Жениться по любви...(СИ)

Она не прибавила «как у вас», но это прямо-таки повисло в воздухе.
— Сир Ламберт! — возопила почтенная родственница, обретя дар речи после довольно долгой паузы. — Что себе позволяет ваша супруга?
— Что? — уточнил он деловито. — Объясните, пожалуйста, я не понял, что вас возмутило. Она сказала, что бархат не годится для будней, и я с нею совершенно согласен.
— Кстати, тётушка, — невежливо перебив раскрывшую было рот заново даму, сказал сир Георг, — метель закончилась, вон какое солнце встаёт. Уверен, вас с вашими советами по хозяйству с нетерпением ждут дома. А то уже и до Излома Зимы недалеко, а там метели настоящие начнутся, вам отсюда будет вовсе не выбраться.
  
Ей это, конечно, не понравилось, но сообразить, что и так уже неприлично загостилась, способна была даже такая особа. Аделаида шёлковым голосом предложила гостье помощь в сборах, та, сухо поблагодарив, отказалась. А Елена, воспользовавшись тем, что погода и впрямь направилась, решила опять хоть ненадолго удрать из замка с его кусачими ящерицами и беззубыми змеями. Для начала, как водится, в храм, а потом к пекарю, к кому ж ещё? Она за время своего отсутствия отвыкла от здешней стряпни, а теперь вот поневоле вспомнила, что кухарка у сеньоров Волчьей Пущи была ещё хуже, чем управитель.
***
Похоже, дорогой супруг совершенно искренне считал детей и хозяйство заботой женщин, но удочерив Мелиссу и вообще пообщавшись недельку с детьми, сир Ламберт, видимо, осознал вдруг, что он уже не просто младший брат барона, а глава собственной семьи. И что в делах семьи этой следует навести порядок. А раз уж он что-то решил, то действовал быстро и жёстко. Они ещё толком дух перевести с дороги не успели, как Катерина оказалась женой кузнецова сына, а Герту начали учить вместе с младшими кузенами: бой на деревянных мечах, дорожка с препятствиями, поездки верхом — пока, разумеется, во дворе замка… Катерина возмутилась, что из её девочки делают какую-то мужиковатую наёмницу: на кого она будет похожа годам к двенадцати от таких занятий? На сиру Симону, Канн прости? Ламберт коротко и сухо послал её нянчиться с полугодовалым младенцем, а у ж о своей дочери, заявил он, он позаботится сам, как сам же сочтёт нужным. Ну… понятно, кто оказался в его внезапном рвении виноват: Катерина, косясь на Елену, прошипела что-то про змеищу, которой чужие дети, видать, спать не дают спокойно. И получила такую оплеуху, что не устояла на ногах. Кажется, Ламберт никогда раньше не бил её, потому что перепугалась она до онемения.
 — Эту змеищу зовут госпожа Елена, — медленно и тяжело проговорил он, придавливая мельничиху взглядом к заснеженным булыжникам двора; она даже отползти, не вставая, попыталась, побледнев так, что румяна выступили некрасивыми, совершенно чужеродными пятнами на помертвевшем лице. — И она моя законная супруга, мать моей приёмной дочери. Двадцать плетей за дерзость…
 — Сир Ламберт! — возмутилась Елена. — Это мать вашей родной дочери!
Он глянул было на неё так же, как на Катерину, но на удивление быстро сообразил, что она-то не дочка мельника из городка, принадлежавшего его брату.
 — Хорошо, — кивнул он. — Десять.
 — Она замужем, — не уступала Елена. — Велите мужу наказать её. Вам бы понравилось, если бы меня на всеобщее обозрение разложили сверкать голыми окороками?
 — Девять богов, — раздражённо сказал он, — она оскорбляет вас, а вы её защищаете?
 — Не её! — сухо ответила Елена. — Вас. Вы попользовались девушкой, а теперь выставите её перед посторонними мужчинами полуголой? Её муж будет так рад и так благодарен вам!
Катерина молчала, только тихонько подвывала, не смея вмешиваться в их разговор. Народ во дворе, делая вид, что ничего не происходит, старательно изображал бурную деятельность: кто снег разгребал, кто бежал с поручением или тащил что-то на кухню. Как только косоглазие не заработали и уши не вытянули на манер заячьих, пытаясь понять, в чём там дело? Катерину в замке, как успела узнать Елена, не особенно любили: и сама «больно много о себе понимала», и за её «гоблином в юбке» вечно приходилось то отмывать полы, то собирать осколки разбитой посуды и рассыпанную крупу. Елену, изнеженную горожанку, по мнению здешних жителей, не особенно жаловали тоже, но кажется, в сегодняшнем представлении героиней будет она, а злодейкой — Катерина. И было это так глупо и так некстати!
