Утопленник (СИ)
— Правда же, кто нас знает? Извини, Патька, твоя ненаглядная жёнушка больше не будет.
Солнце светило вовсю, вливало золото в белоснежную комнату. Анжела втянула носом благоухание белых роз шикарного букета, подгоняемое ветерком из открытого окна. Цветы доживали в богатой бело-голубой иранской вазе на полу возле стеклянной двери на балкончик. Прозрачная тюлевая штора слегка колыхалась от сквозняка, и, хоть солнце давно уже нагрело воздух, чувствовалась свежесть ночного дождика. Анжела потянулась, изображая кошечку, лениво зевнула, прикрыла ладонью рот. Какое наслаждение быть счастливой.
Бабушка? Должны позвонить из медицинской экспертизы. Скорбная мысль омрачила сознание, но Анжелика отстранилась от чувства утраты тем, что бабуле уже почти сто лет, она довольно пожила на белом свете и семья устроит ей приличные похороны, достойно проводит в последний путь.
— Прости, моя бабушка.
Анжела опустила ступни на прохладный паркет. Лёгкая нахлынувшая грусть пошатнула красное, или, скорее всего, розовое настроение, захотелось поцеловать детей: она обожала своих девочек. И прильнуть к губам Потапа, да так, как пиявка, пусть его губы будут как круги на спине после банок в древности. Эта озорная лихоманка-мысль развеселила её. Собираясь ещё больше насладиться свежестью прекрасного утра, или уже дня, Анжела подошла к балкону и раздвинула стеклянные двери. Сладковатый запах разложения защекотал ноздри.
— Фу, гадость. Откуда это?
Смешно сморщив носик, она помахала рукой, рьяно отгоняя от лица вонь гниения, узкая нежная ладонь крепко схватила туалетную воду с кофейного столика и тщательно попрыскала вокруг. Несколько раз принюхавшись, шебарша носом, словно ёжик, с лёгкой злобой на лице, Анжела захлопнула двери и окна и, скрестив локти на груди, надула щёки, уставила философский взгляд в самую дальнюю точку потолка. Всё это она проделывала по-обезьяньи играючи, пока никто не видит, будто наблюдала за собой со стороны. И кайфовала от жизни.
Выходя из комнаты, Анжела собиралась пожаловаться мужу, чтобы он пошёл и определил: из чьего клозета вонь? Она спустилась по лестнице в холл, скрипка Дианы наконец-то замолчала. Надо было сначала поцеловать дочку. А Максим-то пришла или всё с женихом шлюхается? Анжелика собралась вновь подняться, проведать дочерей, потом решила, что возможно они уже на кухне, после опомнилась: Диана только что перестала скрипеть смычком по нервам Страдивари. Анжела покрутилась на месте: так куда ей? Ладно, сначала Потап, дети побоку.
3
Мрачный эмбиент из напольных колонок разливался по кухне-гостиной. Потап сидел на кожаном диване цвета слоновой кости, в белой льняной рубахе и широких штанах, скрещённые лодыжки уютно разместились на столе для двенадцати персон, возле мокасин на серебряном подносе — чашка кофе и кнопочный мобильник. Небритый подбородок и закрытые глаза устремились в потолочный свод, из центра которого на цепи свисала тяжёлая бронзовая люстра. В ладонях подёргивалась раскрытая газета — британская «Таймс». На полу валялась стопка старых пожелтевших бумаг, где плясали отпечатки латинских литер.
Потап услышал крадущуюся Анжелу, разлепил веки: золотой браслет-цепочка блеснул на его запястье в свете солнца, падающего сквозь высокие окна. Он улыбнулся, на лице присутствовала необъяснимая свинцовая усталость.
— О, мамка, — произнёс Потап и опустил руку с газетой к полу.
Анжелика наклонилась к его лицу и одарила долгим, жадным поцелуем. Почувствовав, что муж не отвечает, она отпрянула, горячо вскричала немым вопросом, всплеснула ладонями и от негодования щёлкнула пальцем по его лбу. Потап часто заморгал, поправил очки указательным пальцем, понял свою оплошность и что-то хотел сотворить с озорной женой, но угрюмая мысль остудила душевный порыв.
— Звонили из судмедэкспертизы, — сообщил Потап.
— Когда? Они что, ночью работали?
— Не знаю. Ты же им заплатила.
