Журналист: Назад в СССР (СИ)
Но лишь дойдя до обрыва над рекой, где зимою закольцовывалась лыжная трасса, и слегка отдышавшись от волнения, я окончательно признался себе, что это была именно моя мама, и никто иная.
Правда, в ту минуту меня гораздо больше интересовало, озадачивало и просто бесило совсем другое: почему же она лишь скользнула по мне взглядом и затем преспокойно отвернулась? Неужели в этой странной, новой для меня реальности, я изменился внешне настолько, что меня не узнала даже собственная мать?
Если вы думаете, что я должен был вернуться, подойти к своей матери и обо всем толком ее расспросить, то у вас нет сердца, или вы просто бесчувственный чурбан. Но зато вы, по-видимому, уж очень смелый человек.
Признаюсь честно, я растерялся. Посудите сами: увидеть в течение двух дней собственную мать в двух разных обличьях с разницей в двадцать как минимум лет — тут мало никому не покажется. И теперь я уже совсем не был уверен, живых ли я видел в этом парке людей, в плоти и крови, или это были какие-то бестелесные, инфернальные фантомы?
И поэтому меня уже больше совсем не тянуло сюда, на лоно культуры и отдыха. А ну, как в следующий раз я увижу свою мать в обличии какой-нибудь столетней старухи?
Но сначала следовало выбраться из парка.
Мысль о том, что придется снова пройти мимо этой дамы на скамейке, для меня сейчас была невыносимой. Я подошел к краю обрыва и осторожно заглянул вниз.
Там тянулся старый заброшенный пляж, в моей реальности давно и безнадежно закрытый городской администрацией. Зато сейчас я видел немало загорелых фигур на песке, у речного берега; они загорали, играли в волейбол или просто лениво сновали по песку между стальными «грибками» для тени и высокими кабинками для переодевания. Спуск к пляжу выглядел довольно пологим, вдобавок там было много глиняных уступов, поросших высоким дерном, и согнувшихся вниз кустов, за которые в случае чего можно было ухватиться. Так я и сделал, и спустя пять минут был уже внизу, на асфальтовой дороге, ведущей из парка к приречному городскому району. Но пока я спускался, боком и спиной вперед, часто тормозя подошвами кроссовок на глинистых и травяных склонах, мне почему-то казалось, что моя мама сейчас стоит на краю обрыва и пристально смотрит мне вслед.
Спустившись и пересекая пляж, я заметил в стороне компанию подростков-старшеклассников и сразу вспомнил о давешних шакалах, зажавших малолетнего шкета Женьку. Летом, в жару, полудикий пляж на окраине парка как нельзя лучше подходит для мест обитания таких разбойных шаек. Не хватало еще тут повстречаться с ними.
К счастью всё обошлось, и никаких неприятных встреч нынче меня больше не ждало. Правда, не обошлось и без небольшой новости. Вернувшись домой, я нашел в дверях записку
«Жду завтра у себя к 10.00. Убедительная просьба не опаздывать. С тобой хочет встретиться один человек. Сотников»
Это известие показалось мне не только любопытным, но даже волнительным. Кто это еще хочет со мной встретиться? Со мной, кого в этом городе не знает, наверное, ни одна живая душа, кроме секретаря приемной комиссии и сотрудников еженедельника «Пульс». А, вдруг, покуда я фланирую по парку, моя настоящая мама сама отыскала меня, и завтра в редакции абитуриента Якушева ожидает поистине неожиданная встреча?
В другие времена я бы сказал, что это невозможно, но сейчас, пребывая в теле семнадцатилетнего парня-абитуриента, я бы не спешил с поспешными выводами. Поэтому весь оставшийся день провел в бесцельных рассуждениях, прикидках, сопоставлениях. А потом мне все-таки удалось отвлечься, и помог этому «фонарь для идиотов» — телевизор.
За всеми этими перипетиями я совсем забыл, что сегодня было воскресенье, и не простой июльский день, а 19-е число. А 19-е июля 1980-го года в истории моей страны впоследствии всегда считалось поистине исторической датой. Сегодня в Москве открывалась Олимпиада!
Я включил телек и, глядя на экран, ломал голову, пытаясь вспомнить, видел ли я эту телетрансляцию прежде, в своей реальной жизни. Пытался, но никак не мог припомнить: скорее всего, был где-нибудь с друзьями на пляже, спасаясь от послеполуденной июльской жары. Поэтому сейчас я смотрел телетрансляцию с интересом.
