Черный часослов
Я смахнул предательскую слезу тыльной стороной ладони и улыбнулся.
– Это от дыма; пожалуй, надо открыть окно, – сказал я.
Однако дедушка уже поглядывал на меня с подозрением: от него ничего не могло ускользнуть, даже крошечная слезинка, несмотря на его слабое зрение.
– Деба, сходи-ка в кладовку, принеси нам багет – пора нам затеять хороший полдник из поджаренного хлеба с вареньем, – сказал дедушка, нацепив свой берет на голову правнучке, и та умчалась, счастливая, в предвкушении своего любимого лакомства.
– Сынок, у тебя такое лицо… похоже, ты принес плохие новости. Что случилось, кто-то умер? – спросил он встревоженно.
– Никто не умер, – успокоил я его. – Но нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Сейчас мы перекусим, и я отвезу Дебу в Лагуардию, а потом вернусь и останусь ночевать в Вильяверде.
– Понятно, – ответил дедушка, как всегда решительно, и вновь улыбнулся, когда появилась Деба с несколькими багетами, сложенными в подол платья, как в люльку.
– Папа, у меня есть для тебя подарок, я сделала его в школе, – гордо сообщила мне она. – Я нарисовала твой день рождения на браслете. И я хочу, чтобы ты никогда-никогда его не снимал.
– Как это ты нарисовала мой день рождения на браслете? – спросил я, заинтригованный.
– Они сейчас учат цифры, – пояснил мне дедушка.
– Вот, смотри, – сказала дочка и, немного помучившись, кое-как повязала мне браслет, на котором детским почерком было выведено: «12» и «08». Сначала я не понял, но потом до меня дошло: двенадцатое августа, день моего рождения.
– В таком случае обещаю никогда-никогда его не снимать, – торжественным тоном произнес я, и мы еще долго сидели все вместе у огня, глядя, как вечерняя тьма постепенно окутывала горный хребет, пока не поглотила его целиком.
* * *Уже была ночь, когда я вернулся в деревню, поговорив с Альбой и уложив спать Дебу. Дедушка ждал меня, сидя на диване в своих альпаргатах [8], уже несколько сонный.
– Ну, рассказывай, сынок; дай бог, все не так страшно.
– Если честно, даже не знаю… Это касается нашей семьи. Моей мамы. Давай я расскажу тебе все по порядку, и ты сам скажешь, что думаешь об этом.
Я рассказал ему все, что произошло с тех пор, как несколько дней назад меня застал врасплох в музее игральных карт звонок некоего Калибана. Мне ничего не пришлось умалчивать и корректировать: дедушка привык слушать о моих рабочих делах, и рассказ об убийствах и похищениях не повергал его в шок.
– Унаи, твоя мать умерла сразу после рождения Германа. Я видел ее мертвое тело, это была она. Живот у нее все еще был большой.
– Ты уверен, что она была мертва? Не могло ли это оказаться какой-то ошибкой? Подумай хорошо.
– Я в своей жизни повидал много мертвых, с самого детства. Умирали мои братья – тогда это было в порядке вещей; умирали родители, дяди, тети, бабушки, дедушки и соседи. Потом, на войне, я видел еще много смертей, слишком много. И вот теперь мне почти сто лет, я похоронил всех, родившихся раньше меня. Твоя мать была мертва, отец убит горем, Герман лежал в инкубаторе, а ты все время спрашивал и спрашивал, когда же наконец мама вернется домой. Ты задавал этот вопрос многие месяцы, хотя я водил тебя на кладбище; ты еще толком не умел читать, и твой детский мозг не мог осознать произошедшее. Да и вообще… твоя мать – фальсификатор книг? Она была такой доброй и честной, бедняжка… Слишком доброй, и совершенно немыслимо, чтобы она могла кого-то обманывать.
– В таком случае должно быть другое объяснение. Разве могут быть случайными столько совпадений: мои родители имели книжный магазин, предполагаемое похищение и два убийства связаны с торговлей старинными книгами, не говоря уже о том, что действие разворачивается в Витории и Мадриде… А ведь мой отец поначалу работал какое-то время у своего друга в Мадриде?
