Взрослые люди

— У вас что, нет запасной канистры? — удивляется мама.
— Я израсходовала ее, — отвечает Марта. — Но я была уверена, что бензина хватит еще на одну поездку, вчера проверяла.
— Это Марта виновата, что катер остановился? — спрашивает Олея.
— Олея, — говорит мама, — в этом никто не виноват.
Я могла бы сейчас признаться, что это я не долила бензин, но помалкиваю, проходят те секунды, когда я могла бы признаться, но я ничего не говорю, мне нравится, как они теперь смотрят на Марту: немного разочарованно, немного иронично.
Катер тяжело качается на волнах. Мы не слишком далеко от берега, но ветер усиливается.
— А это опасно? — спрашивает Олея, она ведет себя инфантильно и прижимается к Кристофферу.
Я забираюсь на банку. По фьорду двигается несколько катеров, возможно, нас услышат. Я размахиваю руками и кричу.
— Давайте кричать вместе, — предлагаю я.
— В катере стоять нельзя, — отвечает Марта.
— Я тебе разрешаю, — говорю я Олее, и она встает рядом со мной и тоже кричит: «Э-э-эй!».
Марта смотрит на нас и закатывает глаза, но Кристоффер тоже начинает орать, и вот одна шнека поворачивает вдалеке и направляется в нашу сторону, мы радуемся. Заморосил дождь, на воде появились крошечные вмятины.
— Что случилось? — спрашивает мужчина из шнеки, которая подошла вплотную к катеру.
— Кое-кто забыл наполнить канистру бензином, — говорю я.
— Да уж, не слишком дальновидно, — смеется мужчина.
— Не слишком, — отвечаю я, улыбаясь, и Олея тоже хохочет.
Марта пытается выдавить улыбку на своем мрачном лице. Она устраивается на сиденье и говорит, чтобы дальше вел Кристоффер. Мужчина из шнеки делится с нами бензином. Стейн предлагает заплатить, но мужчина отказывается брать деньги. Он ждет, пока Кристоффер заведет двигатель, и показывает большой палец.
— В следующий раз не забудьте прихватить канистру, — кричит он Марте, когда лодки расходятся, и ей приходится улыбнуться.
Когда мы причаливаем, она страдальческим голосом заявляет, что ее тошнит, и просит Кристоффера и Стейна помочь ей сойти на берег.
— Ты выглядишь не очень, — произносит мама. — Может, приляжешь ненадолго?
— Да, — отвечает Марта, она вытягивает спину и разминается.
Я ощущаю проворство в ногах, хотя и замерзла во время прогулки. Мне кажется, я выиграла какой-то приз. Но когда я вижу, как Кристоффер гладит Марту по волосам, а мама в тот же миг обнимает ее за талию, снова чувствую себя поникшей и высохшей, я стою со швартовым в руках и должна закрепить его, мне предстоит завязать красивый незаметный узел, но вместо этого хочется швырнуть веревку ей, в нее, потому что во всем виновата она.
* * *
Я ЛЕЖУ В КОМНАТЕ и читаю журнал, жду звонка врача, после него я закажу билет на поезд в Гётеборг и забронирую гостиницу, решу, когда принимать гормоны, и все начнется. Наступит время, когда у меня появится хлопец, время, когда все может случиться.
Я чуть не оказалась в подобной ситуации два года назад. Я сообщила подругам, что никаких чувств, но есть один парень, с которым я познакомилась в «Тиндере», у него имеется сожительница, и это его проблема, я всегда так говорю. Марта тогда только влюбилась в Кристоффера и сидела здесь, на даче, в его объятиях, а я развлекала их рассказами о женатых мужиках, в том отпуске Олеи с ними не было. Кристоффер смеялся, а Марта закатывала глаза и говорила:
— Как это похоже на тебя, Ида, ты должна подумать о его семье, я даже не понимаю, как он решился зарегистрироваться в «Тиндере».
— Разве это не он должен думать о своей семье? — парировала я.
