Утопленник (СИ)
— Я давно сам всё исправил.
— Максим, ты уходишь? — спросила Анжелика. — Подожди. — Она ступила на паркет холла и обняла её за талию. — Пойдём ещё чуточку посидим, хочу кое-что тебе рассказать.
Макс вздохнула и нехотя кивнула:
— Пошли, мама.
— Потап сейчас спустится. — Анжела скользнула ладонью по рукаву пиджака Альберта. За десятилетнее знакомство это было первое внимание с её стороны. В первое время она сторонилась даже взглядов.
«Арктика тает, гибель начинается». Альберт, довольный, покачал головой и побил указательным пальцем по крылу правой ноздри.
2
Прислуга, две пожилые женщины в роли кухарок, которую нанимали в тяжёлые дни застолий, убрала грязную посуду и сервировала стол по новой. Данила и Римма любезно общались с Дианой. Павел притих со своим фотоаппаратом и апатично созерцал, вечно изменяющуюся во взглядах и диетах, вечно непостижимую жёнушку. Анита умилённо как маленького ребёнка кормила своего мужа чёрной икрой с ложечки, подносила к его губам бокал с вином и помогала влить: Богдан охал, держался за живот и, наверное, скоро лопнет или умрёт от отравления белками и алкоголя. Потап молча смаковал вино, держал ладонь на коленке жены и очень хорошо понимал поползновения мыслей Профессора, куда тот воспаряет. Альберт не сводил томных глаз с шепчущихся Анжелы и Максим.
Потапу очень нужен Альберт в личных интересах, но он не предполагал, что давно сам является наживкой — да какой! — для крючка Профессора. Как только они появились в доме, Потап сразу обратил внимание на любвеобильный интерес Альберта к его жене и установил камеры с микрофонами, которые мог видеть и слышать с любого конца мира: что, впрочем, он и делал из своего офиса. Также он мог просматривать из своего кабинета в доме, куда никто, даже жена, ни разу не входил. Но это ему было не нужно, ведь он же у себя, и поэтому в эти часы он не любовался женой через стеклянный глазок — никогда. Из дома он наблюдал за своим хозяйством и что творится в офисе и на фирме. Он знал все пароли подчинённых, и кто чем занимается и интересуется. И сделал для себя занимательное открытие, что все поголовно сношаются хлеще, чем кролики и львы, а самая большая паутина вовсе не интернет. Пока один бежит к любовнице, её муж мчится к его жене, а брат той несётся к его дочери… На их фирме такая любовная тенёта овила всех и становилась крепче после каждого корпоратива. Где Потап не поставил камеры так это в комнатах дочерей и туалетах. А вот собственную ванну нашпиговал. Но как-то раз Анжелика случайно обнаружила микроскопический глазок, улыбнулась, наняла знакомого типа, профессионала, который нашёл и переустановил все камеры в их комнате как нужно ей. И теперь Анжела с удовольствием просматривала собственный секс с Потапом, записывающийся на её личный небольшой сервер в подвале. И с улыбкой мечтала, что лет через много они постареют, она выложит всё перед носом мужа. И они с удовольствием вспомнят прошлое.
Антикварные напольные часы чуть меньше Большого Бена в Лондоне, возвышались с правой стороны портрета «святого папы», горделиво отмерили время и громогласно пробили двенадцать раз. В лёгкий полумрак прихожей, сразу переходящей в высокий холл, ворвался блёклый уличный свет из открытой двери.
Рассеянным зрением, так как взглядом продолжал насыщаться Анжеликой и Максим, словно в дымке Альберт увидел медленно приближающуюся фигуру, но не обратил внимания, решив, что это женщина из прислуги. Остальные гости были занятыми тем, для чего и были приглашены и собраны — наслаждались обществом друзей и обилием вкусной еды. Мир и покой в этом уютном и богатом доме пьяно восседали за столом.
Пошатывающаяся фигура подошла вплотную:
— А как вы… в моём доме? Почему вы здесь все сидите?!
Все обратились во внимание. Над столом нависло странное напряжение, будто что-то неведомое подготовилось к могучему, ухищрённому, безжалостному удару.
— Кто это? — прошептала Диана.
Лицо Альберта приняло выражение глубочайшего изумления. Он медленно извлёк из красной коробочки сигару и положил перед собой на край стола, достал гильотинку, обрезал кончик. Не сводя глаз с «пришельца», медленно вынул из бокового кармана пиджака спички, зажёг и прикурил.
