Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы
— Правда, Рахель, правда, — говорю я, поправляя ее волосы, сбившиеся на лоб, и целуя ее волосы, от которых так пронзительно пахло снегом и пеплом.
— После того, как ты уехал, я выкурила, наверное, целую пачку, и от меня пахнет табаком, — признается Рахель.
— Уходят запахи и звуки, — невпопад произношу я, — пойдем, Рахель, посидим в кафе, у нас еще есть время.
Мы проходим в круглый зал, который располагается перед выходом на перрон, садимся за маленький столик, заказываем у официантки какую-то нехитрую буфетную снедь, но Рахель к еде так и не притрагивается.
— Смотри, как интересно, — говорит она, — весь зал опоясывают часы, они показывают время в Москве, Минске, Праге, Братиславе, Берлине, Париже, Нью-Йорке… И что самое интересное, они все исправны до тошноты, они все работают, как заведенные. А мне хочется остановить время, понимаешь?! Ни на одних этих часах стрелка-дура не замерла хотя бы на секунду!
Пропел, просвиристел, прошелестел голос чешского диктора, оповещая о том, что начинается посадка на поезд, следующий в город Т.
— Пойдем на перрон, Рахель, — я беру ее за руку и веду к выходу.
На перроне было морозно; хлопья снега кружились тяжело и грациозно; пепел от ее сигареты кружился в воздухе, как снег, и падал на землю, смешиваясь со снегом.
— От твоих волос пахнет пеплом и снегом, — сказал я.
Она бросила недокуренную сигарету и обняла меня.
— Родной мой, — прошептала она, — ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо…
И вновь мы стояли, обнявшись, забыв обо всем на свете, пока до нас не донесся визгливый официальный тон проводницы:
— Поторопитесь там, девушка, через две минуты отправляемся!
— Все, — сказала она, нехотя отстранившись, — мне надо идти.
— Иди, — сказал я.
— Не хочу! — зло выкрикнула она, неистово обняла меня, крепко поцеловала в губы и, оттолкнув, буквально вскочила в тамбур. Пока она дошла до своего купе, поезд тронулся и стал потихоньку набирать ход. Я успел увидеть ее в обрамлении оконной рамы и помахал рукой. Она послала мне воздушный поцелуй, и вдруг застыла, не двигаясь — эдакий уносящийся вдаль стоп-кадр, щемящий снимок на память.
А утром, как и обещали, подали автобусы, и мы снова шумною гурьбой отправились в аэропорт, и все повторилось сначала-с той, пожалуй, лишь разницей, что на этот раз я твердо был уверен — вылетим точно в срок. Так и случилось.
И в небе, находясь рядом с Господом Богом, я благодарил его за подаренный мне фантасмагорический сюжет, за право участвовать в нем, за право чувствовать обнаженным сердцем то, что, может быть, многим никогда чувствовать не дано.
И все вертелась у меня в голове фраза, брошенная моим приятелем, искусным выдумщиком, пожирателем всевозможных историй, ловцом фактов и суровым бытописателем действительности.
— Знаешь, старик, — задумчиво говорил он мне, — бывает так, что ни с того ни с сего западаешь на человека; и куда бы тебя ни забросила судьба, и где бы ты ни очутился, неожиданно для себя вновь и вновь натыкаешься на него и вдруг понимаешь, что это какая-то сумасшедшая невозможность расставания…
Опомнившись, оба… или «Ванильный вечер»
Клялась ты — до гроба
Быть милой моей
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.
…Не сговариваясь, оба они назвали этот вечер «ванильным».
Во-первых, потому, что так называлось кафе, куда они внезапно заскочили, повинуясь какому-то непонятному для них зову.
Во-вторых, этот вечер действительно казался пряным, как ваниль, — пряным и терпким, как желание, и дурманящим, как кальян.
Желание жгло их обоих, но оно же и отпугивало, и они вели себя, словно испуганные птицы, то слетаясь друг к другу вплотную, то разлетаясь в стороны и опасливо поглядывая друг на друга исподволь.
