Ловушка для княгини (СИ)

Зима пришла внезапно, подкралась незаметно и навалилась всей снежной щедростью и морозной суровостью. Снег переметал улицы, засыпал дороги. С тревогой молодая княгиня поднималась на забороло, чтобы посмотреть, насколько замело поля. «А как там Всеволод, добрались ли?» Настасья понятия не имела, сколько времени составляет дорога к татарам, об окружающем мире у нее были самые смутные представления: где-то на юге есть старый стольный град Киев, а через море великий Царьград, а еще дальше Святая Земля. Море представлялось огромной рекой во время весеннего половодья, по которой сновали лобастые струги и шустрые ладьи. А где живут цари поганых? Далеко ли? Фекла тоже не знала. А больше и спросить было не у кого, не к Домогосту же идти?
В ночь под Юрьев день[1] метель особенно свирепствовала, била в затворенные ставни, завывала диким зверем, скребла ледяными когтями по бревенчатым стенам. Настасья, свернувшись калачиком под тяжелым одеялом, пыталась уснуть. Сон привычно не шел. «А если вся зима будет такой? Он же не сможет вернуться назад, даже если царь примет дары и отпустит с миром. Разве можно прорваться через такую пургу? Да и заблудиться не мудрено».
Рядом в обнимку сопели Прасковья с Ивашкой. Вместе в такой мороз теплее. Мерное дыхание детей постепенно расслабило и Настасью, она положила голову на подушку и прикрыла очи.
Вместо мертвого яблоневого сада, привиделись отяжеленные плодами деревья и жаркое лето. Настасья привычно побрела меж стволов. Вот оно яблоко, подаренное мужем, целехонькое, висит на ветке. Настасья сорвала свой подарок, откусила. Вкус только не чувствуется, и тяжести ладонь не ощущает, во сне все невесомо зыбкое, даже яблоки. Между деревьями мелькнула зеленая свитка. Всеволод! Настасья побежала, окликнула. Но нет, это не он… это… отец, ее родной отец. Черноволосый гордый красавец с хищным профилем. А ноги-то босы, сапог нет, ступни утопают в зеленой траве.
— Я молилась за тебя, как и обещала, — поспешила оправдаться дочь.
— Благодарствую, — шорохом сухих листьев отозвался голос.
— Худо тебе? — робко спросила она.
— Не об том сейчас, — махнул он рукой, — скоро с матерью свидишься.
— Как с матерью?! — схватилась за шершавый ствол Настасья. — Она же померла. Я умру?! Меня убьют?
— Я любил ее, правда любил. Ты ей передай то.
— Я не хочу, — кинулась к нему Настасья. — Мне рано! Мне надо мужа дождаться, он сопьется без меня, сгинет, а Иваша, а Прасковья? Мне нельзя туда. Слышишь?!
Но отец ускользал от нее, таял в лучах заката. Утро? Утро!
Морозное утро заглядывало в щель ставень. Ни Ивана, ни Прасковьи на лежанке уж не было.
— Эй?! — почти истерично крикнула в пустоту стен Настасья, нервно озираясь по сторонам. — Эй!!!
В ложницу поспешно влетела Маланья.
— А где княжич с княжной? — разволновалась княгиня.
— Пробудились уж давно, да Ненила им тебя, княгинюшка, будить не велела. Слышала, что ты полночи вздыхала, сказала — пусть хоть под утро поспит.
— Хорошо, ступай.
Настасья пробежалась по ворсу мягкого половичка, отворила ставни, распахнула настежь маленькое оконце. Слепящий солнечный свет высекал яркие искры из наметенных за ночь снежных холмов, бил по привыкшим к полумраку глазам. Настасья болезненно зажмурилась. Вот о такой зиме она мечтала — яркой, нарядной, праздничной.
«Я еще побарахтаюсь, мне еще рано», — упрямо вымолвили губы, глотая холодный воздух.
— Светлейшая, к тебе боярин Микула просится, — раздался за спиной голос Феклы.
— Чего ему нужно? — обернулась к ней княгиня.
Красавца боярина она давно уж не видела, да если честно и не вспоминала о его существовании.
— Не ведаю, но злой как черт, — на лице ключницы Настасья увидела тревогу.
— А что говорит?
— Княгиню, говорит, видеть хочу, да немедля.
— Скажи, пусть в гриднице подождет, я велю меня одеть да спущусь.
Настасья собралась почти стремительно. Перебирая варианты всех самых дурных вестей, которые мог принести боярин, она полетела к гриднице: «Злой как черт, — крутились в голове слова Феклы, — если бы что с Всеволодом стряслось, так боярин был бы опечаленным, ведь так? Или нет? Что же случилось?»
 
