Chorus (СИ)

Это похоже на ритуал жертвоприношения, я как будто распят на алтаре, и внутренности вот-вот пронзит церемониальный нож. Только теперь это не задетое упрямство, не отчаяние. Действительно моё желание. И я останусь живым.
Член сайла я, как ни странно, почти не ощущаю как таковой, только смешанные чувства растяжения и давления — видимо все нервные окончания внутри уже или повреждены, или отказываются воспринимать раздражители. Но когда Мэлло двигает брюхом, и член проскальзывает глубже, а потом обратно, мне вдруг почти тошно. Я его вижу. Вижу, как он натягивает стенку моего живота изнутри, как что-то живое, как грудолом из забавного теперь ужастика, кажется, как будто кожа вот-вот лопнет.
  
Этого не происходит. Потому что каждый раз было именно так, просто я этого не замечал, закрывая глаза и умоляя, чтобы насилие быстрее закончилось. Я всегда был так растянут и натянут, всегда был так жалок.
Кладу руки на живот и ощущаю, как член толкает их, как слишком мощное сердце, и это не возбуждает, но больше уже не пугает. Да, выглядит до невозможности странно, но и только.
Но у Мэлло на обычном трахе и поглаживании для меня фантазия не закончилась, потому что язык-щупальце проскальзывает у меня по члену раз, другой, а потом и вовсе его обхватывают, слегка сжимая. Я вздрагиваю, хоть и не больно, а сайл воспринимает это по своему — язык теперь собрал слизь, которая натекла на изучатель подо мной, и осторожно обхватил мой член снова. И вот сейчас это приятно, всего несколько неспешных движений вызвали эрекцию. И это несмотря на то, что я так и не перестал быть просто живым чехлом для отростка сайла, иначе и не назвать. А самая пикантность ситуации в том, что Мэлло меня не видит. И ласкает меня и трахает — наощупь. Опасно, одно неверное движение острым языком и польётся кровь.
Но она выступает только на моих ладонях и на груди — я выгнулся, вцепился в сайла, прижался к нему, и сжал одну из пластин зубами, глуша стоны и даже крики, потому что от этой позы член сайла проскользнул ещё глубже, хотя казалось бы куда. И теперь толкает в диафрагму, выбивает воздух из лёгких, и я дышу слишком рвано и мелко, кислорода не хватает, немного немеют пальцы и лицо. Но именно в этом состоянии меня и перекрывает оргазм, я даже не сразу понимаю, что это именно он.
Кричать не могу, нечем — нет воздуха. Сжимаюсь, и наконец-то чувствую от члена сайла ещё кое-что. Боль. И вдруг охватывает холодом, эйфоричная анестезия отпускает, и ноет сразу всё тело, меня мутит, и зрение не в фокусе.
— Мэлло… мне плохо, Мэлло… отпусти…
Но свой хриплый шёпот я и сам не слышу. И сил ударить сайла, привлекая внимание, нет, я как выпотрошенная куколка из тряпки, только и могу, что терпеть и стараться вдохнуть. Выжить. Просто выжить. И сначала даже не верю, что не потерял сознание, когда Мэлло останавливается. Всё, что ли, или…
Сайл вытаскивает член, но только затем, чтобы потереть его мне о грудь и живот, но на этот раз уже снаружи. И я понимаю, что он просто хочет вот-вот кончить. Так… трогательно, что ли? Сайл переступает лапами, выпуская зацепы, и этот скрип заменяет ему стон.
Руки дрожат, но я могу нормально дышать и лучше вижу. Поэтому дотрагиваюсь пальцами до члена сайла, поглаживаю ладонями, пачкая его в кровь. Пусть. И пусть больно.
Но только к чёрной кислоте, вплеснувшейся мне на грудь, залившей меня по горло — был не готов. Не подумал о ней, и теперь очень жалею — по коже стекло, а вот в царапины въелось. Огненное страдание.
Полосы под глазами у Мэлло — ярко-небесные, он несколько раз пихает меня мордой, то ли беспокоясь, а то ли радуясь, но всё, что я могу — это попытаться сесть. По ногам проходит судорога, а из задницы вытекает порция слизи. Ну, в ней хотя бы не плавают в крови куски кишечника, поэтому жить буду. Хотя, конечно, лучше я воспользуюсь тем, что Мэлло обещал со мной жить не как со стаей — слишком уж я беспомощен после таких вот «семейных отношений».