Анжела поджала зубками уголок нижней губы. Потап увидел в глазах жены замешательство, вероятно, терзавшая её утрата. Ничего удивительного, он понимал Анжелу, ведь умер родной человек — бабушка. Но молчание затянулось. Анжелика как-то с хитрым подозрением оглядела гостиную и наклонилась к его уху.
— Отдери меня, — прошептала она.
— Что? — опешил Потап: не такой реакции он ждал от жены, невероятно не такой. Он опустил очки на кончик носа, исподлобья уставил непонимающие глаза на её лоб, видно, размышлял: присутствует ли у жены в черепе ум? — Ты же никогда так не говорила… Не изъяснялась… Не выражалась.
— Забрось в топку свои эвфемизмы, нагни меня и отдери. Грязно. Я хочу… Чёрт, самой… — Анжела схватила мужа за рубашку на груди и опрокинула его и себя за боковину дивана.
Освободившись от распалённой страсти, Анжела расцеловала лицо мужа, вскочила на ноги, громко хохоча, дёрнула его за руку, приглашая следовать за ней. Ещё чрезвычайно разгорячённый, но побледневший Потап поднялся, осмотрел себя. Ему не понравилось, что жена, плюнув на детей, — ведь они могли появиться в любой момент, — так себя безответственно повела. А тем более её неистовые стоны сладострастия, могли разбудить и призвать даже мёртвых с ближайшего кладбища на просмотр их совокупления, не говоря уже о дочках, которые, можно сказать, находились на расстоянии руки. Конечно, они и раньше занимались сексом днём, иногда забывали закрывать двери в своей спальне, но вряд ли дочери позволили себе зайти без стука. Да и так громко Анжела никогда не стонала. Даже чуть ли не прокусила ему палец, дабы не закрывал ей рот, не мешал, и как специально, когда одёрнул ладонь, ещё громче наполнила дом криками наслаждения.
— Мы никогда так не занимались?.. Я раз спьяну к тебе полез с предложением, ты влепила мне пощёчину. И неделю не разговаривала. Что теперь изменилось?
— Тебе не понравилось разве? — ответила Анжела вопросом на вопрос с недовольством в голосе. Она по тону определила, что муж не в восторге от неё, хотя вид у него — удовлетворённый. — Думаю, вряд ли. Ты же не ханжа?
Ни тон, ни слова, ни вид жены не приводили Потапа в восхищение, наоборот, он не узнавал жену: чуткая, бережливая, хранительница очага, берегиня, боготворившая своих ласточек-дочек, всем своим видом сейчас походила на развратную бестию.
— Но ведь дети… могли…
— Тебе не понравился мой зад? — Она примирительно поцеловала мужа и одарила улыбкой, показывая красивые зубы. — Пошли в душ, и я ещё там тебя отлюблю.
От полной растерянности Потап не знал, что ответить:
— Я пока не хочу.
— Зато я́ хочу, — сказала Анжела тоном, не терпящим прекословия. В её глазах появилась холодность, неприятие морали, с опозданием донёсшееся из уст Потапа до её мозга. Чёрная полоса отчуждения пролегла между ними, напряжение легло на сердца́ тяжёлым, тёмным грузом. Она молчала, долго моргала, взирала пустыми глазами. Потап тоже не знал, что сказать, он переложил газету на столе с места на место, несколько раз щёлкнул кнопками мобильника, хмурое выражение лица давало понять Анжеле, что он слишком огорчён.
— Так ты идёшь со мной? — спросила Анжела, тон и глаза потеплели, лёгкое прикосновение тыльной стороной ладони к его щеке возглашало — мир. Она поднялась на носочки перед лицом мужа и нежно расцеловала в губы. И всё же — чернь чёрными чернилами осела в её сердце, разуме, душе, начав прорастание, как раковая опухоль. — Так что там… сказали медицинские эксперты?
— Перед тем как у неё случился инфаркт… в смысле остановилось сердце, старуха умерла от утопления собственными водами? — Потап сдёрнул очки с носа. Что-то всё раздражало его, он сдвинул дужки и кинул очки на стол.
— Что значит от утопления? — растерянно развела руки Анжела.
— Как я понял, её лёгкие наполнились жидкостью крови от разницы осмотического давления. — Потап помолчал, посмотрел на реакцию жены: Анжела ждала продолжения. — Возможно, я неправильно сформулировал, я же не доктор, но вкратце, от отёка лёгких. Отчего это произошло, они ещё скажут, перезвонят. Вопрос только непонятен…