Мифология русских войн. Том II
Если у Наполеона и были территориальные претензии к России они никак не угрожали существованию России, которая, как мы сегодня видим, может существовать и без новоприобретенных (к 1812 году) Финляндии и Польши [488].
Коленкур описывает, как в июне 1811 года «император развил перед ним (некиим своим министром) свой политический план, согласно которому необходимо нанести удар Англии в лице единственной решающей державы, еще остающейся на континенте и могущей причинить ему беспокойство, присоединившись к Англии. Он говорил, что будет полезно отстранить русских от европейских дел и создать в центре государство, которое было бы барьером против нашествий северной державы» [489].
Уже по ходу идущей войны Наполеон говорит:
«Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Даже при Екатерине русские не значили ровно ничего или очень мало в политических делах Европы. В соприкосновение с цивилизацией их привел раздел Польши. Теперь нужно, чтобы Польша в свою очередь отбросила их на свое место. Надо воспользоваться случаем и отбить у русских охоту требовать отчета в том, что происходит в Германии. Пусть они пускают англичан в Архангельск, на это я согласен, но Балтийское море должно быть для них закрыто. Я не хочу, чтобы петербургское правительство считало себя вправе сердиться на то, что я делаю в Германии, и чтобы русский посол осмеливался угрожать мне, если я не эвакуирую Данциг. Каждому свой черед. Прошло то время, когда Екатерина делила Польшу, заставляла дрожать слабохарактерного Людовика XV в Версале. После Эрфурта Александр слишком возгордился. Приобретение Финляндии вскружило ему голову. Если ему нужны победы, пусть он бьет персов, но пусть он не вмешивается в дела Европы» [490].
То есть и тут Наполеон не отрицает будущую субъектность России: пусть воюет в Азии и торгует с англичанами. Но какое ей дело до перекраивания границ далеких от нее германских княжеств и королевств?
Посмотрите на историю России рубежа 18–19 веков: она активно и быстро продвигает свои границы на запад и столь же активно вмешивается в любые европейские конфликты, причем нередко «переворачивая союзы». Как говорил канцлер Безбородко в конце своей карьеры, назидая молодых дипломатов: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела». И предел желаний ее правителей совсем не был виден («нам нужен мир, и желательно весь»). Так что идея «кордона» с той поры не раз посещала умы европейских политиков — и это был способ не агрессии против России, а защиты от нее.
У Наполеона же вообще не было ясного плана на 1812 год. Он колебался — продлится ли его поход один год или целых три. Где он закончится? Неизменно одно: по его итогам он хотел видеть Россию союзником.
Но поскольку менее важные для него союзники желали вернуть себе «новые территории России», то эти их аппетиты для Наполеона были не очень важны. Эти территории могли бы отойти не к самой Франции, а к ее недавним противникам (Австрии, Пруссии, Турции), и потому позиция Наполеона тут была весьма гибкой. Он мог обещать вернуть Крым Турции, а мог — турецкие Валахию и Молдавию — России. Кто пойдет на военный союз с ним — тот и получит эти неинтересные для Франции территории.
У обеих сторон были большие амбиции в разных сторонах света, а потому они могли обмениваться любезностями, даря третьи страны друг другу. И лишь у поляков не было запасной Польши…
«В 1812 г. царизм стремился к захвату Константинополя, а Наполеон, желавший сохранить Турцию как устойчивый противовес России, препятствовал этому, хотя Александр I в обмен на согласие французов «уступить» русским Константинополь даже предлагал Наполеону «армию для похода в Индию» [491].
Проект царского манифеста о войне с Наполеоном в 1812 году так пояснял неизбежность войны:
«Он покушался мрачными своими происками склонить Оттоманскую порту к продолжению войны своей с Нами, за что и предлагал ей свой союз с обещанием возвратить ей не только Молдавию и Валахию, в сию войну оружием нашим завоеванные и которые с другой стороны в секретной Ерфуртской конвенции, в 1808 году с нами заключенной [492], торжественно признал уже он за нами навсегда утвержденными, но и те приобретения, коими мы с самого Кайнарджинскаго мира обладаем» [493].
Но сам Наполеон говорил обратное министру полиции Балашову, которого царь послал к нему через несколько дней после начала войны. Беседа имела место 30 июня, причем по слову Балашова, в той самой виленской комнате, «из которой пять дней тому назад император Александр I изволил меня отправить». От Наполеона же он услышал, что Александр сам, уклонившись от тильзитской политики «попортил свое царствование»: царь получил бы не только Финляндию, но получил бы Молдавию и Валахию, а со временем «он получил бы герцогство Варшавское, не теперь, о нет! но со временем» [494].
То есть ради мира Наполеон готов был даже всю Польшу отдать царю. И уже в финале кампании 1812 года он «сожалел, что его планы восстановить Польшу поссорили его с Россией» [495].
Вывод историка:
«Говоря о планах Наполеона первым делом следует отбросить распространенное в марксистской литературе представление, будто он намеревался завоевать Россию и лишить ее национальной и религиозной независимости. Эти рассуждения советских сочинителей, видевших во всех углах мира своих врагов, явно навеяны событиями Гражданской и Великой Отечественной войн, и свидетельствуют о плохом знании этими авторами исторических реалий начала XIX в. Троицкий верно заметил, что подобные утверждения надуманны и несерьезны. В какой-то степени они имеют своим основанием заявления русской пропаганды времен войны, а потому содержат изрядную долю передержек. Пропаганда во время — войны дело объяснимое и даже необходимое, но историк не может ей полностью доверять, он обязан быть объективным. Та настойчивость, с которой Наполеон добивался в Москве заключения мира "любой ценой" [496], показывает, что он уменьшил бы территориальные претензии до допустимого для себя минимума, ибо не в этом состояла главная цель его похода. Он не собирался лишать Российскую империю национальной независимости, так же как не думал превращать ее в колонию и размещать там оккупационные войска… Король Неаполитанский Мюрат написал своему министру Ж. А. Агару 18 июля: "Мы бьем англичан на Днепре и Двине"» [497].
Император французов нигде не заявлял о возможности расширения польских границ в ходе «второй польской войны»
— во-первых, чтобы не раздражать своих не слишком верных союзников в лице Австрии [498] и Пруссии, ранее принявших участие в разделе Польши наряду с Россией,
— во-вторых, чтобы не иметь никаких обязательств перед поляками и быть ничем не связанным на желаемых им переговорах с Александром, где главной темой все равно оставалась бы Англия, а не Польша. Наполеон не стал восстанавливать Польшу, что «хотел исключить все, что сделало бы невозможным последующее примирение с русской монархией» [499].
14 июля в кафедральном католическом соборе Вильно проходила пышная церемония присоединения Великого княжества Литовского к «Варшавской генеральной конференции» (провозглашена 28 июня). Епископ объявил, что в память об этом дне решено выдать литовку за поляка и польку за литовца… Наполеон в это время был неподалеку от собора в епископском дворце. Но на эту церемонию не пошел: «уклонившись от участия в официальном политическом действе, император не взял на себя конкретных обязательств» [500].