— Ника нужно почистить, — уведомляет меня сайл.
Никаких признаний, никакого восторга. Даже комментариев к процессу, хотя всё и так понятно, я весь изгваздан и в слизи, и в эякуляте сайла, и даже собственная сперма блестит каплями кое-где на коже.
— Да, — соглашаюсь. — Очень нужно.
========== 25. Одного из нас, но лучшего, ==========
Вода уже перестала причинять боль ранам, скорее, наоборот, успокаивала. Облака пара поднимались вокруг сидящего на сером покрытии меня, и я не хотел думать, куда девались потом. Рой вышел из воды и должен знать о ней всё, в том числе и то, что она мокрая и портит технику. Мэлло вот совершенно не беспокоился, его глазастая голова, покоящаяся на вытянутых вперёд, ну совершенно по-собачьи, лапах, занимала собой чуть ли не всю душевую кабину, и я зажался почти в угол. Текущая сверху по пластинам вода совершенно не беспокоила сайла, он даже не прикрывал внутренние глаза, то есть не делал их тусклыми. Не было рефлекса. Намокнув, шкура инсектоморфа потемнела и потеряла зеленоватый отлив.
Сайл молчал, казалось, он отдыхает или доволен временем, что проводит «со стаей». Меня же просто распирало от эмоций и желания обсудить хоть что-нибудь даже сильнее, чем буквально только что физически от члена внутри. Дискомфорт остался, но такой, как будто в живот несколько раз ударили, но не особо сильно. Голова немного кружилась, стоять было легче, чем сидеть. Подозрительно походило на признаки внутреннего кровотечения, о которых я читал и недавно, и пропасть времени назад одновременно. Но мысли о собственном здоровье тоже были не те, что хотелось думать.
Я потрогал кулон-кристалл на груди, который так и не снимал больше. Гладкая, но в то же время многогранная поверхность под пальцами принесла немного сосредоточенности и успокоения, я решился высказаться, а, точнее, спросить:
— Мэлло, люди же не похожи на вас, вашу расу. Я понимаю, что вам необходимо размножаться, вам были нужны женщины. Трахаете вы нас почему? Сложись всё иначе, мы бы вас… не стали. Это всё равно, что дикобраза!
Осекаюсь. Степень обидчивости сайлов мне до сих пор неизвестна, я со своей прямолинейностью могу опять остаться без ответа. Но Мэлло зажигает полосы интересом, три глаза с одной стороны смотрят теперь на меня, такого голого, сгорбленно сидящего под душем, и задающего всякие не очень умные вопросы.
— Хорус и Рой похожи, — возражает мне сайл. — Конечности, строение, половая система. Единицы совместимы, имитация размножения возможна.
— Не поверишь, это я уже давно понял, — хмыкаю. — Ну да, глаза, язык, жопа есть и у нас, и у вас. И у дикобразов.
— Нет понимания. Дикобраз.
— Животное такое с иголками, на тебя похоже, — бурчу. — Если на то пошло, люди и дикобразы сильнее похожи, а не трахаемся же. И не надо тут про разумность, я не о чувствах говорю.
Опускаю голову, чтобы сайл не заметил выражения лица, хотя сомневаюсь, что он в этом разбирается, как и в жестах. Не зря он говорил, что Рой восхищается приспособлением людей к общению — у чужих всё конкретно, информативно. Даже полосы под глазами просто уведомление «я это чувствую». А у нас и жесты, и мимика, и взгляды, интонации голоса и ещё сотни нюансов, которые значат намного больше слов, и зачастую полностью меняют их значение. Мы и не осознаём иногда, что выдаём себя. Может, это и есть причина того, что я осторожно, даже нежно, протягиваю руку и глажу одну из пластин на морде Мэлло. Мне проще. С ним — намного проще, чем с любым из людей. Можно расслабиться и не казаться лучше, чем есть. Потому что ни он, ни весь Рой и не знают наш идеал. То, какими мы хотим если не быть, то производить впечатление. Открытость же поначалу пугает, а потом, как меня сейчас, успокаивает. Единицы не лгут Рою. И мне это незачем делать.
— Хорус привлекает Рой. Мягкий. Однотонно-яркий. Небольшой.
— Напоминает вам… детей? — морщусь.
— Да, — соглашается сайл. — Желание заботы. И молодых самок. Которые входят в первый цикл размножения.