Chorus (СИ)

Изучатель переступает конечностями, но он тоже бесполезен. Зато одна из стационарных машин в комнате напоминает преобразователь. Так и есть, это он, и будь я сайлом, и имей в запасе хоть сколь-нибудь существенное время, мог бы попытаться смоделировать защитный экран. Но всё, что могу и успею — попросить хоть какое-то оружие. Мысли у меня сбились в кучу, я понятия не имею, чем можно уничтожить сайла. Разве что другим таким же, или чем-то атомным. А преобразователь мне выдаёт, хоть и быстро, лишь тонкий заострённый стержень, отдалённо похожий на дротик или короткое копьё. Лучше, чем ничего, может, если попаду чужому между пластин, нанесу хоть какой-то вред. Как только касаюсь блестящей поверхности, раздаётся жуткий грохот и скрип — похоже, наружная дверь всё-таки не выдержала.
  
Хватаю новодельное, пусть и жалкое, оружие, прижимаюсь спиной к боковой стене, справа от прохода. Слышится какой-то неясный громкий шум, затем звон, и в воздухе резко пахнет кислой едкостью. Знакомый аромат. Возможно, один из сайлов серьёзно ранен. Но это не спасёт, потому что дверь содрогается, и я ощущаю вибрацию, прокатившуюся по стене, всем телом. Скоро сломается и эта преграда, едва ли медленней, чем первая.
Звуки смешались в какофонию — скрежет, звон, скребение, удары, дребезжание, стук моего сердца и хриплое дыхание. Я уже почти молюсь, неизвестно кому, чтобы все закончилось быстрее, уже не важно, как, пальцы на оружии побелели, их свело судорогой, плотно сжатые зубы ноют…
Когда дверь, наконец, ломается, разваливается на несколько искорёженных обломков, что падают на пол, меня будто оглушает мгновением тишины. Фиолетово-лиловый сайл, теперь уже несомненно, что тот самый, который был стаей Мэлло, делает два шага вперёд. К нему тут же бросается мой изучатель, а за ним, как будто услышав сигнал — я. Но сайлу всё равно, он привстаёт на задние и средние конечности, замахивается передними…
Моих сил не хватило не только на то, чтобы выбить инсектоиду, скажем, глаз, но даже и на то, чтобы хоть сколь-нибудь существенно оцарапать хотя бы пластины. От удара «копьё» просто вылетело из моих слабых рук, жалобно звякнуло о стену. И всё же сайл отвлёкся. Чуть вздрогнул. Но остановить не вышло.
Звон оглушил меня, брызги оказались холодными. Резануло веером мелких осколков, неожиданно тонких и длинных. Как будто треснул лёд. На моих руках и груди, на ткани комбинезона, распустились стеклянные цветы.
Боли не было. Не было её и тогда, когда лиловый сайл отшвырнул меня, я упал в лужу, и новые прозрачные лепестки льда приняли меня иглами. Не стало больней, когда чужой отвлёкся, подошёл ко мне, навис громадой, и я судорожно зашарил в поисках хоть чего-то, чем можно было защититься. Пальцы наткнулись на тёплое. Я посмотрел. Голова. Окровавленная, человеческая голова. Без шеи. Отдельно. Белое-белое лицо, огненно-рыжие волосы. Сайл поднял над моей грудью ногу, выпустил зацепы… но вместо боли пришла лишь темнота.
Я не мог сказать, прошла минута или с десяток лет, когда открыл глаза. Искусственный свет и серый потолок снова возвестили, что меня опять не пустили в рай, да и адские врата, похоже, перед носом захлопнули. А, может, у смерти карточка с моим именем за тумбочку завалилась. Я попробовал улыбнуться, но лицо было онемевшим. Боль так и не пришла, и я уже успел усвоить, что это как раз самый дерьмовый знак. Проблем с памятью не было, страшные мгновенья вспыхнули тут же. И тем радостней мне было увидеть яркие, фиолетовые глаза. Четыре. Вместо двух остальных — безобразные раны, и как только Мэлло, а это был именно он, двинулся ко мне, я заметил, что он жутко хромает, и пластин на боках поубавилось.
— Мы же… победили?
Из горла вырывается что-то, больше похожее на бульканье и сип, чем на осмысленные слова. В груди тяжело, жарко. Хочется пить. Но сайл, кажется, меня понял, хотя голос его идёт откуда-то со стороны.
— Ник не должен просыпаться.
— Мэлло, блядь, да ты… — кашляю. Во рту становится солоно.