Сир Ламберт тоже молчал, хмуро глядя на супругу. Понятно, он совершенно не хотел, чтобы кто-то хоть подумать мог, будто жена им вертит как захочет. Но и не признать справедливость слов Елены он не мог: его бывшая любовница замужем, и муж её, что отвечает за жену перед богами и людьми, — не он.
 — Благодари мою супругу, — угрюмо обронил он. — И прощения проси, дура.
Катерина, вконец разочаровав Елену, проворно подползла к ней, вывозив юбку в грязном снегу, и поцеловала замшевую перчатку.
 — Простите дуру бестолковую, ваша милость, — заискивающе проговорила она. — Так уж мне обидно за доченьку стало — сердце вперёд ума вылезло, а язык у нашей сестры что помело, сами знаете.
 — Прощаю, — буркнула Елена, брезгливо выдернув руку. Захотелось даже снять перчатку и выкинуть её, даром что та была подбита мехом, но при этом удобно и красиво сидела на руке.
Сира Симона с Фридой помалкивали, не вмешиваясь в семейную сцену, и Елена, подавив тяжкий вздох, спросила супруга:
 — Сир Ламберт, я вам нужна? Я бы всё-таки хотела прогуляться.
 — До лавочки пекаря? — усмехнулся он. — Идите. Мне тоже купите что-нибудь.
 — И хоть бы раз спросил, а есть ли у супруги деньги на лишний пирог, — фыркнула Фрида, стоило им отойти на десяток шагов.
 — Если скажу, что нет, посоветует продать свои камешки, — в тон ей отозвалась Елена. — Я так понимаю, сире Аделаиде мои хризолиты спать не дают гораздо сильнее, чем мне чужие дети. Наверное, всей семье уже за… залюбила мозги, почему суконщики богаче баронов.
 — А камушки правда хороши, — Фрида даже языком прищёлкнула. — Чистые, прозрачные, без трещинок, без вкраплений — только зачаровывать. Попросите Каттена, на хризолиты лечебные чары лягут как родные. А мужик хоть денег заработает, оденется потеплее, а то он, похоже, из Зеленодолья бежал не чуя ног, в чём был.
 — Я не повезла их сюда.
 — Да? Ну… в общем, правильно. Куда их тут надевать?
Елена кивнула: некуда. Совершенно. И густо-красные, как зёрна настоящих заморских фруктов, гранаты здесь надеть некуда, и жемчуг. И вообще, хотелось держать все по-настоящему дорогие вещи подальше от госпожи баронессы, до сих пор болезненно переживающей, что младшая невестка возмутительно богата — и при этом совершенно не настроена делиться.
Дурацкий день, когда он поднял руку на женщину, и кончиться должен был по-дурацки. Дверь была тяжёлой и плотной, но надрывные стоны из-за неё были вполне различимы. Ламберт в раздражении рванул её на себя, в несколько шагов пересёк что-то вроде приёмной, устроенной Каттеном за то время, что сам Ламберт провёл в Озёрном, и влетел в спаленку лекаря. Где поперёк кровати лежала, извиваясь течной кошкой и чуть ли не рыдая в голос, какая-то сдобная бабёнка (лицо она прикрывала локтем, а узнавать всех баб Волчьей Пущи по нагим телесам Ламберт всё-таки не был способен). Каттен стоял перед кроватью на коленях, склонившись над прелестями свой подружки, но Ламберт даже подумать не успел, что он там разглядывает так близко… или не разглядывает, а… как котяра кошачьим же прыжком взлетел на ноги и махнул на ворвавшегося рукой. Что-то мягко ударило Ламберта под колени, и он мешком свалился на пол. Он тоже попытался вскочить, но с ужасом понял, что не может не только встать — даже голову повернуть. Мышцы отказали, и все кости словно бы вынули из него, только глазами двигать и мог.
  
Каттен меж тем накинул плащ прямо на голое тело и сказал с сожалением:
 — Прости, милая, не сегодня. Одевайся, провожу.
Он загораживал собой свою неудавшуюся любовницу, Ламберт мог видеть только босые женские ноги, потом их же в чулках и тёплых ботах. Потом мимо него проскользнула фигура в длинном тёмном плаще, прошёл сам Каттен, а он так и остался валяться на полу, неспособный даже выругаться вслух. Нет, про себя он, конечно, матерился долго и проникновенно, сам понимая, что повёл себя как полный идиот: врываться без спросу к магу, будь он хоть десять раз целитель! Фриду, помогающую строить горку для приютских детишек, забыл? Один небрежный жест (пассами, кажется, она их называла) — и куча, сложенная из снежных глыб, заровнялась безупречно гладкой ледяной коркой. К опасливой радости сироток постарше и подростков-послушников, настроившихся таскать воду вёдрами с речки. А Ламберт зябко поёжился, представив себе такую же ледяную корку на живом человеке.