Уже потом, став опытным журналистом, делая передачи для ТВ и интересуясь его технологиями, я узнал, что в тот июльский день открытие московской Олимпиады смотрели почти четыре миллиарда людей, а это половина всего населения земного шара на тот момент. И я теперь был в их числе, надо же…
Глядя в телевизор, я лениво листал страницы купленных поутру учебных пособий для поступающих в вуз по специальности «журналистика». Историю я знал превосходно, с английским языком проблем тоже нет, сочинение напишу легко, на опыте и классе, а вот литературу следует вспомнить хотя бы для того, чтобы в точности знать, какие тогда произведения изучались в школе и, следовательно, могут попасть в экзаменационные билеты.
Из телека доносились мелодичные, знакомые каждому советскому человеку перезвоны кремлевских курантов. На стадионе в Лужниках начиналась торжественная церемония открытия, и бой курантов сменился бравурными аккордами праздничной увертюры «композитора Штоштаковича». Это были двадцать вторые летние Игры, и по традиции поле стадиона меряли шагами молодые люди обоего пола, наряженные в древнегреческие одеяния. Потом началось шествие команд, которое открыли тоже спортсмены Греции, только уже нынешней, а завершили наши, как хозяева соревнований. Причем полтора десятка команд шагали под знаменами Международного или своих олимпийских комитетов, и я сразу вспомнил — из-за бойкота. А бойкот — из-за Афгана. Такие дела…
Интересно, у себя на родинах эти спортсмены, все-таки приехавшие из бойкотирующих стран, были объявлены предателями, или, как говорится, ничего личного, бизнес есть бизнес? А в том, что большой спорт давно уже стал бизнесом и средством зарабатывания столь же больших денег, я убедился еще много лет назад.
Прямо из космоса прислали поздравление Олимпиаде наши космонавты Попов и Рюмин. Читая его на экране, я в очередной раз убедился, что из всего нашего звездного отряда я уверенно помню по именам от силы первую десятку. И то, потому что их портреты печатались тогда везде, даже в таких детских журналах «Мурзилка» и «Веселые картинки», которые в нашей семье выписывались для меня ежегодно в обязательном порядке.
После президента МОКа открытие Игр торжественно провозгласил наш дорогой генсек, товарищ Леонид Ильич Брежнев лично. Я невольно расхохотался, но не из-за неприязни к дяде Лёне: с годами, умнея и мудрея, я проникался к нему всё большим уважением. А тогда, сразу после Олимпиады, в стране в ходу был анекдот, который я как раз сейчас и вспомнил.
Вместо приветственной речи на открытии Олимпийских Игр наш Ильич, который всегда читал свои речи по бумажке, вдруг начал нараспев произносить буквы: О-о-о-о, О-о-о-о, О-о-о-о…
А ему сзади референт тихо шепчет:
— Леонид Ильич, это не буквы, это кольца олимпийские!!
Потом состоялся торжественный вынос на стадион олимпийского флага, показательные полеты над публикой стаек белоснежных голубей, и наконец, бегун красиво и величаво вынес на поле священный огонь, по традиции зажженный аж в Греции. А разжег пламя в стадионной чаще уже другой спортсмен, олимпийский чемпион 1972 года Сергей Белов. Как мне помнится, впервые в XX веке олимпийский огонь зажег баскетболист. Я знал, что «игрок последних секунд» Белов впоследствии станет первым иностранцем, которого американцы примут в свой почетный Зал славы баскетбола. Много чего еще случится потом и с нами, и со страной, и теперь я задумчиво глядел, как на поле стадиона в Лужниках выступают артисты и спортсмены, а зрители изображают прямо на трибунах своими телами «живые картины».
Один мой старший коллега, тележурналист, стажировавшийся тем летом в Москве, рассказывал мне, что этот «экран» на Восточной трибуне был образован из четырех с половиной тысяч специально подготовленных зрителей. «Всем заранее выдали специальные наборы одежды — цветные шапочки, манишки… А еще рисованные панно для создания масштабных узоров на трибунах и пучки разноцветных флажков. Когда всё это меняли, сменялись и рисунки. Сменами командовали специальные дирижеры, репетировали долго. Но там сидели в основном солдаты, их специально пригоняли. А они привыкли выполнять команды. Да что там солдаты — у нас тогда все выполняли команды: что партия скажет, то и делали…»