Подвиньтесь! Подвиньтесь!
В это утро, как обычно, Ширли вернулась раньше восьми и, войдя в квартиру, увидела, что Энди уже одет и собирается уходить.
— Поговори с ним, Ширли, — сказал Энди. — Убеди его, что он становится идиотом. Должно быть, возраст сказывается.
Он поцеловал ее на прощание и собрался уходить. Со времени той ссоры прошло три недели, и внешне все казалось таким же, как и раньше, но внутри что-то изменилось, некое ощущение уверенности — или, может быть, любви — было разрушено. Об этом они не говорили.
— Что опять не так? — спросила она, стаскивая верхнюю одежду, в которую была укутана. Энди остановился на пороге.
— Спроси Сола. Я уверен, что он с радостью расскажет все в мельчайших подробностях. Но когда он закончит, вспомни одну вещь. Он не прав.
— У каждого человека свое мнение, — невозмутимо ответил Сол, смазывая гуталином из допотопной банки еще более допотопные армейские ботинки.
— Мнение тут ни при чем, — сказал Энди. — Ты просто напрашиваешься на неприятности, ищешь приключений себе на голову. До вечера, Ширли. Если все будет тихо, как вчера, я долго не задержусь.
Дверь захлопнулась, и Ширли заперла ее на замок.
— О чем он говорил? — спросила она, грея замерзшие руки над брикетом морского угля, тлеющем в плите. Было холодно и промозгло, от сильного ветра дребезжало стекло в оконной раме.
— Он говорит о протесте, — сказал Сол, с удовольствием рассматривая до блеска начищенный черный ботинок. — Точнее, он высказывается против протеста. Ты слышала про закон о чрезвычайном положении? Его всю прошлую неделю обсасывали по телевизору.
— Тот, что они называют законом о детоубийстве?
— Они?! — заорал Сол, сердито полируя ботинок. — Кто они? Сборище бездельников — вот кто они такие. Люди со средневековым соображением, вечно идущие по проторенной дорожке. Другими словами, задницы.
— Но, Сол… нельзя же заставить людей делать то, во что они не верят. Большинство из них все еще думают, что это имеет какое-то отношение к убийству детей.
— Они думают неправильно. Разве я виноват, что мир полон болванов? Ты прекрасно знаешь, что контроль над рождаемостью не имеет ничего общего с убийством детей. В сущности он их спасает. Что лучше: давать детям умирать от болезней и голода или следить за тем, чтобы лишние дети вообще не рождались?
— Если так рассуждать, то вопрос выглядит по-другому. А ты не забываешь о законах природы? Разве контроль над рождаемостью не является их нарушением?
— Милая моя, вся история медицины есть история нарушения законов природы. Церковь — как протестантская, так и католическая — пыталась приостановить использование анестезирующих средств, потому что. по закону природы женщина должна рожать детей в муках. И то, что люди должны умирать от болезней, закон природы. И то, что человеческое тело нельзя разрезать и что-то там чинить, — тоже закон природы. Был даже один парень по имени Бруно, которого сожгли на костре, потому что он не верил в абсолютную истину и законы природы вроде этих. Когда-то все было против законов природы, и теперь контроль над рождаемостью присоединяется к этому всему. Потому что большинство наших бед проистекает из того факта, что в мире чересчур много людей.
— Это слишком просто, Сол. В действительности существует не только черное и белое…
— О да, это так, но никто не хочет этого признавать. Послушай, сегодня мы живем в страшно паршивом мире, и все наши беды происходят по одной-единственной причине. Чертовски много народу. Как так вышло, что до сих пор у нас ни разу не возникало проблемы перенаселения?
— Не знаю… никогда об этом не задумывалась.
— И не только ты одна. Причина — оставим в стороне войны, потопы, землетрясения и подобные несущественные вещи — заключалась в том, что люди болели, как собаки. Умирало множество грудных младенцев, множество детей, а остальные умирали очень молодыми. Кули в Китае жил, питаясь одним рисом, и обычно умирал, когда ему не исполнялось еще и тридцати лет. Я слышал об этом вчера вечером по телевизору, и я этому верю. А один из сенаторов прочитал из азбуки — это такой учебник, по которому учили детей в колониальной Америке что-то вроде «будь добр к своим младшим братьям и сестрам, и они не пробудут с тобой слишком долго». Они размножались как мухи и умирали как мухи. Сколько детей умирало… Боже? И не так уж давно, надо сказать. В 1949 году, после демобилизации, я побывал в Мексике. Дети там умирали от таких болезней, о которых ни ты, ни я даже и не слыхали. Там никогда не крестили детей младше года, потому что большинство из них к тому времени умирало, а крещение стоило кучу денег. Вот почему у них никогда не было проблемы перенаселения. Раньше весь мир был одной большой Мексикой, размножаясь, умирая и сохраняя равновесие.
