке.
— Стреляй! — крикнул я доктору, бросая пресс-папье и хватая нападавшего за ногу, не давая тому уползти прочь.
Разумеется, Михеев выстрелил и попал сразу в голову. Вот такое везение! Японец дернулся раз, другой, и затих. Все было кончено.
Я стоял над трупом, тяжело дыша, пытаясь унять дрожь в руках. Адреналин отступал, оставляя после себя тошноту и пустоту. В палатку ворвался Жиган, тоже с револьвером, за ним толпились вооруженные санитары. Один я, как дурак, с пресс-папьем этим.
— Евгений Александрович! Вы целы⁈ Что здесь…
Они замерли, увидев труп японца, Михеева с Наганом.
— Шпион… диверсант… — прохрипел я. — Убил часового… Лез за панацеумом…
* * *
Всё стояло на ушах. Люди бегали, кричали, кто-то требовал немедленно организовать оборону, будто мы не госпиталь, а крепость. В этот момент примчался бледный Бурденко.
— Ваше сиятельство! Беда! Лихницкий… Борис… он…
Мы бросились туда. С обратной стороны аптечной палатки, на земле лежал Лихницкий. Мертв. Зарезан точно таким же профессиональным ударом, как и часовой. Видимо, он проснулся от шума, пошел проверить и наткнулся на убийцу.
Меня охватило чувство вины и бессильной ярости. Только вчера я отчитывал мальчишку за ошибку, а сегодня… Его нет. Из-за проклятой войны, из-за халатности охраны…
И тут — свист. Растущий, злобный. Через секунду — оглушительный грохот где-то недалеко. Земля содрогнулась, с деревьев посыпались листья. Артиллерийский обстрел. Только этого нам и не хватало. Японцы? Прикрывают своего? Или просто совпало? Второй разрыв — ближе. Третий — совсем рядом.
— Всем в укрытия! — заорал я, перекрывая гул.
Кто успел, тот нырнул в ямы, кто не успел — прижался к земле. Тишина, пронзённая редкими криками и лаем собак. Обстрел длился недолго — минута, может, две, но ощущение, будто полжизни. Разрывы сместились в сторону, потом затихли вовсе. Похоже, пристрелка. Или промахнулись.
Потихоньку все начали успокаиваться, разошлись по местам. Тело Лихницкого мы отнесли в палатку для умерших. И всё. Он теперь статистика. Цифра в отчёте. Один из миллионов, убитых задешево. Я снова пошел в «канцелярию». Сейчас я точно собирался выпить коньяку.
— Поспал бы лучше лишний час, — сказала Агнесс, заглядывая в палатку. Бледная, волосы чуть растрёпаны, взгляд тревожный. — Опять будешь пугать всех красными глазами. Как ты, Женя?
— Отвратительно. Сколько перенесли, и вот… Глупая смерть. Совсем ведь молодой, не жил еще… За что хоть?
— За то, что война. За то, что мы всё ещё здесь. Но ты не виноват. Сам же говорил: от горя лекарства нет. Не убивайся. Ты нужен. На тебя смотрят.
— Знаю. Но легче не становится. Скажи, пожалуйста, пусть сделают чай. Чёрный, покрепче.
От спиртного отказался. Следующий артналёт может быть точнее. Не хочется встречать его в состоянии михеевского «бодряка».
Снаружи поскреблись о полог. Только один человек может столь деликатно напоминать о себе в месте с отсутствующей звукоизоляцией.
— Заходи, Тит.
— Евгений Александрович, — тихо доложил Жиган. — Приехал полковник Мусабаев, из штаба. Был уже у вас, по охране.
— Помню. Проси. Он почти вовремя.
Полковник, маленький, с комплекцией жокея, обладатель выдающихся усов императорского фасона, на татарина, вопреки фамилии, совсем не походил. Скорее его можно было принять за потомка запорожцев. Именно он отвечал за охрану нашего госпиталя. На ловца, как говорится…
— Проходите, полковник, присаживайтесь, — встал я ему навстречу.
— Были здесь с отрядом неподалеку, решил заехать к вам, узнать, не пострадали ли от недавнего обстрела. А тут такое докладывают…
— Да уж, не справились ваши бойцы. Не только часовой погиб, и молодой врач тоже… Диверсант пытался похитить панацеум, думаю, не надо рассказывать о важности этого лекарства.
— Мои соболезнования, ваше сиятельство. Скорблю с вами.
— Взамен сочувствия давайте подумаем о достойной охране. И, вероятно, о лучшем месте. Мне не хотелось бы спасать раненых под артобстрелом.
  
— Я доложу по команде. Думаю, вопрос с передислокацией решим в ближайшее время. Что касаемо охраны… Ситуация тяжелая. Пожалуй, смогу выделить еще взвод. Людей катастрофически не хватает. И проведем облаву сразу после рассвета.
Толку с той облавы. Если у ночного гостя и были спутники, то они давно уже испарились. Но за дополнительную охрану спасибо. Пусть хоть колючей проволокой всё обнесут, если она есть, но терять людей я не хочу.