"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6 (СИ)

А через несколько дней в крепость прилетел ещё один голубь, и глашатаи разнесли по городу счастливую весть: кнес возвращается, кнес домой едет из Велимора. Да ещё и грамоту везёт о любви и согласии с великим южным соседом. Радуйтесь, люди!
И люди радовались.
День, когда кнес возвратился в город, выдался промозглым и серым. По-осеннему скорбный дождь зарядил ещё накануне. Временами небо уставало плакать, но никуда не пропадала тяжёлая мгла, начинавшаяся от самой земли. Неторопливый ветер гнал с моря пологие ленивые волны, и почти по воде ползли мокрые космы нескончаемых туч. Город нахохлился и потускнел, даже зелёная трава на крышах как будто утратила цвет. В такую погоду хотелось сидеть в четырёх стенах и заниматься чем-нибудь домашним, слушая, как потрескивает в печи. И думать не думая о мозглом сумраке снаружи. Который, положа руку на сердце, и днём-то не назовёшь. Сколько помнил себя Волкодав, отсидеться в непогоду под крышей у него не получалось ни разу. У него дома было заведено: женщина и кошка хозяйствуют в избе, мужчина и собака – во дворе. А потом он семь лет не видел не то что дождя или снега – вообще позабыл, как выглядят небо, солнце и тучи. Вчера вечером, предвидя долгую непогоду, кнесинка велела ему назавтра остаться дома, поскольку и сама никуда из крепости не собиралась. Но едва выговорила, как по раскисшему большаку, нещадно разбрызгивая грязь, в город прискакал конный гонец и сообщил, что на другой день следовало ждать кнеса. И, конечно, дочь-кнесинка собралась встречь отцу. Волкодав знал, что её будут отговаривать, но она не послушает.
Когда тучи, кропившие землю, из непроглядно-чёрных сделались синеватыми, он оседлал Серка, надвинул на голову негнущийся капюшон плотного рогожного плаща и поехал в кром.
Он ехал по тёмной безлюдной улице, никого, кроме редких стражников, не встречая, и думал: когда они соберутся и поедут встречать кнеса, куколь с головы придётся откинуть – из-под него много ли разглядишь! – и сырость невозбранно склеит волосы, потечёт за шиворот, пропитывая рубашку, оставляя разводы на добром замшевом чехле… Спасибо хоть, воронёная кольчуга рже неподвластна…
Только вчера ликующий Тилорн показал ему то, над чем они с мастером Крапивой бились пол-лета: железную ложку. Её покрывала блестящая, как зеркало, светлая металлическая плёнка. Всю, кроме кончика ручки, за которую – первый блин комом – ложку опускали в раствор.
– Скоро Крапива будет покрывать этим кольчуги! – сказал учёный. – Представляете, какую цену станут арранты заламывать за свои вещества, если только прознают?
Ложка была торжественно подарена Ниилит, и девушка немедленно испытала её в деле: принялась размешивать зелёные щи, неспешно кипевшие в горшке на глиняной печке. Ложка жглась, и Ниилит обернула черенок тряпкой. Волкодав вспомнил, что кристаллы, которыми пользовался Крапива, слыли отравой, и спросил Тилорна, можно ли будет есть после этого щи. Насколько ему было известно, учёные о таких мелочах памятуют не всегда. Тилорн только отмахнулся. Он переживал за тоненькое покрытие не меньше, чем сам Волкодав – за Мыша, когда зверьку выправляли крыло. Ниилит переживала и за ложку, и за Тилорна, и за щи. У неё на родине ничего похожего не варили, рецепт принадлежал Волкодаву, и Ниилит ни в чём не была уверена. Любопытный Зуйко (с которого взяли страшную – ешь землю! – клятву молчать об увиденном) притащил за руку деда, а с дедом явился в кухню и Эврих, помогавший пропитывать растопленным воском кожаные заготовки. С плеча венна сорвался взволнованный Мыш и с писком завертелся под потолком… Вся семья в сборе. Наконец ложку, не вытирая, извлекли из горшка и дали обсохнуть. Ниилит смыла и соскребла с неё остатки щавеля… Чудесное покрытие засверкало как ни в чём не бывало. Тилорн подхватил Ниилит и пустился с нею в пляс подле печи.