– Да, у Алистера, сына моего друга Гаэля. Того самого, в честь которого я дал имя твоему отцу. Я уже рассказывал тебе однажды эту историю об именах.
– Ну, наверное, я не придал ей тогда особого значения, потому что вообще-то я ничего такого не помню, – опустив голову, немного виновато признался я.
– Вот поэтому я и не стал тебе ее больше рассказывать, – заключил дедушка со своей убийственной логикой и пожал плечами.
– В любом случае нужно поискать официальные документы; у тебя ведь все хранится, я знаю.
В течение многих лет я не беспокоил дедушку подобными разговорами. Мне всегда казалось, что в каждой семье имелось какое-то табу, красная линия, проклятое имя, при произнесении которого вслух все вдруг умолкали и утыкались взглядами в стену.
– Если что-то есть, то оно должно быть наверху, – уверенно сказал дедушка.
Похлопав меня по колену, он поднялся с дивана с большей живостью, чем я сам, немного уже закоченевший от ночного холода Вильяверде.
Я последовал за дедушкой вверх по лестнице, поднимавшейся до третьего этажа дома. Дерево посередине ступенек было настолько истерто, что ноги почти соскальзывали с них, но дедушка ни разу не оступился, несмотря на столь крутой подъем.
Все пространство наверху, под двускатной крышей, представляло собой чердак. Это было ничем не перегороженное помещение, за исключением вековых деревянных колонн, поддерживавших потолочные балки и множество раз перекрашенных иудейским битумом. Здесь дедушка хранил разнообразный хлам, стулья, на которых уже некому было сидеть, банки с грушами в вине, печеные яблоки, сливовое варенье – все то, чем он с удовольствием одаривал нас из изобилия своего сада, – и коробки, очень много коробок.
Я остановился перед столом для пинг-понга, в который играл подростком со своим братом Германом в те времена, когда лето длилось сто дней, а зима – сто ночей. Именно за этим столом были раскрыты наши последние дела, это была практически голограмма моего мозга.
Я взял тряпку. Сначала убрал сетку, потом вытер пыль. Это было не просто действие. Это был настоящий ритуал, которого я всегда придерживался при работе над самыми сложными делами в качестве профайлера.
Дело, с которым довелось столкнуться теперь, было двойным вызовом, тройной загадкой – сплошные вопросительные знаки… Должен признаться, именно поэтому оно притягивало меня, как бутылка джина манит алкоголика: это была моя тайная страсть, то, чего я не открывал никому.
Дедушка нарушил течение моих мыслей, поставив на стол тяжелую картонную коробку, грозившую развалиться прямо у нас на глазах. На ней не было ни единой надписи, по которой ее можно было бы идентифицировать: я, напротив, всегда имел обыкновение подписывать свои коробки, обозначая на них период, годы или имена людей, имевших отношение к их содержимому. Так что у меня были коробки с названиями «Паула и малыши», «Сан-Виатор», «Университет», «Аркауте»…
– Вот некоторые бумаги твоего отца; посмотрим, что тут есть. Я уже много лет сюда не заглядывал.
Это напомнило мне теорию загадочного ящика знаменитого сценариста Дж. Дж. Абрамса, создателя одного из самых любимых моих сериалов, «Остаться в живых». Он рассказывал, что дедушка подарил ему в детстве закрытый ящик – такой, какие продавались в магазинах для фокусников. На одной из его сторон был нарисован вопросительный знак, и в нем могло быть что угодно: воздушные шарики, конфеты, паровозик, рогатка… Пока ящик был закрыт, внутри могло находиться все, что рисовало его воображение, но ему хватило ума не открывать его. Никогда.
Спустя десятилетия, когда Абрамс начал писать сценарии, он поставил в своем кабинете этот магический ящик – все еще девственный, ни разу не открытый. Работая над своими сценариями, он представлял себе каждую историю таким ящиком, содержавшим в себе все вопросы, и никогда не торопился отвечать на них. Это была его работа – создавать загадки.
Моя же работа заключалась как раз в противоположном. Я должен был находить ответы на все вопросы, поставленные передо мной убийцей: «Кто я?», «Почему я это сделал?», «Как я совершил убийство?», «Ты поймаешь меня?».