— Так что же изменилось?
— Я тебе скажу, что изменилось. — Он потряс ботинком у нее перед носом. Современная медицина. Все стало возможно вылечить. Избавились от малярии, а также и от других болезней, которые убивали людей молодыми и притормаживали прирост населения. Появился контроль над смертностью. Старики стали жить дольше. Стало выживать больше детей, которые раньше бы умерли, теперь они превратились в стариков, которые живут еще дольше. Люди появляются в этом мире с бешеной скоростью, но, увы, не уходят из него так же быстро. На каждых двух умерших приходится трое новорожденных. Население без конца удваивается — и скорость все время возрастает. Человеческая чума заразила наш мир. У нас стало больше людей, и они живут дольше. Нужно, чтобы рождалось меньше людей, — вот решение проблемы. У нас есть контроль над смертностью, мы должны сбалансировать с ним и контроль над рождаемостью.
— Я все-таки не понимаю, как это может получиться, если люди по-прежнему думают, что это имеет какое-то отношение к убийству детей.
— Прекрати ты говорить про мертвых детей! — заорал Сол и кинул ботинок в другой конец комнаты. — Никакие дети не имеют к этому ни малейшего отношения ни живые, ни мертвые. Так думают лишь безмозглые идиоты, которые слышали звон, да не знают, где он. О присутствующих мы не говорим, — добавил он не слишком искренне. — Как можно убить кого-то, кто никогда не существовал? Мы все победители в овариальных гонках, однако я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сокрушался по поводу — ты извинишь мне биологический термин — сперматозоидов, проигравших в этих соревнованиях.
— Сол… о чем ты говоришь?
— Об овариальных гонках. Всякий раз, когда нужно оплодотворить яйцеклетку, миллионы сперматозоидов стремятся обогнать друг друга и выполнить эту работу. Лишь один из них побеждает в этой гонке, а остальные остаются с носом. Кого-нибудь волнует это? Ответ один — нет. Так что же такое все эти сложные графики, колпачки и пилюли, используемые для контроля над рождаемостью? Не что иное, как способы проследить, как бы эти сперматозоиды не натворили чего. Так при чем здесь дети? Я не вижу никаких детей.
— Когда ты так излагаешь, мне тоже кажется, что они здесь ни при чем. Но, если это так просто, как получилось, что до сих пор ничего не было предпринято?
Сол глубоко вздохнул, мрачно подобрал ботинок и вновь принялся его чистить.
— Ширли, — сказал он, — если бы я мог ответить, завтра бы меня, вероятно, сделали президентом. Ничто никогда не бывает просто, когда нужно отыскать ответ. У всех свои собственные идеи, их проталкивают, посылая к черту остальные. Такова история рода человеческого. Когда-то она вознесла нас на вершину, а сейчас сбросила нас оттуда. Люди будут мириться с любыми неудобствами, и с детской смертностью, и со старением в тридцать лет, пока все будет по-старому. Попробуй заставить их измениться — и они станут с тобой драться, даже умирая, будут твердить, что то, что было хорошо для их дедушек, хорошо и для них. Когда в Мексике опрыскивали дома ДДТ — чтобы уничтожить москитов, которые являются переносчиками малярии, убивающей людей, приходилось использовать войска, чтобы сдерживать людей, пытающихся туда немедленно вернуться. Местным жителям не нравилась эта белая ерунда на мебели, она выглядела некрасиво. Я видел это своими собственными глазами. Контроль над смертностью появился незаметно, и люди о нем даже не узнали. Врачи пользовались все более современными лекарствами, качество питьевой воды улучшалось, работники здравоохранения следили за тем, чтобы болезни не распространялись. Все это появилось словно само собой, этого никто не заметил. И теперь в мире слишком много людей. И что-то в этом отношении нужно делать. Но сделать что-то означает, что люди должны измениться, должны предпринять какое-то усилие, воспользоваться своим рассудком, а это большинству людей не под силу.