Сайл подходит ещё ближе, трогает меня мордой, но молча отходит. Я приподнимаюсь на локте, чтобы осмотреться. Хруст. Я по-прежнему окружён осколками, и хоть из груди у меня они больше не торчат, и сам я накрыт тканью — ничего не в порядке. А Мэлло не до меня сейчас, он встаёт рядом с преобразователем и осторожно тянет оттуда какую-то непрозрачную плёнку. В углу — ещё ворох таких же, и мне кажется, что он шевелится.
— Мэлло! — вновь окликиваю сайла, сплёвываю на пол. Так и есть. Кровь.
Смотрит на меня уцелевшим задним глазом, но не отвлекается от своего занятия. Я удостаиваюсь только:
— Ник, скоро вернёмся. Ник выживет. Лежи.
— Да плевать мне! — голос прорезается, вверх, к горлу, поднимается волна жара. — Ребёнок, Мэлло! Сын!
Сайл замирает на мгновение, потом показывает в угол.
— Там.
Значит, мне не показалось. Живой. Только вот рыжая девушка-носитель — нет. Тела я не вижу, но крови повсюду так много, что она вся точно не может быть моей. И та отрезанная голова мне не почудилась.
— Мэлло, — вновь пытаюсь я разговорить сайла, в голове теснятся мысли, обгоняя друг друга, словно компенсируя парализованность тела, — девушка погибла, так же?
— Да. Носитель погиб.
— Ничего, что ребёнок родился раньше? Всё нормально?
Вновь сплёвываю кровь. Дышать всё тяжелее. Мэлло явно переоценил мои силы и волю к жизни, но не могу всё так оставить. Надо же. Выходит, я всё-таки спас эту маленькую жизнь, лиловый сайл вряд ли бы промахнулся просто случайно.
— Нет. В Улье найдут новый носитель.
Но меня это не успокаивает. Мэлло сделал паузу. Слишком длинную. Неуместную. Что-то не так, и он не хочет мне это говорить.
— Он ранен? Нужна помощь?
— Нет. Пострадал только носитель, — слова сайла снова безупречно попадают в тайминг.
— Но я знаю, что это опасно, — не сдаюсь. — Сколько он может прожить без носителя?
Мэлло отвечает не сразу. Он не может этого не знать. Просто не хочет говорить. Я уже готовлюсь повторить вопрос, как слышу:
— Треть цикла.
Около четырёх часов примерно. Катастрофически мало. Но самое страшное не в этом.
— А сколько от цикла мы будем добираться до Улья?
Дом гудит, в движении, значит, пара сломанных дверей не такая уж и проблема. Особенно по сравнению с другой:
— Три четвёртых.
Замираю на вдохе. Вот, значит, как. Маленький сайл, что не погиб сразу, теперь обречён на медленное и мучительное угасание. Агонию. И Мэлло, который сейчас относит очередную плёнку и накрывает его, прекрасно знает, что все усилия тщетны. Может, у него есть хоть какой-то план, хоть что-то в запасе?
— Что можно сделать? — вырывается у меня вновь хрипло и полузадушено.
— Мэлло не может принять потомство. Рой всегда проверяет. Нет.
Снова пауза. Значит, снова эта его не-ложь — правда, не рассказанная до конца. Какое-то замалчиваемое обстоятельство. Впрочем, я его знаю.
— Но ты всё равно попытаешься это сделать. И вы, скорее всего, оба погибнете.
— Не волнуйся, Ник, — сайл не подтверждает напрямую, но и так ясно. — Машины расскажут всё Рою. Нику помогут.
— Да не нужна мне помощь! — пытаюсь кричать, но сил вдохнуть глубоко уже нет, только что не шепчу. — Мне нужен ты, Мэлло. Ты — важнейшая единица Роя, в чём смысл жертвовать собой? Да, малыш умирает, но это не твоя вина, и…
Кашляю, не договорив. Мне уж точно никто и ничто не поможет, не успеет. Но всё остальное — несправедливо, я не могу понять, почему Мэлло принял именно такое решение. Неужели он так некстати понял, что есть что-то важнее общей пользы для Роя, и теперь личные мотивы перевешивают всё?
— Мэлло слабый, — тихо произносит сайл. — Не может сделать нужное. Не может ждать.
Конечно же, он должен прекратить страдания малыша. Слишком жестокое испытание. Особенно для него, сайла, в котором человечности больше, чем в любом из людей, что я знал.
Но есть и ещё один выход. Он самоочевиден и перестал быть для меня пугающим не позже той секунды, в которую возникла мысль.