Двоюродная жизнь
Кирилл Рассадин был сыном богача и внуком богача. Дед и отец строили речные порты и пристани. Кирилла готовили к тому же, но он не успел закончить даже второй семестр в Высшей школе управления. Мартовским утром народу сообщили, что группа офицеров, приверженных идеалам демократии, свергла Антинародный режим и установила Новую Честную Власть. Через год это уже был праздничный день с флагами – но Кирилл праздника не увидел, потому что был в тюрьме. Праздник отметили музыкой из всех дырок и куском вареной колбасы к каше. Кирилл колбасу есть не стал, отдал соседу. У всех в камере сделался понос, а Кириллу сделали темную – как будто он знал про тухляк в колбасе.
* * *Идти было недолго. Сельская управа была в низком бревенчатом доме.
Трое мужиков играли карты. На столе был импортный коньяк и коробка конфет. На диванчике у стены спала баба в ночной рубашке, но в грязных сапогах. Над ней висел портрет бесцветного господинчика с триколором в петлице.
– И чего? – спросил Кирилла мужик, сгребая в кучу затрепанные карты.
Кирилл увидел, что у него в ногах автомат. У других – тоже. Лица у всех были худые, тонкие и задумчивые. Кроме спящей бабы – она фыркала и морщилась во сне, но прихихикивала. Видать, ей снилось что-то неприличное.
– Прибыл по законному решению суда, – Кирилл протянул бумаги. – У меня «скромная жизнь».
– Непруха тебе, орел! – сказал тот, но бумаги не взял. – Вали, куда сам знаешь. В пределах сельского поселения Капитанская.
– Как это? А вы меня не должны… – он хотел сказать: «устроить на жилье», но мужик – видать, местный начальник – перебил:
– Ничего мы не должны. Разъясняю. Что твоя СЖ значит для тебя? Устраивайся как можешь. Но без права покидать назначенное место. Что твоя СЖ значит для меня? Что я не могу тебя пристрелить. Если ты не бузишь, конечно. Всё. Наши отношения выяснены. Давай, не задерживай. Вам сдавать, Николай Евгеньевич! – обратился он к своему картежному партнеру.
Кирилл увидел, что на стене висит календарь, вгляделся в него и обомлел. Две тысячи ноль сорок пятый год. Значит, ему двадцать три года. Значит, он просидел в тюрьме не год, не два, а целых четыре. Они в камере царапали полоски на стенах, охранник их закрашивал. Когда объявили решение, ему не сказали, который сейчас год. Объяснили, что да как. Посадили в поезд. Потом в старый джип. Здравствуй, пожизненная «скромная жизнь».
Как давно! И как быстро все изменилось снаружи.
Он два дня осторожно бродил по поселку. Ночевал в сгоревшей фабрике – натаскал туда еловых веток. Ел галеты по чуть-чуть. Людей на улицах почти не было, а которые были – пробегали мимо, так что и не спросишь ничего. Из уличных громкоговорителей доносились новости и музыка. Из новостей – события в Сенегале и Кампучии. Из музыки – сюита из балета Стравинского «Петрушка».
* * *На третий день Кирилл набрел на костер. Вокруг сидели молодые ребята и девчонки. Подошел. Долго стоял. Потом присел на бревно рядом с одним. Вытащил из рюкзака последние галеты.
– Ух ты! – усмехнулся парень. – Столица? Сам тоже столичный?
– Ага. По закону, – сказал Кирилл. – СЖ.
– У нас два сэжешника было в прошлом году. Один вроде утопился, – парень показал на озеро, блестящее сквозь деревья. – А другой ломанулся на выход. Прошагал две версты, а тут дрончик прилетел, и его чпок! Зовут тебя как?
– Кирилл! – он протянул руку.
– Давид! – сказал парень.
Да, да, конечно. Последний приступ почвенности, лет десять-двадцать тому назад. В тюрьме ему рассказали. Мода на библейские имена. Саул, Соломон, Моисей, Мельхиседек.
Перезнакомились. Кстати, Мельхиседек в этой компании тоже был. Но совсем маленький, лет восемь, как будто первоклассник.
– В школу ходишь? – спросил Кирилл и дал ему леденец.
Он как будто не понял. Зато Кирилл всё понял.
Помолчали. Потом какой-то парень – Саул, кажется – спросил:
– А вдруг ты нам девок будешь портить?
– Не буду. Я бы, может, и рад, – он криво улыбнулся, – да нечем. Нет у меня ничего. Мне всё отбили.
Хотел сказать «полицаи» или «новые честные», но испугался. Не знал, за кого эти ребята. Поэтому сказал просто – «в тюрьме».
– Покажи! – потребовал Саул.
У Кирилла уже не было сил стыдиться или отстаивать какое-то там поганое достоинство личности. Он расстегнул и спустил брюки и трусы. Показал.
– Да, кислое дело, – сказал Давид.