– Витязям таких надо наделать, – посоветовал Волкодав. – Небось сразу позабудут делиться, кому серебряными есть, кому костяными…
 
…И вот он ехал в крепость под унылым дождём, казавшимся ещё холоднее из-за раннего часа, и думал о блестящих, как весенние ледяные кружева, кольчугах, которых скоро наплетёт мастер Крапива. И, надо думать, живо прославится. В таких кольчугах хорошо скакать на врага, катиться железной волной, наводя ужас голыми бронями… Волкодав ни за что не стал бы менять на них свою воронёную. Как, впрочем, и привычную деревянную ложку – на эту блестящую, которую, не завернув в конец рукава, в руку-то не возьмёшь, а уж рот жжёт…
Было не по-летнему холодно, и он надел под кольчугу сразу две рубашки, а между ними – шерстяную безрукавку, тайком связанную Ниилит. Безрукавка была из серого собачьего пуха. Волкодав, не привыкший к подаркам, сперва растерялся, потом, приглядевшись, растаял.
– Это чтобы ты… больше не кашлял, – страшно смущаясь, пояснила ему Ниилит. Венн благодарно обнял её, а потом спросил, почему она выбрала именно такой цвет. О своём роде он не говорил никому. Юная рукодельница смутилась ещё больше:
– Ну… волкодавы, они… серые такие…
Очертания домов и башен начинали понемногу проступать в темноте, когда жеребец принёс его в кром. Кнесинка завтракала, и Волкодав по привычке обосновался на крыльце. Он прекрасно знал, что бдительная нянька всё равно не пустит его даже во влазню. Нечего, скажет, топтать мокрыми сапожищами по красивому и чистому полу. Волкодав стал думать о том, как они сейчас поедут встречать кнеса, и вдруг вспомнил слышанное от боярина Крута: государь, мол, поначалу состоял у покойной правительницы простым воеводой…
А что, хмыкнул он ни с того ни с сего. Кто поручится, что ещё через сто лет добрые галирадцы не станут припоминать одного из своих прежних кнесов: сперва, мол, был у тогдашней кнесинки простым телохранителем?..
Мыш высунул нос из-за пазухи, понюхал сырой воздух и снова спрятался в привычное тепло – досыпать. Рядом с крыльцом был просторный навес, устроенный нарочно затем, чтобы в непогоду ставить коней. Волкодав обтёр благодарно фыркавшего Серка, криво усмехаясь бесстыдной, неизвестно откуда взявшейся мысли. Не умела пёсья нога на блюде лежать…
Братья Лихие неслышно возникли из-за угла и стали тихо-тихо красться к нему, хоронясь в глубоких потёмках.
– Утро доброе, – негромко сказал им Волкодав.
Из темноты долетел слитный вздох, и братья подошли, уже не таясь.
– Как заметил-то?.. – спросил Лихослав. Редкое утро они не задавали Волкодаву этого вопроса. Тайком подойти к нему было безнадёжной затеей, но упорные близнецы не оставляли попыток.
– Я вижу в темноте, – сказал венн.
– Научишь? – сразу спросил Лихослав. Он был старшим из двоих и нравом побойчее.
Рассудительный Лихобор толкнул брата в бок локтем:
– Ты что, с этим только родиться…
– Я в руднике научился, – сказал Волкодав. – Привык в темноте.
К его ужасу, близнецы переглянулись чуть ли не с завистью. Оба были принаряжены. Когда они вывели коней, те оказались вычищены так, словно братьям предстояло красоваться на них посреди торга, а не скакать по грязи. Первый раз – всегда первый раз, что там ни говори. Первая любовь, первый бой… первая поездка в свите кнесинки… Хочешь, не хочешь – запомнится на всю жизнь.
Большак на подступах к городу давно уже собирались замостить, да не деревянными брёвнами, как было принято у сольвеннов, а камнем, по-нарлакски. Все сходились на том, что камень не скоро расплющится под колёсами повозок и подкованными копытами коней и уж точно не будет каждую весну и каждую осень расползаться непролазным болотом. Не было согласия лишь в том, кому расстёгивать на общее дело мошну. И потому хорошее общее дело, как водится, не двигалось с места.
Дорога сперва вела вдоль Светыни, потом свернула на юг, мимо Туманной Скалы, утопавшей в низких облаках, и лошади сразу пошли легче. По велиморскому тракту до сих пор ездило не так уж много народа, а значит, и грязи особой здесь пока не было. Пока. Если всё пойдёт так, как задумывали кнес, дружина и премудрые галирадские старцы, – станет Галирад ещё одними морскими воротами Велимора. Тогда-то повозки по этой дороге покатятся одна вперёд другой. И, может, сыщутся наконец денежки на каменную мостовую. Если только опять что-нибудь не помешает…