Она называла себя Стелла Стайн, то ли радуясь согласному созвучию имени и фамилии, то ли отсылая к Гертруде Стайн-с тайным ли умыслом или явным, но к той Гертруде Стайн, которая придумала термин «потерянное поколение»; Боже! кто из нас не считал себя потерянным на определенном этапе жизни?!
Его звали Лев Велин; зеркальное отражение имени и фамилии его не волновало, но без мистики все же не обошлось, без магии цифр, его насторожившей: Стелле 12 июля исполнилось 25 лет, а Льву 21 июля — 52.
Лев и Стелла познакомились случайно в «ВКонтакте» — социальной сети, порожденной сумрачным питерским разумом. Раз за разом обменивались они редкими посланиями и, может быть, никогда бы и не встретились, если бы не командировка Велина в тот самый город, где жила Стайн.
Они созвонились и договорились о встрече; в письме, ее предваряющем, Лев предложил Стелле перейти на «ты».
«Только после того, как мы выпьем на брудершафт!» — парировала Стелла.
«Идет, — согласился Лев, — встречаемся в ресторанчике “Амарилис”, там подают кьянти…»
На том и порешили.
В условленное время Велин подошел к «Ама-рилису» и заглянул вовнутрь: увы, свободных мест не было.
«Здесь недалеко, буквально в десяти минутах ходьбы, есть кафе “Ваниль”, - подсказал расторопный метрдотель. — А у нас сегодня глухо…»
Велин побродил возле ресторана, размышляя, что же делать, но Стелла не появлялась. Наконец, она позвонила ему на мобильный:
«Лев, ты меня прости, я чего-то тут заплутала, у меня географический кретинизм, понимаешь?! В общем, я тут, рядом, буду минут через десять…»
«Хорошо, — сказал Лев, — жду…»
В самом деле, через десять минут, виновато улыбаясь, Стелла подошла к месту встречи, она беспомощно развела руками, Велин хотел успокоить ее и слегка обнял. Девушка не отстранилась, но то, что было дальше, оба помнили смутно, хотя и признавались потом, что чувствовали себя, как в бреду.
Взявшись за руки, будто они встречаются уже в сотый раз, Стайн и Велин побрели, не разбирая дороги, куда-то наугад, но самое интересное, что через пятнадцать минут беспорядочного блуждания по переулкам они каким-то непостижимым образом вышли к тому самому кафе «Ваниль».
Им повезло: оказался свободным небольшой кабинетик, вход в который закрывала штора из грубого сукна.
Тотчас нарисовалась шустрая официантка, метнувшая на стол пухлое меню.
«Я ничего не хочу, только вино, ладно?..» — сказала Стелла, улыбнувшись.
«Только вино…» — повторил Лев.
«Я тебе не писала, но Лев входит в число трех моих любимых имен, — Стелла пригубила немного вина. — Лев, Марк и Михаил…
Почему ты на меня так странно смотришь?»
«Михаил-это имя моего младшего брата, а Марк-мой сын… — тихо-тихо прошептал Лев, — откуда ты это знаешь? Ты ведьма?»
«Я и сама, честно говоря, не знаю, кто я…» — Стелла закурила.
«Мы выпьем на брудершафт?» — поинтересовался Лев.
«Конечно!» — просто, безо всякого кокетства ответила Стелла.
Они выпили, поцеловались, едва соприкоснувшись губами, но, спустя мгновение, их словно ударило током, и поцелуй повторился. На сей раз он получился затяжным, как прыжок с парашютом; а впрочем, Лев и сам чувствовал, как проваливается в какую-то бездну, летит, не успевая дернуть кольцо.
Они пили, снова целовались, пили, лихорадочно говорили о чем-то, снова пили, обнимались так, словно искали друг у друга защиты.
Внезапно штора отодвинулась, и в комнату вошел чернявый человек в униформе, держа в руках прибор для курения кальяна.
Ни слова не говоря, он поставил прибор на стол и исчез, как тень отца Гамлета.
Лев взглянул на Стеллу.
«Что это?» — удивленно спросил он.
Стелла пожала плечами и улыбнулась. Затем взяла выходящую из сосуда трубку и вдохнула кальянный дым.
В сосуде тотчас забулькало, и, сделав паузу и выдохнув ароматный дым, Стелла произнесла: «Что ж, вполне качественный кальян…»