Микула стоял у стола, скрестив на груди руки, белесые кудри небрежно были откинуты назад, пшеничные брови нахмурены. Он бросил на Настасью недовольный взгляд. Этот взгляд княгине был уж очень знаком, так смотрел на нее прежний Всеволод, когда сильно раздражался. Но то князь, муж, а этому-то что нужно?
Микула не поклонился, Настасья тоже без поклона, прямой березкой, вплыла в гридницу, вопросительно уставившись на гостя, но не собираясь ничего выспрашивать первой.
— Светлейшая, тебе это кольцо ведомо? — рыкнул тяжелым басом Микула, со стуком кидая на стол что-то блестящее.
Настасья сразу узнала теплый свет яхонта. Это подарок Всеволода, кольцо, которое она выбросила после роковой ссоры.
— Это мое кольцо, — с вызовом посмотрела она на Микулу. — Откуда оно у тебя?
— Любопытно? — скривился боярин в усмешке, отчего красивое лицо стало каким-то неприятным, даже мерзким.
Настасья хотела забрать свой подарок, но боярин ловко прикрыл его тяжелой ладонью.
— А нашла его ключница Кутиниха, знаешь, чья ключница?
— Откуда ж мне всех ключниц знать, — Настасья уже чуяла недоброе, уже понимала, что потеря кольца оборотится сейчас для нее бедой, считывала это с ледяных голубых очей Микулы.
— Боряты, кметя, ключница, — медленно, почти по слогам произнес он, — Борята с князем в степь уехал, а она решила в избе прибраться, видит — меж щелей в полу что-то блестит, нагнулась, а там кольцо. Она и решила, что я обронил, у Борятки-то отродясь никаких яхонтовых колец не водилось. Мне и принесла.
— Как удачно, — хмыкнула Настасья.
«Неужто он, будущий дядька Ивана, с ними в сговоре? Или его тоже за нос водят».
— Князь при мне это кольцо тебе от золотаря забирал, я его узнал, — рыкнул Микула. — Как оно у Борятки оказалось?
— Я его здесь, в тереме, потеряла, — спокойно ответила Настасья, — может какая зазноба из холопок нашла да Боряте подарила.
— Все знают, что кметь за тобой бегал, а не за какой-то зазнобой, ты и подарила, — показно стукнул ладонью по столу Микула, показывая ударом всю степень гнева и возмущения.
«А ведь он играет гнев! — вспыхнуло яркой искрой перед очами Настасьи. — Он не гневается. Уж как гнев выглядит я насмотрелась, муженек научил. Микула их человек! Голос густой, низкий, может это он в церкви тогда и был? Тот, что хотел до весны ждать».
— Мы смирились, глаза закрыли, что Ермила тя сюда притащил, — насупился боярин, — княгиней нашей готовы были признать. Все делали, чтоб Всеволод тя женой принял, а ты до распутства опустилась. Град наш позоришь? — Микула двинулся на нее, угрожающе сжимая кулаки.
Но от стены мощной скалой отделился незаметный до поры Кряж, и Микула был вынужден остановиться, не дойдя до Настасьи трех шагов. Боярин, недовольно поджав губы, зыркнул на гридня и отступил, забирая со стола Настасьино кольцо.
— Я этого так не оставлю, — пригрозил он на прощанье и двинулся к выходу, — чертова дочь, мы тебя в монастырь запрем.
— Мы — это кто? — Настасья смело перегородила ему дорогу. — Те, кто княгиню Ефросинью убили?
А он вздрогнул, дернулся. Неужто в точку попала?
— До весны решили не ждать? А ведь собирались же? — усмехнулась Настасья.
— Ведьма! Точно ведьма! — отшатнулся от нее Микула, крестясь.
— Вы в божьем храме душегубство замышляете, а я ведьма, — хлестнула последним знанием княгиня.
 
— Ведьма!!! — и гость, обегая ее стороной, выбежал вон.
— Кряж, миленький, у него мое кольцо, отбери, — взмолилась Настасья.
Кряж застыл в немом удивлении, словно переспрашивая вопрос — не пристало гридню на боярина руку поднимать. «Если отберет, то могу ему доверять, если упрется, стало быть и он с ними». Великан поклонился и скрылся за дверью вслед за Микулой.