В блеске паркета и персидских ковров, антикварного золота и кованой бронзы, хрусталя и шёлка на них глядели усталые воспалённые глаза на землистом лице с глубокими руслами морщин. Лицо, будто однажды в самый плохой день в него втёрли тщательно золу, выждали, когда кожа впитает, навечно задубенеет и, тогда, сжалившись, немного отбелили. Старое демисезонное пальто серое от пыли свисало как чехол от танка на вешалке. Спутанные пыльные волосы на голове и густой бороде прятали редкую седину. Жадный взгляд голодных глаз прошёлся по столу ломящегося от изысканных кушаний.
А ему бы обычного ржаного хлеба. Или даже — сухарь.
Бродяга облизал губы и трясущейся рукой указал на еду, потом, словно опомнился, одёрнул ладонь к телу и прижал к груди, тяжело сглотнув, спросил:
— Извините, или… я ошибся? — его глаза непонимающе бегали по присутствующим. — Это не мой дом? Прошу, тогда скажите…
— Дно ходячее! — гневно произнесла Максим, её тон походил на яростное громкое шипение змеи. — Ты как сюда вошло, дно? — Она вскочила со стула, оттолкнула мужика. — Пошёл вон, бомжара конченый, из нашего дома. — Она ещё раз толкнула бродягу. Тот пятился, стреляя испуганными глазами по сторонам. — Ты что, бомж, века попутал, о каком доме ты здесь говоришь? Мозги напрочь пропил, немытая скотина?!
Неимоверная, захлёбывающаяся злость и жестокость Макс заворожили Альберта. Он выпустил изо рта густой клуб дыма, нервно затянулся вновь. «Вот она — вампир, вот она — стерва, рвущая свою падаль. Продолжай, деточка».
Из-за стола повыскакивали все.
«Все они пресыщенные жизнью, преуспевающие, тем или иным образом достигшие благополучия, все они сейчас есть стервятники, и вся их суть выплёскивается наружу. И суть их — падальщики, которые из-за трёхсот процентов прибыли пойдут на любое преступление, даже приносить в жертву и пить кровь собственных детей. Мир несовершенен, слишком несовершенен, и это… хорошо!» Альберт медленно прикрыл веки.
Они набросились с криками, руганью и похабной бранью, отвращение и презрение жили богами в их головах, в голосах звучала хищная ненависть.
«Мы все вместе ждём, когда мир усовершенствуется во тьме».
Бродяга отходил и отходил, ловил ртом воздух, будто хотел начать оправдываться, терял и забывал мысль. Он увидел Альберта, явившегося из мглы и, казалось, узнал и потянул к нему руку. Профессор опустил на секунду глаза, а когда поднял, бездомный уже не видел его.
— Вы простите меня. — Бродяга отгораживался от наседавших, выставляя руки в мольбе, иногда вздрагивал от грязного словца, как от пощёчины. — Но мне казалось… что я жил здесь… Но…
— Как ты мог здесь жить, обшарва? — вскинула брови Анжела. — Твоя мать тебя на помоях рожала. Верно, угорала в пьяном или наркотическом угаре на грязных простынях в борделях для таких же убогих, как и ты.
— Да выкиньте эту шваль наконец-то!.. — крикнула Максим умоляющим тоном, говорящим и вопрошающим: «Ну сколько это можно терпеть?» — Вали отсюда, кому сказали?!
Бездомный выискивал глазами стол.
— Что ты мнёшься, как нищий на подаянии. — Максим пихнула бродягу. — Иди, вернись к маме и трахни её за пачку махорки… Ей не привыкать. Хрен, злополучный.
— Не могли бы дать немного воды?.. — попросил бездомный, кадык жадно ходил по сухому горлу, глаза пронзали уныние, безнадёга и боль.
— Тебе дерьма похлебать может нужно! — крикнула Римма, осветив друзей развесёлым взглядом, ища поддержки смехом. — Засунуть в туалете в унитаз, пусть из толчка похлебает! — Она радостно толкнула в плечо Веронику. — Да? Скажи? Давайте засунем, пусть напьётся, может, козлёночком станет? Всё получше будет выглядеть. Хоть умоется.
— Тебя стучаться не учили? Как ты вообще зашёл? Как ты додумался… как посмел войти в чужой дом?.. В такой — дом?.. И тем более таким… отбросом? — Богдан развёл руками.