Но я думала о его семье, на самом деле я думала только о том, уйдет ли он из своей семьи. Я думала о нем и о том, уйдет ли он из своей семьи, когда мыла тарелки с лютиками, когда ходила с Мартой на пляж и читала старые журналы, когда отвечала на рабочие мейлы, на которые не должна была отвечать, потому что находилась в отпуске, я думала о нем и о том, уйдет ли он от своей сожительницы, я не могла на это рассчитывать, конечно нет, никто не уходит от своих женщин, но случалось и так, случалось, что люди поступали так, когда влюблялись в других. По вечерам я лежала в той самой кровати, что и сейчас, может, моя кожа была нагрета солнцем, хотя мне кажется, что тем летом было не слишком жарко, и я думала о том, каким будет следующее лето, бросит ли он к тому времени свою сожительницу и приедет ли со мной сюда. Я была немного пьяна после ужина и переписывалась с ним о том, как мы займемся любовью. Когда мы так болтали, у меня появлялось чувство, что ему больше нравится переписываться со мной, чем заниматься любовью, потому что когда я появлялась в городе, у него редко находилось время для встреч. Мне не хотелось так думать, я много раз влипала в дурацкие истории, мне хотелось думать, что сейчас все по-настоящему. Я описывала, как возьму его в рот, я втяну его так глубоко, как только смогу, и в это время буду смотреть ему в глаза, в ответ он прислал фотографию своего члена, мне пришлось сначала поласкать себя и только потом ответить: «войди», написала я, я была уже на пределе, а он долго ничего не отвечал, я ждала, ворочалась на кровати, таращилась и таращилась на голубые ячейки для сообщений, не хотела кончать, пока он не ответит. «Я скоро кончу, — наконец написал он, — представляю себе, как я жестко тебя трахаю». — «Я тоже, — написала я. — Созвонимся?» Мы делали так несколько раз, когда он был один, созванивались и слушали стоны партнера, а потом желали друг другу доброй ночи, усталые и смешливые, как будто лежали бок о бок. Но тут он долго не отвечал, а потом написал: «Слишком поздно» и прикрепил дурацкий смайлик, на этом дело и завершилось. Помню, я онанировала, пока не кончила, быстро и злобно, и пыталась не утратить флиртующей интонации, когда после всего писала ему, что нам надо поскорее встретиться и сделать все по-настоящему. «Надо», — ответил он, потом от него прилетело эмоджи с воздушным поцелуем, и от одного этого мои надежды укрепились, я лежала, испытывая воодушевление и трепет, и еще долго не могла заснуть. Вернувшись в город, я никак не могла дозвониться до него. Спустя некоторое время он прислал мне сообщение, что все зашло слишком далеко, ему было хорошо и интересно, именно это слово он употребил — «интересно», но он не создан для того, чтобы долго жить двойной жизнью, поэтому желает мне всего наилучшего и дальнейших успехов. Спасибо, написала я в ответ, ничего страшного, и тебе удачи, смайлик.
 
* * *
ВЕЧЕРОМ КРИСТОФФЕР ПОДАЕТ севиче из форели на закуску, а потом утку конфи. Мама, Стейн и я восхищаемся, Олее не нравится севиче, и она просто съедает кусок хлеба. Марта недовольна, потому что Кристоффер приготовил еду, которую ей нельзя.
— Многие беременные едят суши, — говорю я. — Все зависит от того, какая в них рыба.
— Наверное, я лучше знаю, — отвечает Марта.
Я слышала их разговор с Кристоффером на кухне перед тем, как он начал готовить ужин. Марта заявила, что он слишком трепетно относится к еде: «Ты не можешь каждый день затевать конфи, ты будешь часами занят, если постоянно станешь готовить такую еду, а мне в это время придется развлекать Олею». — «Не слишком-то ты ее развлекаешь», — ответил Кристоффер. Я ем жирную утиную ножку и картошку с растительным и сливочным маслом и тимьяном и соусом, беру добавку картошки, запиваю все это вином и дважды подливаю в свой бокал, они могут подумать, что я пью слишком быстро, но мне все равно. Единственный, кто пьет с такой же скоростью, что и я, это Кристоффер.
— А как твоя личная жизнь, Ида? — вопрошает Стейн после еды.
Кристоффер увел Олею в дом, чтобы уложить спать, Марта убирает со стола, я собираюсь помочь ей.
Мама шлепает Стейна по руке.
— Ай, — вскрикивает он и делает вид, что обижен. — Что, даже спросить нельзя? Это такой вариант #metoo?
Мама сбросила туфли и положила ноги на Стейна. Он медленно массирует ее ступни, у мамы загорелые ноги с натянутыми, узловатыми выступающими венами. Она никогда не покрывает лаком ногти на ногах, ей это кажется манерным. Я думаю о маме и папе, словно просматриваю старые диапозитивы, где они сидят на старой, давно выброшенной садовой мебели. В руках у папы электропила, он спиливает какой-то куст, мама вздыхает и жалуется на шум, она пытается почитать журнал, но в конце концов отбрасывает его в сторону и вскакивает. Стейн и мама возятся друг с другом, как два шимпанзе, мама интересуется, не жарко ли ему, не замерз ли он, Стейн спрашивает, принести ли ей еще один свитер, или еще кофе, мама интересуется, все ли у Стейна в порядке со спиной, и он прямо расцветает от того, что может сказать: со спиной не все в порядке, совсем нет, а мама улыбается, похлопывает его по плечу и говорит, что надо записаться к мануальному терапевту, что Стейн думает на этот счет, я заявляю, что мануальная терапия сродни суеверию, а Стейн говорит, что она творит с ним чудеса. Однажды я спросила маму, кто был ее большой любовью, Стейн или папа, я поддразнивала ее, это происходило несколько лет назад. Мама ответила, что в жизни может случиться не одна большая любовь и что человеку может подойти гораздо больше людей, чем он думает. Потом она немного поразмыслила и сказала, что вряд ли решилась бы завести детей с папой, если бы смогла заново сделать выбор, нет, она так не думает.