Парни вздохнули. Восьмилетний Мельхиседек оттянул себе резинку на штанах и проверил, все ли у него там на месте. Кирилл улыбнулся: ведь правда смешно!
– А можно пальцáми! – вдруг хихикнула какая-то девчонка.
Саул обернулся и звонко хлопнул ее по роже.
– Не наглей, манда! – прикрикнул он. – Человек правду сказал, а ты наглеешь!
Девчонка не обиделась, вот что интересно. Сплюнула, высморкалась, подошла поближе и стала рассматривать Кирилла. У нее были маленькие серые глаза и чуть искривленный нос. Наверное, когда-то ей врезали как следует.
Кирилл понял, что он теперь «человек». Стало легче.
– У меня книжки все поотбирали – сказал он. – Верите, ребята, я последний раз книжку читал года четыре назад. Изголодался, правда. У вас есть? Здесь вообще, типа, библиотека есть?
– Нету, – Саул помотал головой. – Бумажная книга – это старо. Несовременно. Все в интернете, все в Сети. Книжки народ на растопку пустил. А потом интернет вырубили. Два года как. Так что с книжками тю-тю.
Давид оглядел ребят. Наверное, он был тут за старшего.
– Куда ж тебя поселить? – вслух задумался он.
– Ко мне! – сказала та самая девчонка и протянула Кириллу руку. – Будем знакомы. Гаря! Полное имя Агарь!
* * *Недели через две Кирилл примерно понял, как живут в Капитанской. Есть Центр, где управа. Управцам доставляют городскую еду и выпивку. Есть Лесная часть, Луговая часть и Береговая часть. Там огороды, козы, овцы. Магазина нет, больницы нет. Доктор есть, старик. Учителей нет. Люди разбегаются. Иногда возвращаются, говорят, что в уезде еще хуже. Две трети домов – брошенные. Остатние люди помаленьку таскают оттуда вещи; вскрывают полы и потолки, иногда находят что-то нужное. Штуку ситца, например. Овчину. Или старинные монеты. Есть базар, там меняют еду на еду. Например, козленка на полтора пуда репы. Мясо заворачивают в фольгу – на бывшей футлярной фабрике остались немереные рулоны. Хлеба нет. Когда-то возили, теперь перестали. Едят картошку, репу, свеклу, кабачки. Ну и козлятину-баранину. Живут, в общем. Но почему-то не рожают. Самый младший в поселке – мальчик Мельхиседек, ему восемь, он еще при анерешках родился. Анерешки и энчевешки – так называли в Капитанской старую и нынешнюю власть: «Антинародный Режим» и «Новая-Честная». Говорили о них, как о насекомых – вредных, мелких, но неодолимых. Вроде клещей или ос: презирали, но побаивались. Так вот, энчевешки раздают какие-то особые конфеты, и все в порядке – у девок ничего не зацепится, да и парням как-то неохота.
Гаря жила в Береговой части, сто шагов до воды. Большая изба – комната, печь, два топчана. В соседней комнате – козы. Один раз Кирилл – как бы мимоходом – спросил, где ее папа с мамой. «Видать, там же, где твои», – бросила она через плечо. Они косили траву для коз на Вонючке.
«Вонючка плохое место, – объясняла Гаря. – Там закопали всех из старой управы и начальство с фабрики, и вообще всех центровых. Вместе с семьями. Чтоб потом не отомстили. Человек пятьсот, почти половина поселка. Там была такая лощинка. Туда их сложили. Остальным велели возить землю тачками. Но все равно слой был тонкий, не больше метра. Воняло сильно. Два года прямо бэ! Потом полегче. Зато трава хорошо растет. Народ стесняется ходить. А мне что делать? Мою деляну отжали».
Накосили, устали, попили кипятку с сушеными яблоками, брякнулись спать по своим лежанкам. Вдруг Гаря попросила:
– А расскажи про Москву.
Кирилл заговорил как будто первый раз за эти годы. Лег на спину, заложил руки за затылок, подивился, что ему сено больше не колет шею – а ведь как он мучился первые дни! Скотина человек! Ко всему привыкает! – и, глядя в черный потолок, стал подробно и красиво описывать их прошлое житье. Квартира в тихом зеленом переулке. Дача в старом лесу. Кошки и собаки. Садовник и горничная, повар и уборщица. Вилла в Испании. Домик в Италии. Про Италию рассказывал долго и любовно. Флоренция, Венеция и особенно Рим. Площадь Навона с мраморными фонтанами, купол Святого Петра… Но Москва лучше всех, нигде в мире нет такой мощной красоты центральных улиц, таких ресторанов, бульваров, старины и модерна, такого выхода из Большого театра, когда дух занимается от простора, красоты и роскоши, да, да, от роскоши, не надо стесняться этого слова! Вот даже Чехов говорил: «роскошная женщина». Ты хоть про Чехова слышала? Читала?